Отзывы на книги автора «Владимир Сорокин»

Не в том порядке я взялась читать книги Сорокина. Я начала с "Дня опричника", от которого я просто обалдела, и теперь ни одна книга Сорокина, за которую я берусь, не дотягивает до уровня "Опричника". "Метель" однозначно следует читать раньше. Если бы я начала с нее, скорее всего книга меня бы очень удивила - "Метель" написана очень красивым правильным русским языком, такое впечатление, что писал ее какой-нибудь наш классик - местами книга мне напоминала то Пушкина, то Булгакова, но при этом в сюжет вклиниваются посмодерновые штучки и "анахронизмы" - по всем признакам век 19-й, но при этом детали из 21-го. Фантастические элементы тоже меня не удивили, наверное потому что я ожидала чего-то подобного. В общем, катарсиса не случилось. И "Метель" и "День опричника" я слушала в аудиоформате - но если, читая "День опричника" я чуть с беговой дорожки не улетела во время некоторых особенно неожиданных фрагментов, то "Метель" прочиталась очень ровно, без особых ярких эмоций. Но все равно книга мне понравилась. Прочитала с удовольствием.

"Владимир, прекратите. Так же нельзя!" - внутренне негодую я.
Вот перед читателем предстает некая Марина - советская девушка, главная героиня. Не успеваешь открыть книгу, а уже на первых пяти страницах Сорокин ошарашивает читателя "взметнувшимися бедрами" и "смятыми простынями". И читатель, слегка оглушенный такой пьянкой, забывет захлопнуть книгу и идет дальше.

А там разворачивается история личной жизни Марины, перед внутренним взглядом проходят одна за другой все её (угадайте, сколько?) "любови". Мужчины, женщины, женщины, женщины. Похоже на довольно откровенный роман с подробностями. И когда ты уже пообвыкся в этом "хард-совьет-эротик" тексте, случается то, к чему даже сам автор до конца не был готов.

Тут мог бы быть спойлер, но зачем? Ведь шок от сюжетного поворота, смены языка и, простите, парадигмы - это именно то, ради чего стоит дойти до середины книги. И на этом перевале читателю уже не помогут навыки выживания, наработанные при прочтении первых 50%. Это потрясение, сравнимое разве что с развалом Союза, падением Берлинской стены или гибелью Титаника. Так что устраивайтесь поудобнее, детки!

Зачем Роман Лексеичу топорик?

