Пер Гюнт

Книжный клуб "Белый кролик", да здравствует он, предложил на обсуждение "Пера Гюнта", которого уже пора было мне прочитать. А знаете, почему до сих пор не прочитала? "Пера Гюнта"-то, основополагающего, и тонкого, и остроумного, и какие там ещё положены эпитеты?

В первом классе учительница музыки напугала меня до обморока вот этим вот Пуговичником и его ковшом. Что в конце странствия земного он, Пуговичник, приходит к каждому, и, если ты был не плохой, не хороший, а так себе...
Пуговичник на некоторых детей производит тяжёлое впечатление.

Потом догадались, подарили "На восток от Солнца, на запад от Луны", и стало понятно, что это за замок Сориа-Мориа, куда старая Осе уехала на вороном коте. И Кривой, и три пастушки в эротическом помешательстве, и уродливый полутроллёнок, родившийся от дочки Доврского старца, пришли из крестьянских сказок Норвегии. А ещё у Пера Гюнта был ручной белый медведь. И неоднозначное чувство юмора.

Едва Пер отворил окошечко, как тролль просунул в него свой нос. А нос у него был такой длинный, как хороший багор.
— Как тебе нравится мой нос? — спросил тролль.
— А как тебе нравится мой суп? — спросил Пер и выплеснул весь горшок с похлёбкой ему на нос.

Оказывается, это пресмешная история. Со взаимными перекорами, сплетнями, шушуканьем по углам и откровенными пародиями на злободневные темы, ныне понятные только с помощью комментариев. Но Пер - это навсегда. Простак и хитрован, интеллектуал и Васька Буслаев, фантазёр и мерзавец, размазня и рыцарь. Рыцарь-то рыцарь, а ради того, чтобы сделаться королём, не погнушался, дерьма наелся. С ним нескучно, вот что в похвалу можно сказать. Единственное.

И Сольвейг, и Осе - навсегда. Женщины, которые хранят.

А пока я, широко раскрыв глаза, поглощала сумрачные, полные злой насмешки приключения Пера Гюнта, Пуговичник пришёл ко мне. И очень может быть, что этот отзыв пишет оловянная пуговица, вытаращив на монитор аккуратно проколотые два отверстия. Ничего, я буду отличной пуговицей: крепкой, прочной, пришитой на своём месте.

Я его так давно люблю, что уже и не вспомню, откуда началось. Да вспомню, конечно. Началось с рассказа Паустовского "Корзина с еловыми шишками", прочитанного лет в четырнадцать. До того Паустовский был для меня одним из занудных программных описателей красот родной природы, которых достаточно пролистать, по возможности не задерживаясь. Не такой ужас, как Тургенев или Толстой, или Чехов (да-да-да, именно так думала после попытки читать "Степь" лет в одиннадцать), что-то полегче, вроде Пришвина или Бианки, но все равно ерунднистика редкая. Да случилось заболеть, а читать ничего интересного не было. Дай, думаю, перелистаю двухтомник Паустовского, он вроде о собаках еще писал смешно (или то Пришвин?).

А взяв, уж не могла оторваться. И собаки его на всю жизнь моими стали, сколько не возилась после с детьми: племянники, в школах на практике, своих когда растила - всем читала. Потому что это хорошо, но и потому что возможность еще раз прикоснуться к восхитительной прозе. Но мне ж четырнадцать тогда было, время большой романтики, конечно "Блистающие облака" Совсем не помню сюжета, помню - была невозможная какая-то любовь и приключения, и клад (?), ах, ничего не могу вспомнить, а после не перечитывала. И "Золотую розу" тогда прочла. Паустовский был как вспышка, как неожиданный прекрасный дар. Как войти в ничем не примечательную скучную дверь под вывеской советского учреждения, а оказаться под Алыми Парусами в тропических морях. И острова, и пальмы, и лагуны и "Пиастр-ры!"

И больше к Константину Георгиевичу не довелось обратиться. Вот так не сложилось, отчего-то, слышала об этой истории с Марлен Дитрих, что встала перед ним на колени. Тогда списала на эксцентричность заморской дивы, сегодня прочла кусочек из ее воспоминаний об этом случае и заплакала. Правда. Так красиво и трогательно, родство душ. А о том, что нобелевскую премию 65-го ему должны были дать, да потом сложносочиненными политическими многоходовками досталась она Шолохову, о том не знала. Но не удивлена, Шолохова никогда не любила. Но я сказала, что не возвращалась к творчеству писателя за исключением собачьих рассказов, это не совсем так.

