Что же дальше, маленький человек?

Германия за несколько лет до прихода к власти нацистов, расцвет капитализма, безработица, нищета и голод на контрасте с процветанием буржуазного класса - вот в каких декорациях разворачивается история семьи Пиннеберг. Таких семей как они - миллионы по всему земному шару, это совершенно простые и заурядные люди, старающиеся изо всех сил остаться на плаву в непростых жизненных условиях того времени.

В начале романа, когда мы знакомимся с Иоганесом и его Овечкой (странное прозвище, если честно), они предстают перед нами совершенно типичной молодой парой - наивные, оптимистичные и с надеждой смотрящие в будущее, честные, трудолюбивые, искренне восхищающиеся друг другом и связанные настоящими чувствами.

Конечно, их решение оставить малыша, пожениться и завести семью выглядит немного опрометчивым и необдуманным, если учесть их финансовые обстоятельства, о чем юноша честно признается своей возлюбленной. Честно говоря, мне кажется очень эгоистичным решение завести ребенка в подобных жизненных условиях, но никаких негативных чувств наши герои у меня не вызвали, как ни странно.

Я верю, нам не должно плохо житься. Сам посуди - мы трудолюбивы, мы экономны, и люди мы не плохие, и Малыша мы ждем, и ждем его с радостью - ну, почему, собственно, нам должно плохо житься? Это было бы просто нелепо!

Их забота друг о друге, бесконечная нежность, поддержка, взаимное уважение и взаимопонимание, открытость и честность не могут не восхищать - всем семьям не помешало бы брать с них пример. Очень трогательно выглядят моменты, когда Иоганес спешит на свою ненавистную нервную работу, которую терпеть не может, думая при этом о будущем благополучии своих Овечки и малыша. Или когда его жена становится для главного героя последним оплотом веры и надежды, поддерживая его в момент полного жизненного краха.

Мне нравится, что Ганс Фаллада не стал идеализировать своих героев и показал нам и их слабые стороны: иногда они чересчур наивны и даже глупы, иногда проявляют свой эгоизм, иногда отчаиваются и опускают руки. И даже момент, когда Пиннеберг делает предложение Овечке показан максимально неромантичным и приземленным: он в этот момент думает лишь о том, что так положено и что он не хочет лишаться возможности поужинать в кругу семьи своей невесты.

Но это заставляет меня еще больше сочувствовать и сопереживать героям: оттого, что они такие неидеальные, их образы и характеры становятся более живыми и запоминающимися. Они близки всем нам - в реальной жизни идеальных людей без изъянов не бывает.

Поэтому я следила за их жизненными перипетиями с большим напряжением и тревогой. Мне все время казалось, что сейчас произойдет что-то ужасное и они окончательно потеряют всякую возможность жить нормально и заботиться о малыше. Их жизнь похожа на американские горки - то вверх, то вниз, и так постоянно. Они то теряют надежду, то вновь ее обретают.

История Пиннебергов будет понятной и отзовется буквально каждому: страх безработицы, нищеты и голода всегда будет преследовать нас тенью, даже в сегодняшнем мире, где возможности трудоустройства так широки, а социальная помощь настолько доступна. Но тем не менее, эти страхи не является совсем уж необоснованными, ведь мы знаем, как легко терять и как непросто вернуть и восстановить все обратно…

И помимо чувств тревоги, страха, надежды и отчаяния ты постепенно начинаешь заражаться еще одним чувством от главного героя - злостью. Это злость на систему, при которой становится возможным, чтобы человек, готовый трудиться и работать на благо своей семьи, честный, добрый и справедливый, с совсем скромными запросами и потребностями, постепенно скатывался в нищету и становился отбросом общества.

Пинненберга в дни его несчастий отравляло чувство ненависти против несправедливости жизни, против существующего порядка вещей. Этот гнев естественен для миллионов пинненбергов, угнетаемых капитализмом.

Иной раз посмотришь, как все на свете устроено, и кажется, лопнешь со злости.

И вдруг Пиннеберг понимает все, перед лицом этого полицейского, этих порядочных людей, перед этой блестящей витриной он понимает, что выброшен из жизни, что ему здесь больше не место, что его гонят по праву: поскользнулся, опустился, пропал. Чистота и порядок: в прошлом. Работа и обеспеченный кусок хлеба: в прошлом. Продвижение по службе и надежды: в прошлом. Бедность — это не только несчастье, бедность наказуема, бедность позорна, бедность подозрительна.