Дорогия пользувутеля тырнет-сайту ливелиб-точкару. Пишет вам, соколики да лебедицы, Лета Лексевна, бабушка Танюши Манюшиной, из деревни Малыя Какуши. Моя внученька, чур ея ото всякого злодеяния, младая отрочица, нежного осьмнадцатилетия от роду, узнала с вашево сайту об так обзываемом писактеле Сорокине, а я б ево Порокиным наименовала, чево ему клицее намного было б, ибо какой он писактель - чорт рогатый вот он хто есть, аспид в козлином руне, своих лукавоимных вредочернильных делов курочец. Кстати, здравствуйте, милыя. Дык вот, прочла моя внученька, красна девица невинная, книжицу ентого птицефамильца-лихописца и в церкву божию севодня не пошла. Ан и дед мой, Митрофан Ильич, тот што муж, хотя и есть сам теребень кабацкая, но на заутреню завсегда йдёт, хотя и приснёт бавалыча иной раз во храме али у калиточки во дворе. А эта в отрез отказывается, бесова дурь ей взбрела. Возрешила тадыть я и сама сию отраву для ума познать, штоба смекнуть, как разуму-уму малУю поучать, с чем дело имею. Итак, села я на заваленку с подсолнухом черносеменным, да кваском домашним, хлебным, очки надела: как тилигент какой, сижу, книжую. Роман "Роман" - эвона как обозвал, окаяннай, дажо думыть лень ему было. И героя так же - Романом окличил, дармоед чортов, небось деньги плотют, я б такого работничка кочергами с крыльца да в шею! Но квасу в рот набрав, а терпенья набрамшись вовнутрях своеях, твёрдо продолжила чтению, благова дела заради. И тут, касатики, мне даже пондравилось поначалу, а што, про деревню писано: рыбалочка, грыбки-ягодки, охота (я-то сама не хожу, а дед молодой ходил по утку, бывало). И церковныя праздники, церквы, лесочки, полюшки чистые, добрососедства, да дяла молодыя от чаво уже поотвыклася я, старая, на землице мать-сыра пора мни лежать, да полёживать, дабы тело приобвыкало, свыкалося. А в книжонке-книжице всё застолия, да мысли-рассуждения толкуют, да то да сё да полюшко русское, да тележенька лошадушками запряжёна кудый-то везёт, а там ужо и костерок и до самовара недалече, а там и лес-лесовал пахучий еловый, берёзовый, грибки, лихолесье дремучее, выворотень завалимшийся, луна-солнышко ходуном ходит, люди туда-сюда, застольишко, грибки-маринады, водочка, да наливочка. И Роман Лексеич маслят-то возьмитя, хоспади спаси, к мужику-то к нему ближей нада б. И так мене енто дело закуролесило, што и не заметила, как вечёр настал. Тут дед с внучкой вышли, жрать им подавай. А я в крик, старый ты дурак глаза с утра залил поди хоть одну дровину разруби, а ты Танька хватит ужо как барыня всё книжки читать, иди щти деду свари, да картоху почисти, а то от бездельев ужо окосела, дура ты, зассыха, простихоспадя. Спужалися они моего реакция и разбежались хто куды. А я дочитывать села. А дед Митроха, пужливый до меня стал, как запил, даже чекушку свою выронил. Я ея и оприходовала, хватит ужо ему нажрамшись на печке дрыхнути, да храпом гармоний в избе портить, да и воздух, но ужо не храпом. В общем, дочла я к ночи ближе, допила бутылку водки и стала книжку эту рвать и плявать в неё и другое на неё делать, а потом в дом забежала и крячу: "В стороны все! Прочь с дороги!" И в печь чаго от книжки осталося зашвырнула. И бяжать. В реку плюх и поплыла. Старая, дряхлая, плюгавая, а... Плыву. Выплыла пёс знает где, выхожу на берег, иду к домам. "Сынки, что за улица, Синичкина аль Журавлёва, потерялася не найдуся?" Глядят, как на привидение, крестятся: "Сорокина, бабуль, Сорокина улица". Как? Где? У нас отродяся такой не было! В опщем как домой добралася не помню, но токмо Таньке своей внучке высказала, да и вам, орлики, сказываю: "Книжка - говно, но очень крутая, мне понравилась, хотя у вас свой череп в голове, вот и решайте читать вам такое али нет, мы в дерёвне к говну-то привычныя."

P.S.: Лимерик о прочтении данной книжки. Для интересующихся есть небольшой, переполненный сплошным гноем спойлером рассуждений по сабжу, но в какой форме его подать, я пока не придумал. Думал нарисовать оси координат, где по одной шкале нарисованы штампы классической русской литературы, а по другой - кишки, мозги и т.д. И график... Но вдохновения не было.. рисовать).

После прочтения книги никак не могу ответить на вопрос: что это было?
Метель - да, присутствует на протяжении всей книги.
Дальше - есть доктор, который едет всех спасать от эпидемии, несмотря на непогоду.
А потом все становится непонятно - то ли все это бред, который привиделся замерзшему доктору, то ли это обрывки чего то большего, что осталось за пределами книги, только в фантазии автора.
На протяжении всей книги есть интересные сюжетные "завлекалочки", и, читая, все время ждешь, что вот-вот они во что-то интересное реализуются, но нет...
Все так и остается на уровне одноразового упоминания.
В результате в конце книги становится понятно, что совершенно ничего не понятно...

Еще одна книга из сорокинской «Истории будущего», на мой взгляд, самая удачная из всего его «футурологического» творчества. Когда-то совсем давно попадалась мне горе-рецензия малоуважаемой г-жи Юзефович, в которой она сетует, что сей «единственный на всю страну полноценный языковой бог в очередной раз глаголет пустоту». И тут, вроде бы, можно согласиться, но есть несколько моментов.

