Подводя итоги

Моэм вступает на рискованную территорию. На ничейную землю, да ещё с предполагаемыми минными полями. Потому что пишет не благостные воспоминания: кого я знал и любил (пусть даже не любил) и не абстрактные рассуждения о творчестве. Он смело создаёт жанр, которого нет, и вываливает всё в одну кучу: размышления, воспоминания, оценки и насмешки. Он пишет о театре так, что хочется аплодировать. А о Чехове так, что хочется его стукнуть (Моэма, понятное дело, а не Антон Палыча). Он предельно субъективен, очень откровенен, насколько вообще может быть откровенен суховатый и насмешливый англичанин, выросший в галантной французской культуре. Где-то он моралист, а где-то напротив на удивление человечен и широк в своих взглядах. Он не может понять искусство, отличное о его, и не стесняется в этом признаться. Книга очень полемична при всей её внешней милоте и сдержанности. В общем, это такая квинтэссенция Моэма, которая либо окончательно очарует поклонников писателя (вроде меня), либо сильно разочарует (книги у него такие, такие, а сам он совсем не такой!)

Это не воспоминания. Это - Откровение. Это театр одного Актера. Сцена, погруженная во тьму, и единственный яркий сноп, освещающий одинокую фигуру великого писателя.

Я пишу эту книгу, чтобы вытряхнуть из головы некоторые мысли, которые что-то уж очень прочно в ней застряли и смущают мой покой.

Моэм очень рано теряет родителей. Они жили в Париже, где его отец работал юрисконсультом английского посольства. После их смерти Моэма забирают из французской школы и отдают на учебу к английскому священнику при посольской церкви. Он начинает учиться родному языку.
Потребность к писательству обнаружилась в нем очень рано.

Писать было для меня с самого начала так же естественно, как для утки - плавать. Я до сих пор иногда удивляюсь, что я - писатель; к этому не было никаких причин, кроме непреодолимой склонности, а почему такая склонность во мне возникла - непонятно.

Моэму нравилось наблюдать за людьми, будь то знакомые, малознакомые или совершенно чужие. Он видел в каждом человеке, попавшем в поле его зрения, "материал" для сюжета книги. Моэм считал, что обычные люди достойны большего внимания, чем знаменитости. Обычный человек не изображает кого-то, не маскируется, он проявляет себя таким, какой есть. Он интересен, неповторим, полон сюрпризов и неожиданностей, считал Моэм. Писать о знаменитостях, скажем, королях и богатых мира сего, не привлекало его. Для Моэма внутренний мир рядового человека являлся неисчерпаемой кладезью для прорисовок, ибо был реальным и разнообразным.

Великий человек слишком часто бывает сделан из одного куска; маленький человек - это клубок противоречивых элементов. Он неистощим... Я лично куда охотнее провел бы месяц на необитаемом острове с ветеринаром, чем с премьер-министром.

Моэм говорит о своей жизни только то, что считает нужным. Он называет книгу эгоцентричной, поскольку она трактует важные нюансы именно в том свете, в каком их воспринимает Моэм. Он не претендует на исповедь, предпочитая держать некоторые вещи в тайнике личной памяти. Он не желает обременять Читателя слишком интимными подробностями, в силу своей убежденности сохранять дистанцию, без которой сошло бы на нет взаимоуважение. Но во всем, о чем он решил говорить чувствуется искренность, честность и полная свобода мысли.
Я нашла некоторые моменты, в котором мы полностью с ним совпадаем. У него было предвзятое отношение к писателям, Мысль которых была сложна для восприятия.

Меня всегда раздражали писатели, которых можно понять только ценою больших усилий. Достаточно обратиться к великим философам, чтобы убедиться, что самые тонкие оттенки смысла можно выразить совершенно ясно...
Но такая непонятность не только претенциозна, она еще и недальновидна. Ибо Время играет с ней странные шутки. Если в писаниях мало смысла, Время превращает их в совсем уже бессмысленный набор слов, которого никто не читает.

Моэм говорит об одной особенности своей натуры, читая которую я невольно улыбнулась: "это же про меня)":

У меня плохая память. Анекдоты я помню, только пока мне их рассказывают, а потом забываю, не успев пересказать другим. Я никогда не запоминал даже собственных шуток, почему и был лишен возможности повторять их.

Вот главное, в чем я виню себя точно так же, как Моэм:

Я слишком считался с чужим мнением. Я шел на жертвы ради недостойных целей, потому что у меня не хватало смелости причинить боль.

Еще очень много моментов, читая которые хочется отчеканить в памяти, запомнить, записать. Моэм неподвластен Времени. Он актуален, он востребован. Его не только читаешь - его перечитываешь и каждый раз как в первый!
Моэм - любовь всей моей жизни! После каждой прочитанной книги я говорю ему об этом. Вслух.

Дальше...

