Отзывы на книги автора «Джон Кутзее»

Эта книга напомнила мне цемент — она такая же серая, плоская, невыразительная и неподатливая.
Эта книга напомнила мне пустырь — здесь так же безлюдно, уныло и загажено неаппетитными подробностями; так же бесполезно пытаться хоть что-то сделать; так же хочется со вздохом отвернуться.
Эта книга напомнила мне «маргаритку»… Нет, не тот скромный и милый цветок, который ассоциируется с полным обещаний ласковым маем и благонравной английской поэзией, а определённого сорта девушек: тех, что могут сидеть на столе, прихлёбывая пиво из горлышка, но будут оскорблены в лучших чувствах, если вы в их присутствии сядете, не спросив у них на то разрешения.
Эта книга напомнила мне невнятный музыкальный шум, доносящийся из оркестровой ямы, пока зрители, шурша программками, бродят по богато украшенному и скудно освещённому залу; музыканты вразнобой пробуют свои инструменты; эту тихую какофонию нет-нет, да прорежет чистая и точная музыкальная фраза — когда в воображении ГГ возникает Тереза, героиня его оперы, которая (я уверена в этом) так никогда и не будет написана. И ты встрепенёшься, обратив к этому фрагменту мелодии и слух, и душу, но она оборвётся «на полуслове»…
Простите, если не оправдала ваших ожиданий. Так же, как Кутзее — моих.

Надо сказать, что для меня это была вторая встреча с Кутзее, причем почти подряд. Эта книга давно была отмечена, как интересная (прежде всего, местом действия), но вот время ей пришло только сейчас. Осенью. В Петербурге. Конечно, мне было интересно, что думает талантливый южноафриканский писатель о нашем петербужском больном гении. Кроме того, живу я именно на тех улицах, на которых мучаются, спорят и существуют его герои. И поэтому я была пристрастна.
Словом, как размышления одного писателя об истоках творчества другого - это интересно, как стилизация под классический русский роман - заслуживает внимания, как попытка перенестись в город, который ему знаком только по чужим текстам - неплохо, но что-то во всем этом есть искусственное, как красивые вставные зубы... Возможно, южноафриканцам Россия представляется именно такой, вполне вероятно, что для остального мира феномен русского терроризма той эпохи можно объяснить безумием и бесовщиной, допускаю, что изломанность души Достоевского кому-то кажется простым следствием эпилепсии...
Мне кажется, русскому читателю тут очевидны многочисленные упрощения, касающиеся России и русского характера, жителю Петербурга - заметна декоративность мест действия, а знатоку творчества и личности Достоевского - не может не броситься в глаза некое "обалаганивание" личности писателя. Поэтому я не смогу принять этот текст в качестве рассказа о Петербурге, о Достоевском, о России.
А вот если воспринимать его, как продолжение размышлений Кутзее о бесчестии, или даже точнее - немилосердии (!), то все встает на свои места. Это именно он, Кутзее, примерил на себя одежды и обстоятельства Достоевского, это его проблемы, его конфликт отцов и детей, его отношения с женщинами, его размышления о насилии, его объяснение развращенности, его собственные поиски Бога, его ощущения больного тела и мятежного рассудка. И как только мы осознаем это, как только мы увидим в одеждах Федора Михайловича самого Джона Максвелла - книга воспринимается совершенно иначе.
Как попытка раскопать что-то в себе, как размышление о самых больных проблемах современности... Кутзее хотел, чтобы мы попались на его мистификацию, используя один из самых популярных приемов в литературе постмодернизма - свои собственные сомнения он вкладывает в уста реально существовавшей знаменитости. И мы попались. Вместо того, чтобы размышлять над поднятыми в книге вопросами, мы спорим, был ли Достоевский таким. :) А ведь это в конечном итоге неважно. Важно то, что его имя продолжает собирать нас для споров и размышлений. Важно то, что темы, им затронутые более ста пятидесяти лет назад, остаются актуальными и горячими. В том числе, для неоднозначного автора, южноафриканского писателя - Джона Максвелла Кутзее.

