- Главная
- Все подборки
- Полка писателя: Александр Снегирёв
Полка писателя: Александр Снегирёв
11
4.59
Гостем нашей рубрики «Полка писателя» на этой неделе стал Александр Снегирёв. Его сборник короткой прозы «Выборы» в 2005-м отметили премией «Дебют», а за роман «Вера» в 2015 году он получил «Русского Букера». На счету Александра – восемь книг. О своей последней книге он рассказывает так:
«“Призрачная дорога” рассказывает о сутках жизни в загородном доме. Один из персонажей пишет роман, который как бы и есть “Призрачная дорога”. Типа, текст рождается на наших глазах и в его создании принимают участие все персонажи. В том году большинство критиков решило, что это – роман про написание романа. Но это совсем не так. “Призрачная дорога” – текст про то, что между искусством и жизнью нет границ. Искусство проникает в жизнь, а жизнь формирует искусство. Мне очень нравится, когда у текста, картины, спектакля или фильма есть корни, побеги, прорастающие вовне. Когда произведение, прошу прощения за пафос, не герметично, а имеет связь с внешним миром, и связь эта не замаскирована.
Еще в моей книге есть отступление Наполеона из Москвы, шестой съезд коммунистической партии Китая, пьющий сосед, супружеская измена, соблазнительная сиротка, святыня, исцеляющая зубную боль, кровожадное убийство, отчасти заимствованное, кстати, из “Золотого осла”, случайная встреча с богом и много чего смешного. Иногда вспоминаю что-нибудь из “Призрачной дороги” и смеюсь, а на меня чужие люди оборачиваются».
Мы спросили Александра, какие произведения и какие авторы на него повлияли, кто занимает особое место в его домашней библиотеке – и он провел нам виртуальную экскурсию по своим книжным полкам.
Трудно поверить, но это первая книга, которую я взялся читать по собственному желанию. Довольно странный и объяснимый выбор. Просто я где-то услышал, что в «Золотом осле» есть про «это». Я не был озабоченным ребенком, меня привлекло еще и название. Я спросил отца: «Нет ли у нас “Золотого осла”, папа?» Типа, в школе задали античность. И отец раз – и снял с полки потрепанную книжку в синей обложке. 1938 год издания. Минская типография. Она до сих пор на той полке стоит.
Не буду вдаваться в детали, скажу лишь, что хоть я эту книгу целиком так ни разу и не прочитал, но жизненная энергия, раскрепощенность, смелость и безбашенность, в ней таящиеся, вдохновляют меня по сей день.
Осенью 2009 года я провожал жену на съемки в Питер и купил этот роман в вокзальной лавке. До сих пор, когда прохожу мимо этой лавки (она существует по сей день, справа, если выходишь на платформы из здания Ленинградского вокзала), вспоминаю эту покупку. Прекрасный, недооцененный критиками текст.
Во-первых, изящно, легко, умно, увлекательно написано. Во-вторых, очень точно поймано устройство нашей реальности, сплетенной из различных концепций и маркетинговых задач. В-третьих, что, пожалуй, самое главное, – в романе «t» не просто описан, а превращен в увлекательнейший сюжет факт творения собственной жизни. «t» – роман о жизни как акте искусства. Это не просто авантюрный роман, от которого не оторваться, но и блистательное философское размышление на несколько сотен страниц.
Прекрасный во всех отношениях роман, в каком-то смысле предшественник «t». Только без интеллектуальных надстроек. В «Острове сокровищ» меня пленяет многое: и неоднозначность, многогранность персонажей, и чернокожая жена Джона Сильвера, и противостояние Джима и Израэля Хэндса на угнанной «Испаньоле», и все эти фразочки типа «вместо меня будут говорить наши ружья», но есть две вещи, которые мне почему-то особенно близки.
Первая – предметы, оставшиеся от Билли Бонса. Вспомним этот живописный список, прибегнув к самому роману: «Прежде всего мы увидели новый, старательно вычищенный и выутюженный костюм, очень хороший и, по словам матери, ни разу еще не надеванный. Подняв костюм, мы нашли кучу самых разнообразных предметов: квадрант [прибор для измерения высоты небесных тел], жестяную кружку, несколько кусков табаку, две пары изящных пистолетов, слиток серебра, старинные испанские часы, несколько безделушек, не слишком ценных, но преимущественно заграничного производства, два компаса в медной оправе и пять или шесть причудливых раковин из Вест-Индии. Впоследствии я часто думал, зачем капитан, живший такой непоседливой, опасной, преступной жизнью, таскал с собой эти раковины. На самом дне лежал старый шлюпочный плащ, побелевший от соленой воды у многих прибрежных отмелей. Мать нетерпеливо откинула его, и мы увидели последние вещи, лежавшие в сундуке: завернутый в клеенку пакет, вроде пачки бумаг, и холщовый мешок, в котором, судя по звону, было золото».