В этом плане название романа очень символично: маленький человек - это собирательный образ всех людей, столкнувшихся с несправедливостью этого мира и ставшими жертвами системы. Системы, которой совершенно наплевать на маленьких людей, ведь их так много, а их жизни неприметны и не столь важны для всей системы в целом.

Ах, таких, как он, миллионы. Министры обращаются к нему с речами, призывают к воздержанию, к жертвам, взывают к его патриотическим чувствам, убеждают класть деньги на книжку и голосовать за поддерживающую устои государства партию.
Он делает это или не делает, смотря по обстоятельствам, но он им не верит. Нисколько не верит. В глубине души он чувствует: все они хотят что-то получить от меня и ничего не хотят дать мне. Им одинаково безразлично, сдохну я или нет, могу я позволить себе пойти в кино или нет, им одинаково наплевать и на то, может ли Овечка питаться как следует, и на то, что ей теперь вредно волноваться, и на то, будет ли Малышок счастлив или несчастлив — кому какое дело?

Он приходит в огромное роскошное, светлое здание. Он стоит такой маленький, такой невидный, посреди гигантского зала. Пиннеберг, дорогой мой, сто марок? Тут ворочают миллионами. Для тебя что-то значат сто марок? Для нас они ровно ничего не значат, для нас они не играют никакой роли. То есть какую-то роль они все же играют - в этом ты со временем убедишься. Хотя этот дом построен на твои взносы и на взносы таких же маленьких людей, как ты, но это не твоего ума дело. Мы распоряжаемся твоими взносами в полном соответствии с законом.

Финал истории вызывает двоякие чувства. С одной стороны, ты погружаешься в мир отчаяния и безысходности, и вместе с главным героем будто бы растворяешься в пустоте окружающего мира, ощущая глухую тоску и беспросветный мрак. С другой стороны, ты осознаешь, что есть в этом мрачном мире и такие бесценные вещи, которые невозможно купить ни за какие деньги. Например, это любовь и поддержка близкого человека - отличное противоядие против всех несправедливостей мира.

Чтение классических книг иногда напоминает путешествие в машине времени: вот ты в Англии 1938 года, ощущаешь, что скоро разразится война, которая не может не изменить твою жизнь, потом поворачиваешь переключатель и оказываешься в Германии 1931 года, где о войне еще не помышляют, зато отчаянно борются с бедностью. Благодаря произведениям писателей можно с головой окунуться в атмосферу прошлого, почувствовать себя на месте персонажей, проникнуться их бедами или разделить счастливые моменты вместе с ними. Ганс Фаллада настолько проникновенно изобразил своих героев, что сложно остаться равнодушным к их горестям, но при этом книга вышла очень светлой и доброй. Можно сравнить ее с рассказом О. Генри - Дары волхвов и с романом Бетти Смит - А наутро радость , хотя в отличие от последней тут меньше счастливых совпадений и везения, ведь идут годы экономического кризиса, свирепствует безработица.

Но он никак не может отделаться от чувства, что в результате этой сделки — пусть даже у него теперь есть заработок, он все же скорее принадлежит к этим людям, не имеющим заработка, чем к тем, кто хорошо зарабатывает. Он один из этих безработных, каждый день может случиться, что он будет так же, как они, слоняться по Малому Тиргартену, от него это не зависит. И никто его от этого не убережет.
Ах, таких, как он, миллионы. Министры обращаются к нему с речами, призывают к воздержанию, к жертвам, взывают к его патриотическим чувствам, убеждают класть деньги на книжку и голосовать за поддерживающую устои государства партию.

Он делает это или не делает, смотря по обстоятельствам, но он им не верит. Нисколько не верит. В глубине души он чувствует: все они хотят что-то получить от меня и ничего не хотят дать мне. Им одинаково безразлично, сдохну я или нет, могу я позволить себе пойти в кино или нет, им одинаково наплевать и на то, может ли Овечка питаться как следует, и на то, что ей теперь вредно волноваться, и на то, будет ли Малышок счастлив или несчастлив — кому какое дело?

У нее все сводится к нескольким простым понятиям: дурные люди в большинстве своем только потому дурные, что их такими сделали; никого нельзя осуждать, потому что не знаешь, как поступил бы сам; богатые всегда думают, будто бедные чувствуют не так, как они, — с этими понятиями она родилась, она их не выдумала, они у нее в крови. Она симпатизирует коммунистам.