Живет на свете один писатель. Родился он в Южной Африке, потом пожил в Лондоне, затем в США, потом возвращается на родину – и пишет роман о русском писателе Ф.М. Достоевском, такой роман, в котором и Россия, и Санкт-Петербург, и сам Федор Михайлович получаются абсолютно настоящие. Не всякий русский писатель, который ежегодно имеет счастье наслаждаться питерской зимой и предшествующей ей промозглой осенью, так же достоверно воссоздаст атмосферу холодного Петербурга времен Достоевского. Не всякий русский литературовед так прочувствует образ гениального, болезненного и слегка безумного Достоевского с его странным восприятием реальности, его приступами эпилепсии, его величественным и мрачным внутренним устройством. Я, конечно, не специалист вовсе, а валенок в таких вопросах, но серьезно, то и дело возникало чувство, что роман о себе написал сам Достоевский.

Как южноафриканский англоговорящий писатель это сделал, как?!

И дело не только в стиле повествования, которое валенок вроде меня примет за русскую классику без тени сомнений, если на обложку не смотреть. Дело не только в многочисленных «рифмах» с романами самого Достоевского, который то влезает в шкуры своих же персонажей, то встречает их на мрачных питерских улицах (и это я еще не все читала и не всех, соответственно, узнала). Дело в том, что в «Осени в Петербурге» та же самая русская тоска, за которую мы и любим русскую литературу 19 века. Русское самосознание. Да даже похоть – а ее в романе довольно-таки много – не современная, а образца позапрошлого столетия. Не знаю, чем это объяснить, но ощущается это явственно.

И Достоевский – Достоевский просто как живой. Образ, насколько я могу судить по прочитанным уже произведениям Федора Михайловича и по мемуарам его жены Анны Григорьевны, которая как раз незримо присутствует и в этом романе – образ идеальный. Именно такой человек – с такой искореженной гордостью, с таким болезненным мироощущением, с такими демонами в душе, с такой мужской силой, с такой способностью любить вдруг – и мог написать свои великие, болезненные, мрачные и великие романы.

Может быть, у Кутзее все получилось даже еще мрачнее, чем у самого Достоевского. Но на мой взгляд, это правильно, и все на своих местах. Чтобы написать то, что написал Достоевский, в душе у человека должно твориться что-то подобное. По крайней мере, я в такую версию Ф.М. Достоевского поверила, и к творчеству его прониклась еще большим уважением, а вы как хотите.
С приветом, ваш валенок.

А ему не приходило в голову, что они могут не встретиться за гробом не потому, что загробной жизни не существует, а потому, что судьба отправит его в подземное царство, пока она, вечно недостижимая, будет парить в небесах?
Или наоборот?

Быть замеченным: прочитанным, интерпретированным серьезными рецензентами, сделаться предметом дискуссий - в сегодняшнем переполненном книжном пространстве все равно, что выиграть в национальной лотерее. Но это касается новичков, к числу которых нобелиант и дважды лауреат Букера Джон Максвелл Кутзее не принадлежит. Всякий его роман, если и не становится обсуждаемым, то уж вдумчивые рецензии критиков получает, последний не исключение. Среди читателей ажиотажа не наблюдается, но с Кутзее всегда так было, он не для масс, даже малый, меньше двухсот страниц, объем не заставил читателя валом валить на книгу.

И зря, простая история "Поляка" стоит внимания. Простая и предельно лаконичная история любви пожилого и не особо успешного польского пианиста к банкирской жене, состоящей в комитете Музыкального круга, из Барселоны. Я далека от реалий, но, сколько понимаю, этот круг - что-то вроде достаточно элитарного клуба по интересам для любителей симфонической музыки. Они получают некоторую поддержку на привнесение культуры в массы из городского бюджета, и за ее счет могут позволить себе приглашать не самых известных, но интересных музыкантов. Такое: оплата перелета и проживания плюс небольшой гонорар. Чтобы было понятно, что Витольд Вальчукевич ни разу не концертирующий пианист. Не знаменитость, собирающая полные залы.