Содержимое сундука складывается в портрет его владельца. Зачем скончавшийся от удара головорез хранил очень хороший костюм и почему никогда не надевал его? Почему повсюду таскал с собой безделушки и особенно морские раковины? Перед нами сразу возникает живой ранимый сентиментальный человек с неподобающими пирату слабостями. Это большая писательская удача. Отсюда многое выросло, подозреваю, что и довлатовский «Чемодан» в том числе. А еще это пример того, что должен после себя оставить мужчина. Хороший костюм, пару безделушек, оружие, наличные и ключ в таинственный мир.
А второе – это суперкраткое учение упомянутого уже боцмана Израэля Хэндса. «Тридцать лет я плавал по морям. Видел и плохое и хорошее, и штили и штормы, и голод, и поножовщину, и мало ли что еще, но поверь мне: ни разу не видел я, чтобы добродетель приносила человеку хоть какую-нибудь пользу. Прав тот, кто ударит первый. Мертвые не кусаются. Вот и вся моя вера».
Думайте что хотите, а это высказывание вмещает в себя, помимо остроумия, целое философское учение, которому – осознанно или нет – следует во все времена великое множество людей.
Одна из тех книг, которые я ни разу не читал целиком, но которыми восхищаюсь. У меня есть теория, что некоторые книги и не рассчитаны на то, чтобы быть прочитанными от первой до последней страницы. Например, Библия или «Улисс». И причина не в том, что они скучны, а в том, что степень их насыщенности так высока, что читатель далеко не всегда нуждается в таком объеме впечатлений. Или, наоборот, не способен такой объем усвоить. «Карамазовы» не книга, а Вселенная. Ее и не надо читать целиком, можно с любой страницы начать и, насытившись, отложить. Плюс у Достоевского отличный юмор.
Герой «Серотонина» немного будто специальный: крепкий мужичок, который любит вино, колбасу и не прочь закрутить с хорошенькой девицей. Такое чувство, будто Уэльбек думал угодить так называемому «обычному» читателю. Однако все это отходит на второй план по мере развития романа. Уэльбек выращивает увлекательные сюжеты из повседневности. Супружеская неверность, стыдливая педофилия, немного порно, немного вина, немного гостиничных номеров, разорение фермеров, езда по хорошим европейским дорогам, однозарядная снайперская винтовка «Штайер-Манлихер» и все такое прочее. А еще бесценная фраза: «У кого не хватит духу убить, не хватит духу и жить». Из всего этого повседневного сора получился роман про обретение гармонии с богом. Не уютненьким удобным богом, обложенным подушечками, а с богом того мира, которому мы с вами принадлежим.
Невероятно увлекательная биография деспота, тирана, ранимого любовника и гения. Оторваться невозможно. Цитаты из дневников Льва Николаевича перемежаются с точными формулировками и рассуждениями автора. Перед читателем предстает не человек, а кипящий океан стихий. Удивительно, как в несколько сот страниц удалось все это уместить. В списке моих фаворитов есть целых две книги, где Толстой выступает персонажем, и ни одной его собственной.
Исправлю отчасти этот казус, приведу цитату из его дневника, позаимствованную со страниц этой книги. «Поехали в Павловск. Отвратительно. Девки, глупая музыка, девки, искусственный соловей, девки, жара, папиросный дым, девки, водка, сыр, неистовые крики, девки, девки, девки. Все пытаются притвориться, что им весело и что девки им нравятся, но неудачно». По-моему, в этом абзаце заключены все ответы на все вопросы.
Компактная книга великого писателя о бомбардировках немецких городов авиацией союзников. Впрочем, тема куда шире. Это книга о том, что виноватые как бы не должны жаловаться. Книга об изощренных формах насилия. О природе насилия. О том, как мы отворачиваемся от насилия, как стараемся сделать вид, что ни насилия, ни его жутких последствий не существует, а существует некая условность, изрядно сдобренная литературщиной и приличиями.
Важно предупредить, что текст наполнен жуткими подлинными картинами, и ощущение подлинности делает их еще более жуткими. Чего стоит сцена на вокзале, где у одной из женщин, пережившей бомбардировку Гамбурга и пытающейся попасть на поезд, раскрывается чемодан, и среди вывалившихся игрушек, маникюрного несессера и обгоревшего белья показывается опаленный трупик младенца, с которым обезумевшая мать не может расстаться.