Один то и дело перечитывала."Корзину с еловыми шишками". Сначала лет в семнадцать, когда проходили по Музыке Грига и его Сольвейг. Постой-постой - себе сказала, - было же это у Паустовского, старый композитор и маленькая девочка и посвященная ей инструментальная пьеса. Занятная штука, романтику Сольвейг (совсем как Кончитта - только отметила) перебило то девчачье впечатление: самое прекрасное может войти в твою жизнь неожиданно и без всякой твоей заслуги, скользнуть в ней по касательной и уйти по своей траектории. А после взорваться сверхновой и всю душу перевернуть и мир озарить на долгие годы потом, и показать тебе, какое ты сокровище. И никогда уже не будешь так несчастлива и одинока, как если бы этого не случилось.

И еще годом позже, когда сам "Пер Гюнт" Ибсена попал таки в руки. Книга была большая и богато иллюстрированная. Приятно держать в руках, гладкость мелованной бумаги, причудливые страсти-мордасти сцен в Ронде, юная свежесть Сольвейг, прибежавшей на лыжах, расчетливая знойная красотка Анитра, Пуговичник, похожий на Гофманова Песочного Человека, каким его себе представляла. И Пер - неуловимо я сама.. Ни-че-гошеньки не было во мне от этого безответственного парня, пустого мечтателя и фантазера, оставлявшего руины везде, где проходил.

Или было? Глубоко, от самой себя спрятанного, тщательно подавляемого воспитанием и моральными цензами. Слишком быстро охладевать к тому, что досталось легко. Искать новых впечатлений всегда везде и во всем. Воображать себя незнамо-каким королевичем в бархатном кафтане на лихом белоснежном скакуне и в маленькой алой шапочке с фазаньим пером, а мир у своих ног. И полагать что цель оправдывает средства, а победителей не судят. И считать, что раз ты такая замечательно умная, тонко чувствующая и бла-бла-бла, тебе проститься любая подлость по итогу (нет, не позволять себе реально, но допускать возможность).

Он плохой, конечно, ну, то есть отрицательный. Но почему-то не могу злиться и презирать, и осуждать безоговорочно. И странная перспектива быть переплавленным в пуговицу: не рай, не ад и не чистилище, ты всю жизнь отрекался от человеческого в себе, стал троллем. а троллям самое место в пуговицах. Кого, его? Да в нем жизни и человеческого столько, что на роту хватит. Дуралей, конечно, так и не повзрослел, ответственности так и не набрался, но я люблю его, хоть режьте, хоть ешьте. И она его любит, Сольвейг. Наверное потому что нашла в этом человеке стоящее любви?

Еще раз перечитала "Корзину" в пору увлечения Блоком, все рядышком: 14-17-18-19 лет.

Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне, Улыбнулась пришедшей весне!

Жил я в бедной и тёмной избушке моей Много дней, меж камней, без огней.

Но весёлый, зелёный твой глаз мне блеснул..

И еще раз, слушая Грига, которого интернет приблизил на расстояние вытянутой руки. И еще раз вчера, перечитывая неуклюжие ибсеновы стихи, слушая музыку, которая вся на слуху, вся давно на цитаты растащена.

Постойте, а это что такое? Что за дивная журчащая горным ручьем мелодия? И влюбляешься насмерть в Финал "Пер Гюнта", и узнаешь, наконец подробно, каким был Григ, о котором всю жизнь с перерывами читаешь один рассказ. Постигаешь великую суть морденов и форшлагов, и прежде чаровавших тебя в музыке народной шотландской, ирландской, скандинавской. И понимаешь - тебя стало больше в мире или мир вошел в тебя еще какой-то своей частью. И все благодаря безответственному фантазеру Перу. Не нужно его в пуговицу. Он есть.

