Полка писателя: Александр Стесин
image
  1. Главная
  2. Все подборки
  3. Полка писателя: Александр Стесин
В этом месяце мы уже заглянули в домашние библиотеки Марины Степновой, Евгения Бабушкина и Виктора Шендеровича. Новый гость - российский поэт, эссеист и писатель Александр Стесин. Его стихотворения поддерживают традиции классики и переведены на английский и французский языки. В 2020-м его книга «Нью-Йоркский обход» стала лауреатом премии «НОС». Это врачебные истории, ведь Стесин по профессии врач-онколог и работает в одной из американских клиник. Мы попросили Александра рассказать о важных для него книгах. «Моби Дик», Герман Мелвилл Роман-энциклопедия, который на целый век опередил эпоху постмодерна, подвергшую ревизии структуру романа и само определение жанра. Основная линия повествования то и дело прерывается, автор отвлекается на таксономию морских животных и другие кропотливые исследования, которым место скорее в каком-нибудь справочнике, и эти отступления задают ритм в не меньшей мере, чем сюжет с капитаном Ахавом и обреченным на гибель экипажем. Главный двигатель книги - всеохватный кругозор ее автора, и эта любознательность оказывается заразительной: читателю тоже интересно все, хоть он об этом и не подозревал. «Госпожа Бовари», Гюстав Флобер Изо всей французской классики, которую я читал в старших классах и в университете, а года два назад решил перечитать, это главное «открытие заново». В том смысле, что двадцать лет спустя эта книга производит не менее сильное впечатление, чем по первому разу. Ни «Отца Горио», ни «Чрево Парижа», ни многое другое из того, чем зачитывался в юности, перечитывать невозможно. Но «Госпожа Бовари» с ее сюжетным напряжением, безошибочным выбором деталей, психологической и интонационной точностью диалогов - навсегда (Набоков был прав). «Дар Гумбольдта», Сол Беллоу Местами кажется, что это просто треп на свободную тему, но оторваться невозможно. Дар Сола Беллоу - в умении держать внимание читателя своим «разговором обо всем и ни о чем», где сюжет проступает, как монетный профиль - сквозь штриховку на листе тетрадной бумаги. О чем бы он ни говорил, он всегда остроумен, наблюдателен и оригинален сколько бы ни отвлекался, это никогда не мешает стройности рассказа. Это свойство присуще и другим его вещам («Герцог», «Хендерсон, повелитель дождя»), хотя умеет он и иначе (как в плутовском романе «Приключения Оги Марча» или как в «Жертве», отсылающей к ранним сочинениям Достоевского). Попросту говоря, Беллоу может все. Что же касается «Дара Гумбольдта», это, кроме прочего, еще и оммаж in memoriam великого американского поэта Делмора Шварца, друга юности Беллоу. «Из Африки», Карен Бликсен Южной и Восточной Африке крупно везет на писательниц: от Оливии Шрейнер («Жизнь на африканской ферме»), Берил Мархам («На запад в ночи») и Бесси Хед («Когда собираются тучи») до Цици Дангарембга («Беспокойные обстоятельства»), Ивонн Веры («Горящая бабочка») и Розы Новуйо Тшума («Дом камня») - перед нами целая коллекция великолепной прозы. К сожалению, почти ничего из этого до сих пор не переведено на русский. Но один важный роман переведен, причем очень хорошо. В книге Карен Бликсен Африка в фокусе. Вернее - восприятие Африки человеком извне, решившим связать с ней свою жизнь, полюбившим и - во имя этой любви - пытающимся понять. «Факультет ненужных вещей», Юрий Домбровский «Небось расстроился бы, замахал бы руками, заплакал: „Ой, Яша, зачем же ты так! Разве можно!