А вот арестанты, задействованные в «уборке» руин городов, не в силах добраться без помощи огнеметов до многочисленных человеческих останков в бомбоубежищах, потому что ступени подвалов покрыты жирными склизкими личинками, а воздух кишит мухами.
Зебальд пишет не только о том, что мы не желаем видеть подлинные причины и последствия насилия, но и о том, что сами картины насилия мы склонны романтизировать. Объятые пламенем города в мировой литературе часто предстают неким романтическим зрелищем, лишенным подлинных деталей. Мы просто не в силах принять насилие во всей его жуткой красе и постоянно декорируем его.
Зебальд приводит слова Ницше из «Генеалогии морали»: «В памяти остается только то, что не перестает причинять боль». Такой вот парадокс. Уж не потому ли мы порой подсознательно стремимся к боли и утратам, что хотим помнить? Не потому ли, что боль размечает нашу память, разлиновывает нашу жизнь, привносит в нее систему координат, наполняет смыслом? Так ли однозначно насилие и его последствия? Всё проходит, всё преображается. Очень скоро руины городов зарастают травой и деревцами, приобретая благостный и даже идиллический вид.
Настоящий документальный боевик, написанный ветераном наполеоновских войн, бывшим сержантом гвардии Адриеном Жаном-Батистом Бургонем. Удивительно современный текст. Ценен обилием точных, явно не придуманных подробностей жизни в оккупированной Москве и при отступлении до Березины. Вступление французов в Москву, первые дни до начала пожара и дальнейшие события описаны чрезвычайно интересно. Здесь очевидна перекличка с книгой Зебальда. Последний, кстати, упоминает у себя одно из «идиллических» описаний московского пожара как пример фальшивой документальности. Бургонь, в отличие от своих именитых современников-мемуаристов, не прикрывается академическими образами, когда трагедия подменяется фальшивым запудренным штампом.
Отступление армии описано очень живо и с многочисленными подробностями. Ценно, однако, не только описание подробностей войны, но и жизненная сила, и какая-то, если угодно, здоровая тяга к выживанию, которой эта книга пронизана.
Читать записи крупной фигуры всегда очень интересно. Я не пишу «интеллектуала», называя Сонтаг именно крупной фигурой, потому что она не интеллектуал. Точнее, не только интеллектуал. Она, например, очень страстная женщина, она художник, она бисексуалка. Во всех своих проявлениях она очень осознанна, что и делает ее записи выдающимися. Кроме того, собственные мысли она перемежает с понравившимися ей чужими цитатами, что превращает «Дневники» в мини-энциклопедию имени Сьюзен Сонтаг. Этим же свойством, кстати, обладает прекрасный том «Записи и выписки» Гаспарова. Но Сонтаг я выбрал именно потому, что она оставила прежде всего дневники. И какие дневники! Вот, например: «Я хочу спать со многими – я хочу жить и ненавижу мысль о смерти… Я не позволю интеллекту господствовать над собой… Плевать я хотела на всякого, кто коллекционирует факты…»
Помимо остроумия, цитат, полезных знаний и художественных находок, дневники Сонтаг хороши еще и тем, что дают возможность разглядеть происхождение ряда идей и одной ролевой модели, столь популярных сегодня. Вы увидите, что именно и каким образом поселилось в умах многих современных интеллектуалов и в особенности псевдоинтеллектуалов, эпигонов самой Сонтаг.
Гоголь для меня всё: и отец, и мать, и жена, и сын, и камень, к которому я могу прислониться, и плащ, которым я могу укрыться. На ум приходят слова Билли Бонса из «Острова сокровищ», только там речь не о Гоголе, а о роме: «Ром был для меня и мясом и питьем, и отцом и женой, и матерью». Ну а про плащ до меня Булгаков сказал.
Попробуйте сказать мне, где Гоголь не прекрасен, и вы не сможете этого сделать. Гоголь снайперски ироничен, почти зол, но не зол. Гоголь раскован, Гоголь чрезвычайно точен, Гоголь, наконец, провидец. Отдаваясь потоку нисходящего на него текста, он то и дело открывал вещи не просто новаторские и провидческие, а вещи на все времена. Чего стоит повесть «Коляска» – сплав сатиры, иронии и какого-то вселенского жутковатого линчевского абсурда. А какой волшебный, полный тайн, чувственности и колдовства мир создал Гоголь в своих «украинских» и «петербургских» повестях! Какими персонажами населил Украину, а вместе с ней и весь наш мир русской литературы. Гоголь, конечно, не писатель. Гоголь – бог, плутоватый, депрессивный, остроумный, наблюдательный, мудрый и прощающий, и лично я счастлив, что живу в мире, в изрядной мере созданном им.
