Повесть о Сонечке

Кончен не только мой тот век, но весь тот век. Рассказываю по неоплатному долгу — сердца.

Совсем другая Цветаева, в стихах — откровенная до неприличия, в прозе — краткая до скупости. Не воспоминания, а записки, очерки, росчерки, а ещё вернее — рассказы, стремительные, скачущие через годы, через слова, стремящиеся поскорее высказать — главное. Поразительно сохранена, даже законсервирована устная интонация, читаешь — и как будто Марина (Ивановна) сидит совсем рядом в шерстяном своём платье, со своей стрижкой и своей чёлкой, и пахнет чем-то старинным, и шепчет (даже голос как будто слышится, низкий и немного простуженный): о своей матери, о внуке Пушкина, о музее отца, о любовях и страхах своего детства, о Волошине, о Мандельштаме, об Андрее Белом, о Бальмонте. А на самом деле всё об одном: все они умерли, умерли, умерли...
Что ещё я должна сказать? Детям (девочкам) читать непременно Башню в плюще. Школьникам непременно проходить Пушкин и Пугачёв. Филологам — непременно Историю одного посвящения: не чтобы знать, как было, а чтобы помнить, как бывает и быть не должно.

Впрочем, мне во флэшмобе было велено читать только Повесть о Сонечке, так что теперь подробнее о ней. Собственно, я отказываюсь считать, что повесть именно о ней. Если так, то это ярчайшая и не самая радостная иллюстрация пословицы о том, что красота — в глазах любящего. Главная героиня — инфантильная, сюсюкающая актрисэтта (простите, я, может быть, в принципе не люблю актрис?), ученица Вахтангова Софья Голлидэй. В довершение всего, безнадёжно влюблённая в прекрасного, но бездушного воскового ангела. И безнадёжно влюбившая в себя Марину (Ивановну). Вот об этом и повесть: о любви к прекрасному и вечно уходящему, вечно проходящему мимо. Потому что — важнейшее дополнение — пока они читали вслух пьесы и восторгались друг другом, на дворе шёл 1918 год, и за окном тихо рушился мир. Так что же эта нежная Сонечка, как не один из последних лепестков увядшего мира?

Пусть вся моя повесть — как кусок сахара, мне по крайней мере сладко было её писать! <...> Я её любила, как сахар — в революцию. И всё тут.

И все они умерли, умерли, умерли...

Субъективно: Марина Ивановна меня как-то даже очаровала, то есть, она сама как человек. Во всех её воспоминаниях — конечно, до крайности личных и лиричных — о ком бы она ни рассказывала, она рассказывает и о себе, может быть, даже в первую очередь о себе. Всюду сквозит этот утончённый эгоизм, почти нарциссизм: любуясь любимым, она в нём любуется собой, но так, что и ею, собой любующейся, залюбуешься. Может, я потому так и невзлюбила Сонечку, что просто завидую — вот так любить, вот так — целиком — сохранить и запомнить, — да кто бы меня так (да стою ли я того?).
Конечно, М.И. была совершенно сумасшедшая, и вообще-то я её всегда терпеть не могла за то, что в ней белоснежным розовым кустом пышет всё, что я привыкла ругать: способность (и даже жажда!) полюбить со всем страданием сердца что угодно — бог с ними, с мужчинами — женщину, место, предмет, стих, звук; полнейшее отрицание реальности, но при этом такое сумасшедшее желание жить, что хоть умри сию секунду (всё, что я привыкла ругать и топтать в себе).
Откуда мне было знать, что этот близорукий поэт — такой проницательный прозаик! И за это я её, пожалуй, — нет, не люблю — понимаю. Принимаю.

Откровенность шокирует тех, кто к ней не привык. Как это возможно, говорить в лоб о своих чувствах, признаваться в своих слабостях!? Это не принято! Это дурной тон! Но кто сейчас оглядывается на какие-то правила? Нет. Люди не говорят о своих чувствах, потому что им страшно. Это страшно – признаться в самом сокровенном, открыться, обнажиться, опустить забрало и сложить оружие. Страшно доверить, дать кому-то власть над собой, потерять контроль. Страшно получить отказ, почувствовать себя отвергнутым. Увидеть в ответ осуждающий, неодобрительный взгляд. Страшно признаться в своих чувствах. Опасно…

Но есть те, кто готов на подобный риск. Те, кто открывает душу, обнажает сердце, вверяет себя другому целиком и полностью. Вот она. Книга наполненная личным, сокровенным, тем, что другие прячут далеко и глубоко.
Книга о Ней.
Проза, написанная поэтом.