Как по книге можно судить о личных предпочтениях её автора, так и по моему отзыву на прочитанное скорее можно судить обо мне, нежели о прочитанном. Поэтому считаю своим долгом предупредить, что нижеследующий текст может быть чем угодно — только не рецензией. Я решила назвать это «Моэмия» (:

После первого моэмовского сборника рассказов, прочитанного мной ( «Шесть рассказов, написанных от первого лица» , весна 2013 года), я буквально влюбилась в этого писателя. Он стал вторым человеком, которым я бессовестно восхищалась направо и налево, — и восхищаюсь до сих пор. Когда читала его биографию (серия ЖЗЛ, Александр Ливергант — «Сомерсет Моэм» , весна 2016 года), часто хотела стать похожей на него. Но то — биография, написанная посторонним, а личные заметки — дело совсем иное: только читая «Подводя итоги», я поняла, что Моэм понравился мне не потому, что он такой уж великий писатель, а потому, что я и так во многом на него похожа. Каждую вторую главу я невольно кивала, когда Моэм озвучивал те же мысли, что многие годы вертелись у меня в голове, каждую пятую — бросалась выписывать в блокнотик очередную цитату, очередную умную мысль, не без некоторого тщеславия полагая, что и сама дошла бы до неё со временем.

Книгу бесполезно читать, если ничего не знаешь о жизни Моэма (Ливергант в помощь) или же не читал ни одного из его рассказов. Зато в противоположность этому после «Итогов» легко даётся «Бремя страстей человеческих» (писатель будто повторяет собственный путь, но с высоты опыта, более зрело и осторожно) и большинство пьес Моэма.
Кстати говоря, была в лёгком шоке, когда поняла, что Моэм, часто упоминая свой роман «О человеческом рабстве» (названный так в честь четвёртой части «Этики» Спинозы), имеет в виду не что иное, как «Of Human Bondage» — то есть «Бремя страстей человеческих». И хоть бы кто намекнул! Впрочем, и я хороша: что мне стоило поинтересоваться происхождением заглавия?
В целом, бумажному изданию катастрофически не хватает примечаний. Да и к переводчику много вопросов. Сдаётся мне, он настолько проникся рассуждениями Моэма о стиле, что иногда его перевод утрачивал связь с реальностью. Редко — но всё же достаточно, чтобы было о чём грустить.

А вот о стиле Моэм действительно пишет продуманно, увлекательно, выше всяких похвал — как тут не увлечься? Моэм со знанием дела — и не скажешь, что самоучка, — рассматривает писательство, разновидности, качества и характерные черты авторского стиля, уверенно оперирует примерами, про 15% из которых я даже не слышала и только 5% — хоть что-то читала. Разумеется, в первую очередь он подразумевает английский язык, но это вовсе не значит, что нельзя приложить те же самые суждения к русскому языку. И что интересно — даже переводной Моэм вполне соответствует моэмовским постулатам о стиле (не такие уж и плохие всё же у него переводчики).
Помню, читала у Барнса в «Попугае Флобера» про то, как мсье Флобер старался по возможности вынести себя-автора за пределы текста, чтобы сквозь текст «не просвечивало нижнее бельё», как он желал быть максимально объективным, хотя и понимал всю свою субъективность. Правда, книг самого Флобера я не читала (личная переписка не в счёт), зато читала Моэма, и читала много, — именно Моэму, на мой взгляд, лучше, чем кому бы то ни было, удалось выйти за пределы текста, хотя он вовсе к этому не стремился.

«Ясность, простота, благозвучие»

— вот и весь секрет. Да и то, следует признать, что среди прочего Моэм учился и у Флобера — а он, как мы уже знаем, хороший ученик.
В итоге, треть книги окажется увлекательной для тех, кто пишет или учится писать, разрабатывает свой стиль. Остальным эта треть может показаться смертельно скучной.

Да, книгу условно можно разделить на три темы. Первую треть Моэм рассуждает про литературу в целом, про писательство и развитие личности, про собственное становление. Вторую треть — про пьесы, романы и рассказы. В центре внимания — театр и драматургия, здесь воспрянут духом читатели, их обожающие. Эти главы стоит прочитать и тем, кто мечтает написать пьесу, — в них можно приобщиться к бесценному чужому опыту (: Впрочем, будет интересно и поклонникам повествовательного таланта Моэма. Наконец, последняя треть — про философскую систему воззрений Моэма. Причём, всё довольно серьёзно: Моэм много времени провёл за штудированием философских трудов, подумывал сдать экзамен и даже собирался оформить свои размышления в отдельную книгу. Дальше штудий дело не пошло, поэтому все мысли по этому поводу Моэм изложил в качестве последнего раздела своей подводящей итоги книги. Опять же, тем, кто не интересуется философией в целом и мнением Моэма в частности, может быть смертельно скучно.
Мне понравились все три раздела, каждый по-своему.

Часто ловила себя на том, что мы с Моэмом о многих вещах судим одинаково. Взять к примеру театр — мы пришли к нему разными путями, но в итоге поняли одно и то же:

Актёры — очень интересный народ. И писатель, если он искренен, должен признать, что у него есть с ними некоторое сходство: подобно им, он являет собой сочетание несочетаемых свойств. Актёр — это все персонажи, которых он может сыграть; писатель — все персонажи, которым он может дать жизнь. Оба воспроизводят чувства, которых — по крайней мере в данную минуту — не испытывают, и, одной своей стороной стоя вне жизни, изображают её для удовлетворения своего творческого инстинкта. Иллюзорный мир для них действительность, и они дурачат ту самую публику, которая служит им материалом и выступает как их судья. А поскольку иллюзорный мир для них действительность, они могут считать действительность иллюзией.

одну книгу может написать кто угодно; про вторую там ничего не сказано.