«“Призрачная дорога” рассказывает о сутках жизни в загородном доме. Один из персонажей пишет роман, который как бы и есть “Призрачная дорога”. Типа, текст рождается на наших глазах и в его создании принимают участие все персонажи. В том году большинство критиков решило, что это – роман про написание романа. Но это совсем не так. “Призрачная дорога” – текст про то, что между искусством и жизнью нет границ. Искусство проникает в жизнь, а жизнь формирует искусство. Мне очень нравится, когда у текста, картины, спектакля или фильма есть корни, побеги, прорастающие вовне. Когда произведение, прошу прощения за пафос, не герметично, а имеет связь с внешним миром, и связь эта не замаскирована.
Еще в моей книге есть отступление Наполеона из Москвы, шестой съезд коммунистической партии Китая, пьющий сосед, супружеская измена, соблазнительная сиротка, святыня, исцеляющая зубную боль, кровожадное убийство, отчасти заимствованное, кстати, из “Золотого осла”, случайная встреча с богом и много чего смешного. Иногда вспоминаю что-нибудь из “Призрачной дороги” и смеюсь, а на меня чужие люди оборачиваются».
Мы спросили Александра, какие произведения и какие авторы на него повлияли, кто занимает особое место в его домашней библиотеке – и он провел нам виртуальную экскурсию по своим книжным полкам.
«Метаморфозы, или Золотой осел», Луций Апулей
Не буду вдаваться в детали, скажу лишь, что хоть я эту книгу целиком так ни разу и не прочитал, но жизненная энергия, раскрепощенность, смелость и безбашенность, в ней таящиеся, вдохновляют меня по сей день.
«t», Виктор Пелевин
Во-первых, изящно, легко, умно, увлекательно написано. Во-вторых, очень точно поймано устройство нашей реальности, сплетенной из различных концепций и маркетинговых задач. В-третьих, что, пожалуй, самое главное, – в романе «t» не просто описан, а превращен в увлекательнейший сюжет факт творения собственной жизни. «t» – роман о жизни как акте искусства. Это не просто авантюрный роман, от которого не оторваться, но и блистательное философское размышление на несколько сотен страниц.
«Остров сокровищ», Роберт Луис Стивенсон
Первая – предметы, оставшиеся от Билли Бонса. Вспомним этот живописный список, прибегнув к самому роману: «Прежде всего мы увидели новый, старательно вычищенный и выутюженный костюм, очень хороший и, по словам матери, ни разу еще не надеванный. Подняв костюм, мы нашли кучу самых разнообразных предметов: квадрант [прибор для измерения высоты небесных тел], жестяную кружку, несколько кусков табаку, две пары изящных пистолетов, слиток серебра, старинные испанские часы, несколько безделушек, не слишком ценных, но преимущественно заграничного производства, два компаса в медной оправе и пять или шесть причудливых раковин из Вест-Индии. Впоследствии я часто думал, зачем капитан, живший такой непоседливой, опасной, преступной жизнью, таскал с собой эти раковины. На самом дне лежал старый шлюпочный плащ, побелевший от соленой воды у многих прибрежных отмелей. Мать нетерпеливо откинула его, и мы увидели последние вещи, лежавшие в сундуке: завернутый в клеенку пакет, вроде пачки бумаг, и холщовый мешок, в котором, судя по звону, было золото».
Содержимое сундука складывается в портрет его владельца. Зачем скончавшийся от удара головорез хранил очень хороший костюм и почему никогда не надевал его? Почему повсюду таскал с собой безделушки и особенно морские раковины? Перед нами сразу возникает живой ранимый сентиментальный человек с неподобающими пирату слабостями. Это большая писательская удача. Отсюда многое выросло, подозреваю, что и довлатовский «Чемодан» в том числе. А еще это пример того, что должен после себя оставить мужчина. Хороший костюм, пару безделушек, оружие, наличные и ключ в таинственный мир.
А второе – это суперкраткое учение упомянутого уже боцмана Израэля Хэндса. «Тридцать лет я плавал по морям. Видел и плохое и хорошее, и штили и штормы, и голод, и поножовщину, и мало ли что еще, но поверь мне: ни разу не видел я, чтобы добродетель приносила человеку хоть какую-нибудь пользу. Прав тот, кто ударит первый. Мертвые не кусаются. Вот и вся моя вера».