Во-первых, большинство товарищей и собратьев, коих г-жа Г.Л.Ю. постоянно хвалит, только тем и заняты, что пустоту глаголят, не являясь даже языковыми червями.

Во-вторых, именно разноголосость, калейдоскопичность, «фасеточность» мира, изображенного в книге, является главной «фишкой» книги и отлично отражает уже современную нам реальность, в которой каждый существует лишь в собственном пространстве, ограниченном набором поглощаемой информации. У нас будто пропала какая-то единая «картина мира», отчего люди на одной лестничной клетке или даже в пределах одной квартиры умудряются жить в двух разных Россиях, что уж там говорить о более крупных образованиях?

И, конечно же, именно слог, коим Сорокин владеет мастерски, и является главной причиной прочесть сей шедевр. При том условии, если Ваши представления хотя бы на чуть-чуть выходят за границы школьного курса литературы с его желтыми шторками Достоевского и набившим оскомину даже нормальным учителям литературы «что хотел сказать автор?», ибо вот она – истинная полифония.

В общем, на мой взгляд книга однозначно рекомендована к прочтению.

Мне это напомнило стриптиз. Она танцует, медленно подёргивает то трусики, то лифчик, то обнажённая часть груди покажется, то ещё что-нибудь слегка промелькнёт. Смотришь и всё ждёшь, когда же уже дойдёт до главного, но суть стриптиза в том и есть – дразнить, распалять; главного там нет. А потом она резко сваливает, твоё время кончилось, и ты такой сидишь и понимаешь, что тебя сейчас только что неплохо подразнили, возбудили и всё. Сидишь и пьёшь чего-то из своего стакана. А вскоре появится администратор и попросит освободить комнату для приватных танцев.

Конечно, Сорокину хочется за этот роман дать в морду, а потом добавить тяжёлыми берцами по рёбрам. А потом, по старой христианской традиции, пасть ниц и начать молиться, восхвалять и обожествлять того, кого только что принёс в жертву. «Какой человек был!»

Первые пятьдесят страниц: «Это же надо, что за сволочи, что за вредители! Взяли, за ногу его, Тургенева и обозвали Сорокиным, да ещё в интернет выложили, тьфу на таких, срамоделы! Суда им нет». После первого полтинника меня начало подташнивать. Таких сферических характеров в вакууме давно не встречал в литературе: и местный сумасшедший, и добрый барин, и обжора-жизнелюб, и циник-мизантром – все есть и всё в крайне гипертрофированной форме. Просто натасканы все прототипические герои отовсюду из русских романов XIX в. и засунуты под одну обложку.

А потом понимаешь: «Не, ну надо же так, вот же, зачем такие хорошие книги писать? До слёз хорошая. Читаю, и тошнит. Читаю, и тошнит. Ну так характеры прописаны, так быт описан, такие описания красивые! Что читаешь, и тошнит; читаешь, и тошнит».

И, в общем, прочитал уже почти всю книгу, сидишь уже такой, ощущаешь себя несчастной жертвой обмана, которую только что развели, даже грустить уже немного начинаешь, не столько за деньги жалко, сколько за то, что тебя так по мальчишески провели, что повёлся на такую древнюю как мир разводку, что скотские твои желания тебя опять выставили перед самим же собой в жалком свете. Но тут печали внезапно приходит конец – возвращается та самая стриптизёрша, что тебя так раздразнила и так опечалила своим исчезновением. Сама вернулась! Без одежды, вообще без одежды, и стоит даже без волосяного покрова, и без кожи даже, и местами кости даже оголены. Вошла, стоит и смотрит, улыбается, и держит в одной костяной руке окровавленный топор, а в другой кишки, намотанные на кирпич. И ты сидишь такой и думаешь: «Вот это стриптиз! Вот это перформанс!»

Сорокин сделал то, чего все нормальные дети страстно мечтали сделать в свои школьные годы – убить всех классиков и всю классику: всех писателей, все их романы, всех героев, саму идею классического романа. Потом эти дети выросли и стали постмодернистами, объявили смерть романа, а некоторые не просто объявили, да ещё и показали это наглядно.

Сорокин убивает классический русский роман, причём, этот бунт свершается именно так, как и должен происходить русский бунт – бессмысленно и беспощадно; и совершается этот бунт символическим оружием русского бунта – топором.