Ее обвиняли в том, что пишет она прозой лишь о себе одной. Говорили, что это эгоизм и тщеславие, самолюбование и публичное обнажение чувств. Кем были они, эти обвинители? Слепыми? Глухими? Они читали хоть одно Её стихотворение? Они читали хоть одну Её строчку? Я не понимаю, не могу постичь… Даже со скидкой на время и воспитание, на религию и страну… Не могу. Ведь в каждом стихотворении – её душа, её сердце. Она писала о себе всегда! Каждая строчка, это ее продолжение, как рука, как тело. Всюду Она.
Она пишет о том, что внутри нее…

Её личное – это семья, детство, мать, отец, сестра, бесценный друг, дорогая подруга. Ее чувства. Её одиночество. Её боль.
Трогательная. Хрупкая. Ранимая. Нежная. Сильная.

Я читаю ее медленно-медленно… Сердце замирает, застывает, останавливается. И не страницы перед глазами, а тонкие нити мыслей… Не заголовки, а созвездия…

А ее слог! Это ведь не белый стих, не поэзия, но слова! Дополняют друг друга созвучными отголосками, перекатываются на нёбе раскатистым «р», царапают колючим «г», ласкают мягким «м». Она пишет так, что кажется, читаешь стихи! Она пишет прозу настолько продуманно, что застываешь на простом словосочетании, метком и колком. Это как в «Повести о Сонечке» - быть/небыть/сбыться. Слова как эхо и как продолжение друг друга.

Восхищает. Поражает. Волнует.

Говорить другому о своих чувствах страшно. Но разве не страшнее промолчать? Разве не страшнее окаменеть и застыть, взять себя за горло и заставить молчать. Онеметь. Оканеметь. Умереть. Да, именно так. Убить в себе себя…

Знакомство с поэтессой начал с её... прозы. Это как войти в музей с заднего хода. Понимаю, что Цветаева - это в первую очередь поэзия, поэтому пока воздержусь от категоричных оценок её творчества. Я сейчас как тот орёл, который живёт на одной стороне монеты и не понятия не имеет, что из себя представляет решка. Могу лишь сказать, что никогда прежде не читал прозы, написанной поэтом. Она - цветаевская - отличается от прозы прозаиков своей глубиной образов, пестротой речи. Если детальнее, то ещё и синтаксисом: множественные тире создают ритмическую сетку, кардиограмму, повествования; а ещё одно отличие-феномен я назвал бы "синонимфонические ряды". Сам придумал этот термин, образовав его от слов "синонимические" и "фонические". Синонимфонические ряды - это чаще всего 2, иногда 3 синонима-омонима, находящиеся рядом друг с другом в предложении, т.е. слова, похожие как по значению, так и по звучанию (обычно - рифмованы). У Цветаевой такие ряды встречаются повсеместно, что сразу выдаёт в ней поэта: забытый и забитый, бедный и бледный, разбухшая и разбушевавшаяся, и т.д.

Не скажу, что мне понравилось всё. Наилучшее впечатление оставили даже не сугубо автобиографические очерки Цветаевой, а портреты-реквиемы других поэтов: Белого, Волошина, Бальмонта, Мандельштама. Поразительно то, что теперь мне больше хочется прочитать стихи не самой Цветаевой, а стихи этих мужчин-поэтов - до чего живо, живо о - как будто - живых, рассказала о них Марина Ивановна. Ну и конечно нельзя обойти стороной "Повесть о Сонечке" - и по объёму, и по тональности - стоящую особняком. Не солидарен с Д.Быковым в его пламенной любви к этому произведению (считает чуть ли не лучшей мировой прозой 20 века), но признаюсь, что впечатлён тем, как переслащенная история об инфантильной актрисе задела за живое.

Вообще эта книга, по существу, позволяет нам познакомиться с окружением Цветаевой, её друзьями-любимыми-близкими-современниками, но даёт нам незначительное представление о самой поэтессе. Мы видим яркую галерею лиц, но не находим автопортрета. А ведь именно ради него я брался за этот зелёненький томик. Впрочем, можно сказать, что лик Цветаевой отражается на лицах других людей; что мы узнаём её в её взаимосвязи с окружающими. И всё же, было бы крайне любопытно почитать о Цветаевой "из-под чужого пера" - прочитать то, как её описывают другие.

Что ж, литература знает много разных примеров прозы поэта (я знаю 2 :). Великолепная проза Пушкина. Не совсем (на мой взгляд) удачный опыт Пастернака. Каковой является проза Цветаевой... Сама по себе она любопытна, жива, трогательна. Какова она в сцепке с поэзией, как одно целое - рассчитываю узнать в близком времени (да-да, не в ближайшем, потому что много другого уже молит о прочтении).