Думайте что хотите, а это высказывание вмещает в себя, помимо остроумия, целое философское учение, которому – осознанно или нет – следует во все времена великое множество людей.
«Братья Карамазовы», Федор Достоевский
«Серотонин», Мишель Уэльбек
«Лев Толстой. Опыт прочтения», Андрей Зорин
Исправлю отчасти этот казус, приведу цитату из его дневника, позаимствованную со страниц этой книги. «Поехали в Павловск. Отвратительно. Девки, глупая музыка, девки, искусственный соловей, девки, жара, папиросный дым, девки, водка, сыр, неистовые крики, девки, девки, девки. Все пытаются притвориться, что им весело и что девки им нравятся, но неудачно». По-моему, в этом абзаце заключены все ответы на все вопросы.
«Естественная история разрушения», Винфрид Зебальд
Важно предупредить, что текст наполнен жуткими подлинными картинами, и ощущение подлинности делает их еще более жуткими. Чего стоит сцена на вокзале, где у одной из женщин, пережившей бомбардировку Гамбурга и пытающейся попасть на поезд, раскрывается чемодан, и среди вывалившихся игрушек, маникюрного несессера и обгоревшего белья показывается опаленный трупик младенца, с которым обезумевшая мать не может расстаться.
А вот арестанты, задействованные в «уборке» руин городов, не в силах добраться без помощи огнеметов до многочисленных человеческих останков в бомбоубежищах, потому что ступени подвалов покрыты жирными склизкими личинками, а воздух кишит мухами.
Зебальд пишет не только о том, что мы не желаем видеть подлинные причины и последствия насилия, но и о том, что сами картины насилия мы склонны романтизировать. Объятые пламенем города в мировой литературе часто предстают неким романтическим зрелищем, лишенным подлинных деталей. Мы просто не в силах принять насилие во всей его жуткой красе и постоянно декорируем его.
Зебальд приводит слова Ницше из «Генеалогии морали»: «В памяти остается только то, что не перестает причинять боль». Такой вот парадокс. Уж не потому ли мы порой подсознательно стремимся к боли и утратам, что хотим помнить? Не потому ли, что боль размечает нашу память, разлиновывает нашу жизнь, привносит в нее систему координат, наполняет смыслом? Так ли однозначно насилие и его последствия? Всё проходит, всё преображается. Очень скоро руины городов зарастают травой и деревцами, приобретая благостный и даже идиллический вид.
«Мемуары наполеоновского гренадера», Адриен Бургонь
Отступление армии описано очень живо и с многочисленными подробностями. Ценно, однако, не только описание подробностей войны, но и жизненная сила, и какая-то, если угодно, здоровая тяга к выживанию, которой эта книга пронизана.
«Заново рожденная», Сьюзен Сонтаг
Помимо остроумия, цитат, полезных знаний и художественных находок, дневники Сонтаг хороши еще и тем, что дают возможность разглядеть происхождение ряда идей и одной ролевой модели, столь популярных сегодня. Вы увидите, что именно и каким образом поселилось в умах многих современных интеллектуалов и в особенности псевдоинтеллектуалов, эпигонов самой Сонтаг.
«Невский проспект. Петербургские повести. Сборник: Нос. Портрет. Шинель. Коляска. Записки сумасшедшего», Николай Гоголь
Попробуйте сказать мне, где Гоголь не прекрасен, и вы не сможете этого сделать. Гоголь снайперски ироничен, почти зол, но не зол. Гоголь раскован, Гоголь чрезвычайно точен, Гоголь, наконец, провидец. Отдаваясь потоку нисходящего на него текста, он то и дело открывал вещи не просто новаторские и провидческие, а вещи на все времена. Чего стоит повесть «Коляска» – сплав сатиры, иронии и какого-то вселенского жутковатого линчевского абсурда. А какой волшебный, полный тайн, чувственности и колдовства мир создал Гоголь в своих «украинских» и «петербургских» повестях! Какими персонажами населил Украину, а вместе с ней и весь наш мир русской литературы. Гоголь, конечно, не писатель. Гоголь – бог, плутоватый, депрессивный, остроумный, наблюдательный, мудрый и прощающий, и лично я счастлив, что живу в мире, в изрядной мере созданном им.
Поделиться
Другие материалы по теме «Полка писателя»
О проекте
О подписке