Нельзя не прибегнуть к той же русской классике, которую Сорокин весело выпиливает вырубает. Неприлично это совсем, но – «Преступление и наказание». Раскольников крушит два черепа, после чего долго страдает и мучается. Роман Сорокина представляет перевёрнутый вариант Раскольникова – он сначала долго мучается в нормальности мира, а потом крушит, только уже не два черепа, а, пожалуй, несколько сотен.

Всё финальное описание убийств и расчленений по сути теряет всякую художественную ценность, но взамен приобретает некоторый сакральный элемент – становится подобием мантры (убийство романа всё же ритуальное действие). В таком тексте появляется некоторый рубленный ритм, который задаётся постоянными повторяющимися действиями и начинает действительно чем-то походить на молитву. Раскручивающийся узор от одного дома к другому; потом от дома к церкви и обратно; потом уже внутри церкви свои узоры, выстраивание тотемов, постоянное наращивание действий.

Постмодернизм провозгласил смерть автора, смерть романа. Вот, собственно, Сорокин это всё и реализовал. Это скорее даже не столько художественное произведение, сколько художественная реализация теоретического манифеста.

В этой книге нет красивых фраз, восхваления поганого режима, сталинских карьеристов, аппаратчиков. А есть правдивая история, рассказанная настоящим фронтовиком.
В целом, это последовательность реплик, хитрых действий и особых "протокольных" докладов, связанных неизвестой схемой. Так что после прочтения остается больше вопросов, чем ответов. Автор не кормит нас книжными истинами: он призывает думать самому, всегда только своей головой.
Если вы спрашиваете "Что я могу нового узнать, прочтя эту книгу?", могу вас уверить, что ваша любознательность насытится. Прочтя данное произведение, вы сможете:
-сделать жидкую мать;
-заняться любовью с беременной женщиной, не задев ребенка;
-прочее.
Скрашено всё это неглупым действием, с перестрелками, драками, романтическими сценами и рассуждениями главных героев. Последние демонстрируют высокие моральные качества, преподносят любовь к труду и к ближнему своему превыше всего. Истории из прошлого героев также занимательны, а в месте с тем не менее поучительные.
Книга заставляет задуматься над такими понятиями, как долг, свобода, семья, любовь к ближнему. При этом процесс осмысления прочитанного органичен, в нем нет места внушению или самовнушению.
Я твердо убежден, что творчество Сорокина необходимо изучать в школах.

Своеобразное продолжение «Дня опричника»: действие происходит в том же альтернативном будущем, больше антиутопичном, чем реально возможном. Сама книга достаточно неоднородна, но в этом один из главных плюсов «Сахарного Кремля»: именно через разные отдельные новеллы Сорокин лучше раскрывает свой не слишком приятный лично для меня мир, отчасти слепленный из стереотипов моих оппонентов, показывает его обитателей, и вместе с тем в очередной раз демонстрирует свое владение языком, полифоничность, разноплановость (из всего, что я успел прочесть, лучше будет только в «Теллурии»).

Опять-таки, если Вы не сноб, не поддаетесь внушению и не являетесь Борисом Якеменко, то советую читать.

- Кто последний?
- Ну я вроде бы, за мной молодой человек был, но ушел.
- А что сегодня дают?
- Тургенева вроде.
- Да что вы, какое там, Тургенева вчера давали, сегодня только Сорокин.
- Как Сорокина? Я за Чеховым стою, только что говорили - Чехов.
- Послезавтра его обещали.
- Я пойду тогда...
- Что за птица этот ваш Сорокин?
- Юморист, ха-ха.
- Писатель он, что.
- Вот вы его читали?
- Я - нет, но говорят ничего так, стоит взять.
- Я читал!
- Мужчина, а вас и не спрашивали!
- Да пусть говорит, товарищи.
- Пусть, пусть.
- Вот вы что у него читали?
- "Очередь". Симпатичная повесть, приятная.
- Роман это, молодой человек.
- Повесть.
- Да рассказ, просто растянутый, что вы как маленькие.
- Да написано же: ро-ман.
- На заборе тоже написано, а там дрова лежат!
- Ну так что этот Сорокин, как?