“ Можно, старик, можно. Теперь не я перед людьми виноват, а они передо мной. И безысходно, пожизненно, без пощады и выкупа виноваты!» Начальник Второго СПО Яков Нейман - один из самых страшных и точных портретов в русской литературе, а сама книга Домбровского, на мой взгляд, принадлежит к числу лучших русских романов двадцатого века. Осмысление христианской философии в контексте сталинского времени (куда более убедительное, чем у Булгакова), хроника лагерной жизни (не менее впечатляющая, чем у Шаламова), а под конец - неожиданный хеппи-энд, не слишком, впрочем, утешительный. «Другая жизнь», Юрий Трифонов Из московских повестей Трифонова трудно выбрать одну: я люблю и «Предварительные итоги», и «Долгое прощание», и «Дом на набережной», и «Время и место». То щемящее узнавание, которое я испытываю при чтении трифоновской прозы, трудно объяснить: я уехал из Советского Союза одиннадцатилетним ребенком, а через несколько месяцев после моего отъезда это государство и эта жизнь вовсе перестали существовать. Но вот после тридцати лет, прожитых в другом мире и на другом материке все, о чем он пишет (а точнее - то, как он пишет), ощущается абсолютно родным, волнующим. В «Другой жизни» это моментальное узнавание пробирает еще и потому, что в основе лежит самая насущная боль - боль потери близкого человека. И сновиденческую концовку, где главные герои буквально уходят в «другую жизнь», невозможно читать без комка в горле. «Бесчестье», Джон М. Кутзее Если бы эта книга появилась сегодня, ее, вероятно, назвали бы злободневной если бы - пятьдесят лет назад, она могла бы считаться пророческой. «Бесчестье» вышло в свет в 1999 году и с тех пор подвергалось нападкам с разных сторон, в том числе со стороны бывшего президента ЮАР Джейкоба Зумы, обвинившего Кутзее в несправедливой критике южноафриканского общества. Критики слева обвиняли автора в расизме, критики справа - в ненависти к белым южноафриканцам (к числу которых принадлежит он сам). Как правило, такой перекрестный огонь свидетельствует о непрямолинейности текста, а в данном случае - еще и о его честности. Главное, однако, в том, что эта книга - отнюдь не о политике и не о сиюминутных социальных проблемах. Те, кто знаком с другими произведениями Кутзее, найдут здесь его всегдашнюю перекличку с Кафкой и Достоевским. Кутзее - их продолжатель, и его экзистенциальная философия находит здесь свое максимально прицельное, художественно совершенное выражение. «Аустерлиц», Винфрид Зебальд Если у Мелвилла романная форма то и дело проверяется на прочность, у Зебальда в книге, справедливо названной одним из главных событий в литературе XXI века, эта форма проступает неожиданно: то, что неторопливо начинается как философское эссе о природе времени через призму архитектуры, каким-то непостижимым образом выстраивается именно в роман, причем роман захватывающий и пронзительный, по-новому говорящий о том, о чем, казалось бы, уже все сказано (судьбы европейского еврейства, нацистская Германия, Холокост). «Трепанация черепа», Сергей Гандлевский Автобиографическая повесть Сергея Гандлевского долгие годы была для меня настольной книгой. Я и теперь, хотя уже столько раз перечитывал, могу открыть ее на любом месте и читать взахлеб, как в первый раз. Идеальный образец автофикшн, написанный задолго до того, как этот термин вошел в моду. «Трепанация», как и стихи Гандлевского, сразу впечатывается в память, словно каждая фраза была специально предназначена для запоминания наизусть. Эта речь с ее пушкинской выправкой с одной стороны и разговорной живостью с другой сама себя сохраняет навсегда - не только за «несчастья в ней привкус и дыма», но и за пристальную любовь к жизни в ее самых казалось бы незначительных проявлениях. Как пишет Гандлевский в одном из своих ранних стихотворений, «...Поэтому мне мило даже мыло. С налипшим волосом». Вот за это.