За основу своей драматической поэмы Генрик Ибсен взял фольклорный образ, но вложил в него совсем другое содержание.
Пер Гюнт - дитя своих родителей.
Отец спился, растранжирив все богатства. Мать постоянно кормила сына небылицами и фантазиями.
В пьесе сложно понять где явь, а где вымысел, ведь главный герой летает в облаках чаще, чем стоит на земле. Мечта о царствовании, богатстве зовет его в путь. Страны, встречи, взлеты и падения - проходят долгие годы, прежде чем герой возвратится домой.
Но главное не в том, вымышлены ли встречающиеся существа и происходящие события или реальны, главное - дилемма: по какому девизу следует жить - "Упивайся собой!" или "Собой будь всецело!"?
В произведении Генрика Ибсена так много чудесных дискуссий, что все их хочется пересказать и проанализировать. Здесь все построено на противоречиях, которые заставляют задуматься, а какова все же истина?
Пер Гюнт, словно верткий уж, выскальзывает из лап смерти, принимающей разные обличья. Пытается всех одурачить, то рассказывая о своих добродетелях, то распинаясь в грехах.
Именно, пятая, заключительная часть для меня оказалась самой показательной, поучительной и удивительной. Итак, Пер Гюнт и его встречи (настоящие или воображаемые - это уже не так важно).
Первым предвестником терзаний стал посторонний Пассажир на судне, плывущем в Норвегию. Он предсказывает крушение на рифах и заводит разговор о покойнике, намекая на Гюнта.
"Хочу я писать, как серьезный анатом, о секторе мозга, мечтами чреватом" - вот для каких целей нужен труп Пассажиру. Пер Гюнт чертыхается, но на суше его ждут более многочисленные охотники за телом, душой, мечтами - за тем, что представляет собой состарившийся герой.
Клубки, Пожухнувшие листья, Шелест в воздухе, Капли росы, Сломанные соломинки - даже силы природы восстают против него.
Впереди встреча с Пуговичным мастером, который хочет забрать Пера в переплавку, но он торгуется и обещает найти свидетелей того, что он был собой или явиться с реестром грехов. Эта часть заставляет вспомнить прожитую жизнь и подвергнуть ее анализу.
На пути - Доврский старец ("Кто же послужит мне лучше, чем тесть?"), который мог бы подтвердить, что зять его собой был всецело. Но тролль уверен, что Пер породнился с ним и жил, твердо усвоив правило троллей: упивайся собой!
Одолела ли совесть героя, но он спешит к пастору, чтобы доказать, что он грешен, что он упивался собой.
Следующий на его пути некто сухопарый, в высоко подобранном пасторском одеянии, с сетью для ловли птиц за плечами. Лишь присмотревшись и увидев длинные ногти и копыта, он понимает с кем имеет дело.
Пер Гюнт уповает на свои права, но на все его перечисленные грехи, Сухопарый лишь отмахивается: мелочь!

Пер Гюнт: Однако сперва
Я торговал человечьим товаром.
Сухопарый: Тем, кто без цели, как бы в бреду.
Себе изменил, - тем не место в аду.
Пер Гюнт: Но идолов я поставлял китайцам!
Сухопарый: Нечего в ханжество ударяться!
Разве кумиров себе не раздули
Люди в искусстве и в литературе?
Не шлют же их в ад!
Пер Гюнт: Но грех мой немал:
Я за пророка себя выдавал!
Сухопарый: За рубежом? Ну и что? Фантазерство
Пеклом наказывать было бы черство.
Коли других нет грехов на виду,
Я не смогу вас устроить в аду.
Пер Гюнт: Вот что... Корабль... Когда шел он на дно.
Я за обломок успел уцепиться...
Своя рубашка... известно давно...
С поваром я поступил, как убийца!
Сухопарый: И славно! Была б еще с ним повариха,
Да вам перед тем обойтись бы с ней лихо,
А то разговор наш совсем бестолков.
Подумайте: люди живут небогато,
Уместна ли топлива будет затрата
По поводу столь никчемных грешков?

Раз уж привела цитату, то хочу сказать и об иронии, с которой Генрик Ибсен ведет свой рассказ. Человеческие грехи и мнимые покаяния, лицемерие - мишени, в которые автор попадает метким словом, и за это хочется поставить драме высший балл.
Но долгие скитания чуть утомили меня и я с трудом дождалась развязки.
Пер Гюнт встречается с Сольвейг, которая всю жизнь любила его и ждала, молясь непрестанно.

Жизнь моя песней стала с тех пор,
Как в первый раз отыскал тебя взор!
То было божье благословенье!

Вот такими словами отвечает она на вопрос любимого : "Скажи, в чем мое преступленье?"
Есть у нее ответ и на второй извечный вопрос Гюнта о месте, где он собой оставался.
"В вере, в надежде моей и в любви!"