— Ну и что ж такого, — горячо возражает Овечка, — если он продаст меньше других, если ему не поспеть за всеми? Да кто они такие, чтоб из-за этого лишать человека заработка, места, всякой радости жизни? Выходит, кто послабее, тот уж и не дыши? Оценивать человека по тому, сколько штанов он может продать!

Все это сильно смахивало на переулок с борделями: каждый ликовал, перебив у коллеги клиента.

Пиннеберг не мог устраниться от игры, Пиннеберг должен был поспевать за остальными.

Да, Пиннеберг и сам знает, что раньше он был совсем другим. Во всем виноват магазин Манделя. Все началось с этих проклятых норм выручки — пропала уверенность в себе. В начале месяца дело еще идет кое-как: у людей есть деньги, они кое-что покупают, Пиннеберг отлично справляется с заданием и уверен в себе: «В этом месяце наверняка обойдусь без Гейльбута».

Но потом наступает день, а может, и не один, когда покупателей нет. «Завтра нужно наторговать на триста марок», — думает Пиннеберг, уходя вечером от Манделя.
«Завтра нужно наторговать на триста марок», — это его последняя мысль, когда он уже поцеловал Овечку на ночь и лежит в темноте. Трудно заснуть с такой мыслью, она мучит его день и ночь.

Ах, его дела еще не так плохи. Он знает, что нескольких продавцов уже вызывали в отдел личного состава — кого предупредили, кого взбодрили, смотря по обстоятельствам.
— Вкатили первый укол, — шутят сослуживцы. — Скоро умрет.

И это так, потому что после подобного внушения страх растет — ведь продавец знает, что еще два таких укола — и конец: безработица, пособие, благотворительная касса — конец.

— Я понимаю, что хочет сказать Ганнес, и на это вам нечего возразить. Пусть все это неправда и сплошная халтура, но ведь верно и то, что наш брат живет в постоянном страхе, и нам кажется чуть ли не чудом, если какое-то время у нас все идет хорошо. И что всякий час может случиться беда, и ты ничего не сможешь поделать, и что всякий раз приходится удивляться: вот еще день прошел, а беды не случилось.

Небось тоже иногда на сверхурочной задерживаетесь, а?
— Бывает, — соглашается Пиннеберг. — Даже довольно часто.
— И бесплатно?
— К сожалению. Хозяин говорит…
Папашу Ступке не интересует, что говорит хозяин.
— Вот видите, почему мне для дочери желательнее был бы рабочий. Когда Карл остается на сверхурочную, ему за это платят.

— Потому что вы, служащие, не организованы, — заявляет Ступке. — Потому что не стоите горой друг за друга, не солидарны. Вот они и делают с вами что хотят.

— Это оттого, — говорит Пиннеберг, — что мы — ничто. Мы одиноки. И другие, такие же, как мы, тоже одиноки. И каждый что-то о себе воображает. Вот если бы мы были рабочие! Они называют друг друга «товарищ», помогают друг другу…

Как можно смеяться, смеяться от всей души, в этом мире оздоровленной экономики, руководители которой наделали тысячи ошибок, тогда как униженные, растоптанные маленькие люди честно выполняли свой долг?

Оставшиеся — самые бедные, самые упорные и самые отчаянные — чувствовали, что они должны держаться друг за друга, но в том-то и беда, что они не держались друг за друга: это были либо коммунисты, либо наци, и они вечно скандалили и дрались между собой. Пиннеберг все еще не мог решить, на чью сторону стать; он думал, что легче всего лавировать между теми и другими, но иногда именно это и было труднее всего.

Да, когда Пиннеберг просидит этак с час в вагоне, он весь распаляется от таких мыслей и под конец получается изрядный костерчик из ярости, ненависти и озлобления. Но это всего-навсего костерчик. А потом, на бирже труда, он движется в сером, монотонном потоке других безработных — какие разные у них лица, как по-разному они одеты, но все одинаково озабочены, одинаково издерганы, одинаково озлоблены… А что толку?