Полка писателя: Александр Стесин

6 
книг

4.25 
В этом месяце мы уже заглянули в домашние библиотеки Марины Степновой, Евгения Бабушкина и Виктора Шендеровича. Новый гость – российский поэт, эссеист и писатель Александр Стесин. Его стихотворения поддерживают традиции классики и переведены на английский и французский языки. В 2020-м его книга «Нью-Йоркский обход» стала лауреатом премии «НОС». Это врачебные истории, ведь Стесин по профессии врач-онколог и работает в одной из американских клиник. 

Мы попросили Александра рассказать о важных для него книгах.
 
 

«Моби Дик», Герман Мелвилл

 
 
Роман-энциклопедия, который на целый век опередил эпоху постмодерна, подвергшую ревизии структуру романа и само определение жанра. Основная линия повествования то и дело прерывается, автор отвлекается на таксономию морских животных и другие кропотливые исследования, которым место скорее в каком-нибудь справочнике, и эти отступления задают ритм в не меньшей мере, чем сюжет с капитаном Ахавом и обреченным на гибель экипажем. Главный двигатель книги – всеохватный кругозор ее автора, и эта любознательность оказывается заразительной: читателю тоже интересно все, хоть он об этом и не подозревал.
 
 

«Госпожа Бовари», Гюстав Флобер

 
 
Изо всей французской классики, которую я читал в старших классах и в университете, а года два назад решил перечитать, это главное «открытие заново». В том смысле, что двадцать лет спустя эта книга производит не менее сильное впечатление, чем по первому разу. Ни «Отца Горио», ни «Чрево Парижа», ни многое другое из того, чем зачитывался в юности, перечитывать невозможно. Но «Госпожа Бовари» с ее сюжетным напряжением, безошибочным выбором деталей, психологической и интонационной точностью диалогов – навсегда (Набоков был прав).
 
 

«Дар Гумбольдта», Сол Беллоу

 
 
Местами кажется, что это просто треп на свободную тему, но оторваться невозможно. Дар Сола Беллоу – в умении держать внимание читателя своим «разговором обо всем и ни о чем», где сюжет проступает, как монетный профиль – сквозь штриховку на листе тетрадной бумаги. О чем бы он ни говорил, он всегда остроумен, наблюдателен и оригинален; сколько бы ни отвлекался, это никогда не мешает стройности рассказа. Это свойство присуще и другим его вещам («Герцог», «Хендерсон, повелитель дождя»), хотя умеет он и иначе (как в плутовском романе «Приключения Оги Марча» или как в «Жертве», отсылающей к ранним сочинениям Достоевского). Попросту говоря, Беллоу может все. Что же касается «Дара Гумбольдта», это, кроме прочего, еще и оммаж in memoriam великого американского поэта Делмора Шварца, друга юности Беллоу. 
 
 

«Из Африки», Карен Бликсен

 
 
Южной и Восточной Африке крупно везет на писательниц: от Оливии Шрейнер («Жизнь на африканской ферме»), Берил Мархам («На запад в ночи») и Бесси Хед («Когда собираются тучи») до Цици Дангарембга («Беспокойные обстоятельства»), Ивонн Веры («Горящая бабочка») и Розы Новуйо Тшума («Дом камня») – перед нами целая коллекция великолепной прозы. К сожалению, почти ничего из этого до сих пор не переведено на русский. Но один важный роман переведен, причем очень хорошо. В книге Карен Бликсен Африка в фокусе. Вернее – восприятие Африки человеком извне, решившим связать с ней свою жизнь, полюбившим и – во имя этой любви – пытающимся понять. 
 