Стоять дальше

- Да обалдел этот ваш писатель диалоги писать: ни одного слова кроме этих разговоров!
- Да, шлака многовато. Да еще и матюгаются все. И бухают. И трахаются. Ааах да ооох. И переклички эти бесконечные, брр...
- Мань, ну ты чего, это же прием такой, чтобы читатель тоже эту тягомотность очереди почувствовал.
- А что, мы так ее мало что ли чувствуем?
- Да я уже третий час чувствую.
- Ну это что, это еще не очередь. Вот я на прошлой неделе за американским товаром стояла, вот там дааа...
- Ой, а я...
- Да прекратите трещать. Лучше скажите, все же стоит за этим писателем стоять?
- Стоит, глядишь, он что хорошее написал - потенциал-то есть.
- Ага, ага, вы же видели? Там в "Очереди" даже характеры некоторые вырисовались из голых диалогов.
- Ну так что, сложно что ли?
- А ты сам сперва бы попробовал так!
- Ребят, ну это первая Володькина работа, чего вы окрысились.
- Да какой он тебе Володька, во молодежь бесстыжая пошла. Писатель он, а значит - Владимир Георгиевич. Совесть имей.
- Бабка, а тебе-то что здесь надо? Он же современный, сама потом плеваться будешь - "бесстыдство!".
- Хамка малолетняя, не твое дело, пошто стою. Ты с мое проживи, а потом уж решай, что бесстыдство, а что - искусство.
- Сами вы хамка!
- Тише, тише, сейчас опять милиция разбираться начнет.
- А уже вмешивалась что ли?
- Да была тут драка недавно, в участок их повели.
- А чего дрались-то?
- Да один сказал, что фуфло этот ваш Сорокин.
- А другой?
- А другой не согласился. Всех призывал читать.
- Поклонник что ли?
- Так что ж, они из-за книжек дрались?
- А то.
- Уууу, интеллигенция.
- Вот вы мне лучше скажите - стоит его все-таки читать? Или послезавтра за Чеховым лучше придти?
- Назойливый какой! "Стоит - не стоит!"
- Стоит, стоит. Забавный он, с огоньком.
- И я бы еще почитал.
- А у меня его "Метель" уже есть, нравится он мне.
- Ну тогда постоим...
- Ну да, чего б не постоять, недолго уже вроде осталось.
- Ну и славно.
- Товарищи, ни у кого с собой газетки почитать нет?..

Кто-то из критиков, кажется, Галина Юзефович, писала, что Сорокин как-то не так к женщинам относится. Вот Пелевин Виктор правильно, мягше, а Сорокин – нет. Ну, вообще-то в эпоху феминизма и мульти-культи правильные сигналы требуют от всех, от известных писателей особливо. Для этого и "Твиттер" придумали. Причем сигналы должны подавать все, а платят лишь некоторым.

Новый сборник рассказов крупнейшего на сей момент русского писателя Владимира Сорокина, этого мастодонта постмодерна, называется De feminis, что переводится с латыни "О женщинах". Впрочем, тут можно увидеть и намек на "дефеминизацию". Владимир Георгиевич, конечно, молодец и на сей раз. Да и мы тут не все еще в песдолизы вписались.

Бросается в глаза, что Сорокина несколько достал ЕС и немчура (писатель живет в Берлине). Рассказ "Вакцина Моник" очарователен настолько, насколько может таковой быть принудительная анальная стимуляция (только мужчин). Укол в язык при одновременной насильственной пальпации простаты – гениальная метафора европейских дел, вот просто ни убавить, ни прибавить.

В отличном рассказе "Жук" солдат-уголовник Витька Баранов из армии Рокоссовского убивает эсэсовку Ирму. Вам ее жаль? Мне нет. И другие женские персонажи сборника эмпатии как-то не вызывают. Впрочем, мужские тоже. Так какого режиссера запекли на вертеле "троглодиты" из Камергерского, а театр сожгли? (Ржалнемог.) Москвичи, напишите, какой театр в Камергерском.

Никого не жалко, никого. Ни тебя, ни меня, ни её.