Так можно думать и думать без конца, приятного тут мало, веселее от этого не становится, но чем еще заняться в городе, которому до тебя дела нет? Сиди и не рыпайся, хватит с тебя твоих забот. Магазины, где не можешь ничего купить, кино, куда не можешь пойти, кафе для тех, у кого есть деньги, музеи для тех, кто прилично одет, квартиры для всех, только не для тебя, власти — чтобы над тобой измываться, — нет уж, лучше не рыпаться

Пиннеберг подчиняется, голова у него как в тумане, он хочет побыстрее пройти по тротуару дальше, к вокзалу Фридрихштрассе, — он хочет поспеть на поезд, он хочет к Овечке…
Полицейский толкает Пиннеберга в плечо, толкает не так уж сильно, но, во всяком случае, достаточно сильно, чтобы он очутился на мостовой.
— А ну, проваливай, — говорит полицейский, — да поживее!
И Пиннеберг уходит; он семенит по мостовой вдоль тротуара, он думает об очень многом: пустить бы им красного петуха, угостить бы их бомбой, уложить бы их всех на месте… Он думает, что вот теперь-то уж и вправду все кончено, и с Овечкой, и с Малышом… но, в сущности говоря, он не думает ни о чем.

Итак, в начале книге перед нами предстают молодые люди, которые решают пожениться, но при этим они весьма стеснены в средствах, а главный их страх – потерять работу. Более того, выйдя замуж, девушка становится домохозяйкой, а на прибавку к зарплате мужа нельзя даже и рассчитывать. Их ожидают весьма сложные времена, ведь работодатели повсеместно сокращают штат сотрудников, о помощи родителей не стоит и мечтать, а тут еще случается пополнение в семействе. Но при этом практически до последних страниц книги они стараются не унывать, заботятся и поддерживают друг друга. К сожалению, все же это весьма реалистичная книга, поэтому не стоит питать надежду, что финансовый кризис не отразится на их жизни и обойдет стороной это маленькое семейство.

Отдельно хочется отметить воспитательные моменты в отношении младенца, те правила, которые с современной точки зрения выглядят весьма жестокими, но являлись нормой в прошлом веке.

Малыш лежит в своей постельке и, раз начав, не перестает кричать. Он лежит, глядит в потолок и кричит.
— Что делают в таких случаях? — шепотом спрашивает Пиннеберг.
— Ничего, — отвечает Овечка. — Пусть кричит. Через два часа дам ему грудь, тогда и замолчит.
— Но нельзя же, чтобы он кричал два часа подряд!
— Можно. Так лучше. Ему это не повредит.

— Стоит только начать! — возмущенно говорит Овечка. — Тогда только и знай что бегай с ним по комнате да убаюкивай.
— Ну, один-то разочек можно! Ведь он сегодня первый раз с нами! — просит Пиннеберг. — Надо, чтобы ему с нами хорошо было!
— Вот что я тебе скажу, — говорит Овечка, и вид у нее очень решительный. — Этого мы делать не будем. Сестра сказала, самое лучшее — дать ему выкричаться, первые ночи он будет орать не переставая. По всей вероятности, будет…— взглянув на мужа, торопливо поясняет она. — Может, конечно, и не будет. Но как бы там ни было, его ни в коем случае нельзя брать на руки. Рев ему не повредит. А потом он привыкнет к тому, что ревом все равно ничего не возьмешь.

— Оставить его совсем одного…— говорит она, когда они выходят. — Иные и не догадываются, как хорошо им живется.
— Ничего, через полтора часа мы вернемся, — успокаивает ее Пиннеберг. — Он, конечно, будет крепко спать, да и двигаться он еще не может.
— И все-таки, — не сдается она, — не так-то легко от него уходить.

Но это совершенно невозможно, и немного погодя Овечка говорит:
— Не зажечь ли свет? Он кричит так жалобно! Однако во всем, что касается Малыша, Пиннеберг — человек принципа.
— Ни в коем случае, слышишь? Ни в коем случае! Ведь мы с тобой договорились не обращать ночью внимания на его рев: пусть знает, что в темноте ему остается одно — спать.

— Ни в коем случае, — сурово повторяет он. — Стоит только начать — а там уж изволь каждую ночь вставать. Зря, что ли, терпели мы первое время? Тогда он ревел куда больше.
— Но сейчас он ревет совсем по-другому, сейчас он ревет так жалобно.
— Надо выдержать характер, Овечка, будь разумна.
Они лежат в темноте и прислушиваются к крику ребенка. Он кричит без передышки, о сне нечего и думать, но ведь должен же он перестать, вот еще немного — и перестанет! Ничуть не бывало. «Неужели он и вправду кричит особенно жалобно?» — спрашивает себя Пиннеберг.

— Может, у него разболелся животик? — тихо спрашивает Овечка.
— С чего бы у него разболелся животик? Да и чем мы можем ему помочь? Ничем!
— Можно было бы дать ему укропной водички. Это всегда его успокаивало.