 

«Факультет ненужных вещей», Юрий Домбровский

 
 
«Небось расстроился бы, замахал бы руками, заплакал: „Ой, Яша, зачем же ты так! Разве можно!“ Можно, старик, можно. Теперь не я перед людьми виноват, а они передо мной. И безысходно, пожизненно, без пощады и выкупа виноваты!» Начальник Второго СПО Яков Нейман – один из самых страшных и точных портретов в русской литературе, а сама книга Домбровского, на мой взгляд, принадлежит к числу лучших русских романов двадцатого века. Осмысление христианской философии в контексте сталинского времени (куда более убедительное, чем у Булгакова), хроника лагерной жизни (не менее впечатляющая, чем у Шаламова), а под конец – неожиданный хеппи-энд, не слишком, впрочем, утешительный.   
 
 

«Другая жизнь», Юрий Трифонов

 
 
Из московских повестей Трифонова трудно выбрать одну: я люблю и «Предварительные итоги», и «Долгое прощание», и «Дом на набережной», и «Время и место». То щемящее узнавание, которое я испытываю при чтении трифоновской прозы, трудно объяснить: я уехал из Советского Союза одиннадцатилетним ребенком, а через несколько месяцев после моего отъезда это государство и эта жизнь вовсе перестали существовать. Но вот после тридцати лет, прожитых в другом мире и на другом материке все, о чем он пишет (а точнее – то, как он пишет), ощущается абсолютно родным, волнующим. В «Другой жизни» это моментальное узнавание пробирает еще и потому, что в основе лежит самая насущная боль – боль потери близкого человека. И сновиденческую концовку, где главные герои буквально уходят в «другую жизнь», невозможно читать без комка в горле.
 
 

«Бесчестье», Джон М. Кутзее

 
 
Если бы эта книга появилась сегодня, ее, вероятно, назвали бы злободневной; если бы – пятьдесят лет назад, она могла бы считаться пророческой. «Бесчестье» вышло в свет в 1999 году и с тех пор подвергалось нападкам с разных сторон, в том числе со стороны бывшего президента ЮАР Джейкоба Зумы, обвинившего Кутзее в несправедливой критике южноафриканского общества. Критики слева обвиняли автора в расизме, критики справа – в ненависти к белым южноафриканцам (к числу которых принадлежит он сам). Как правило, такой перекрестный огонь свидетельствует о непрямолинейности текста, а в данном случае – еще и о его честности. Главное, однако, в том, что эта книга – отнюдь не о политике и не о сиюминутных социальных проблемах. Те, кто знаком с другими произведениями Кутзее, найдут здесь его всегдашнюю перекличку с Кафкой и Достоевским. Кутзее – их продолжатель, и его экзистенциальная философия находит здесь свое максимально прицельное, художественно совершенное выражение.   
 
 
 

«Аустерлиц», Винфрид Зебальд

 
 
Если у Мелвилла романная форма то и дело проверяется на прочность, у Зебальда в книге, справедливо названной одним из главных событий в литературе XXI века, эта форма проступает неожиданно: то, что неторопливо начинается как философское эссе о природе времени через призму архитектуры, каким-то непостижимым образом выстраивается именно в роман, причем роман захватывающий и пронзительный, по-новому говорящий о том, о чем, казалось бы, уже все сказано (судьбы европейского еврейства, нацистская Германия, Холокост).
 
 

«Трепанация черепа», Сергей Гандлевский

 
 
Автобиографическая повесть Сергея Гандлевского долгие годы была для меня настольной книгой. Я и теперь, хотя уже столько раз перечитывал, могу открыть ее на любом месте и читать взахлеб, как в первый раз. Идеальный образец автофикшн, написанный задолго до того, как этот термин вошел в моду. «Трепанация», как и стихи Гандлевского, сразу впечатывается в память, словно каждая фраза была специально предназначена для запоминания наизусть. Эта речь с ее пушкинской выправкой с одной стороны и разговорной живостью с другой сама себя сохраняет навсегда – не только за «несчастья в ней привкус и дыма», но и за пристальную любовь к жизни в ее самых казалось бы незначительных проявлениях. Как пишет Гандлевский в одном из своих ранних стихотворений, «...Поэтому мне мило даже мыло. С налипшим волосом». Вот за это.
 
Поделиться