— Вот тебе, довольна? — злится Пиннеберг. — Надо было брать его на руки! Теперь он думает, и дальше так будет. Стоит ему зареветь — и мы тут как тут!

— А я все-таки не верю, что у него что-то болит, — снова вскипает Пиннеберг. — Он просто-напросто притворяется, хочет, чтобы его взяли на руки.

Так что рекомендую эту книгу любителям семейных повестей, тем читателям, которые интересуются бытом людей прошлого и хотели бы знать историю не с точки зрения политических и экономических свершений, а глазами обывателей, не принадлежащих к высшему классу общества.

Я верю, нам не должно плохо житься. Сам посуди — мы трудолюбивы, мы экономны, и люди мы не плохие, и Малыша мы ждем, и ждем его с радостью — ну, почему, собственно, нам должно плохо житься? Это было бы просто нелепо!

Но мир несправедлив. Особенно мир Германии начала XX века. Люди теряют работу, теряют кусок хлеба, набирает силу фашистское движение, вот-вот разразится война...
Редко, очень редко мне попадаются книги немецких писателей, особенно о войне и довоенном времени, или, вернее сказать между военном. Тем ценнее каждая попавшая в руки книга. Особенно, если она хорошая.
Сейчас я держу в руках историю маленького человека по фамилии Питеннберг и его Овечки. Совсем еще юные, неопытные, неприспособленные к жизни, из-за внезапной беременности девушки, они решают пожениться. И выживать в этом мире вдвоем. Втроем с малышом. У них достаточно любви, чтобы понимать и прощать друг друга. У них достаточно терпения, чтобы становиться лучше и лучше, переживать горести и невзгоды. У них довольно маленькие запросы и они вполне готовы к лишениям. Но судьба к ним слишком жестока. Миром правят деньги, которых у них нет и никогда не будет. С самой помолвки они рассчитывают жалкий бюджет и пытаются сводить концы с концами. Но кольцо сжимается, мир звереет и с каждым днем приходится им все хуже и хуже. С маленьким ребенком на руках, в богом забытой хибарке, потеряв работу в период прогрессирующей безработицы, никакого выхода нет. Эту безысходность вдыхаешь со страниц и ужасаешься. И понимаешь... по крайней мере понимаешь тех маленьких людей, которые вступили в партию и примкнули к фашизму. Не то чтобы не сознавая или против своей воли, а не разбираясь, хватая партийный билет - как последний талон на пропитание. Никто никого не оправдывает. Ганс Фаллада просто показывает нам этот мир времен зарождающегося фашизма изнутри.

Мир не без добрых людей, Питеннберга найдется кому поддержать, хотя ему никогда не вытащить свою семью из нищеты. Это не тот человек, который способен свернуть горы и перекроить под себя мир. Он не умеет быть инициативным, не умеет находить выход, крутиться, изворачиваться. Питеннберг не просто маленький человек. Он сознает себя таковым, не имеет никаких амбиций. Он хочет удержаться и прожить. Все. Но в неспокойное время это ему не удается. В неспокойное время, нужно в свой кусок хлеба вгрызаться зубами, плевать на остальных, чувствовать постоянную уверенность в своих силах, быть сильным и стойким. Питеннберг не выжил бы, если бы не Овечка. Овечка вытянет на себе семью, как-нибудь, не даст им пропасть. Она сильнее, смелее, мудрее. Были бы другие времена, именно она могла бы много добиться в жизни.

"Что же дальше, маленький человек?" - этот вопрос в названии своего романа Фаллада задает в 1932 году. А дальше фашизм, захвативший страну. А потом война. Питеннберг и Овечка об этом совсем не знают. А им и их сыну предстоит во всем этом жить... Стали бы они рожать ребенка, если бы знали, что их ждет через какие-то десять лет? И вообще, кем это надо быть, чтобы находясь за чертой бедности, произвести на свет младенца, который тоже будет голодать, которого не на что будет кормить? И почему люди, которым не удалось родиться в семье чуть побогаче, которым не посчастливилось раздобыть себе еще до рождения пробивной и несгибаемый характер, не имеют никакого права быть счастливыми?

Не имеют? Может, это и странное счастье, но они счастливы. Они вместе. У них есть малыш. И любовь.
И это счастье такое трогательное, хрупкое... и в то же время нерушимое... А еще оно безнадежное и отчаянное в чем-то. Потому что сколько бы оно не продлилось, пусть даже и всю жизнь... не спасет оно их, не спасет. И это больно и обидно.