Кроме того, он стар и довольно неловок, такой очень крупный костлявый мужчина. Точно не Аполлон Бельведерский. И маленькая слава его осталась в молодости, когда были победы на музыкальных конкурсах. Но у него занятная интерпретация Шопена, примерно такая же суховатая и лапидарная, как книга Кутзее о нем и его любви. Шопена, чья привычная характеристика несколько избыточный романтизм. Члены круга попробовали это новое прочтение, скорее разочаровались, чем прониклись. Был бы гость молодым красавцем бунтарем, можно было бы ожидать большего успеха, повторных приглашений, но не впечатлил. И комитетская дама Беатрис (за сорок, хорошо выглядит, холодна и рациональна, в несчастливом браке, к которому давно приспособилась, двое успешных сыновей) забыла бы о нем тотчас.

Когда бы не письма. То есть, сначала компакт-диск с записью его музыки и приложенной запиской "Ангелу, который за мной присматривал", затем электронное письмо о том, что он дает мастер-классы в Жироне и хотел бы увидеться с ней. Странно. в деньгах он не нуждался, рациональная Беатрис навела справки. На прямой вопрос: "Почему вы в Жироне?" - она получает ответ: "Ради вас". И нет, небо не падает на землю, любовь не выскакивает перед ними как убийца из-за угла. Беатрис вообще не из тех женщин, что заводят интрижки, любая нечистоплотность претит ей скорее по причине внутренней брезгливости, чем в силу высоких моральных качеств. Но поляку она симпатизирует. И почему бы не съездить в Жирону?

И снова нет, это не становится началом красивого романа, хотя поляк позовет ее в Бразилию, куда его приглашают работать,и они переспят, что стоит отнести на счет ее снисходительности, такой благотворительный перепихон (простите мою вульгарность). А дальше все закончится для них в этом мире. Но он дотянется до нее из-за гроба. Нет, я не расскажу как, там всего-то 176 страниц или три с половиной часа в аудио, Артем Затиев хорошо читает. И эта книга стоит того, чтобы прочесть.

Она про то, как в нашу жизнь входит любовь. Неуместная, неловкая, неузнанная, непринятая, от неподходящего объекта, далекая от романтических стандартов. Входит и выходит, и кажется тут больше говорить не о чем. Но как-то так получается, что ничего более ценного в твоей жизни и не было.

Я типичный студент, у меня слово «лекция» априори не может ассоциироваться ни с чем приятным и крайне интересным. Но в случае, когда твоим лектором выступает сам Кутзее, вкладывая все свои мысли и идеи в персонажа – писательницу Элизабет Костелло, я готова стать самым примерным, ответственным и внимательным учеником, занять место за первой партой и с благоговением слушать…

Я люблю Кутзее, я не устану это повторять, я чувствую его, эти чарующие тексты находят отголосок в моей душе, и здесь можно написать еще кучу приятностей-банальностей, ну вы и так все поняли. При этом очень важно, что это вовсе не значит, что я согласна со всеми умозаключениями великого мастера. Самое главное, что этот человек действительно заставляет меня думать, а принимать или отвергать - дело второстепенное. В его работах есть ценное для меня качество – какого бы пола, возраста, социального положения, статуса не был персонаж, сквозь него всегда четко просвечивается сам автор.

Пересказывать сюжет романа смысла не вижу, тут и сюжета как такового нет. Есть невыносимая усталость, - убеждать, бороться, развлекать, доказывать, кривляться, быть на публике тем, кем в действительности не являешься. Ошибаться, чувствовать вину и стыд, разочаровываться, разочаровывать, кричать, а в результате не издать ни звука. Жить…Быть приглашенной в различные институты по всей Австралии, лишь потому что ты знаменита и кто-то когда-то наградил литературной премией, но стоит лишь начать говорить, о том, что волнует, гложет изнутри - про творчество, отношения с обществом, родными, Богом, так все хотят закрыть уши и сожалеют, что ты приехала.

Разведенная белая женщина, рост 5 футов 8 дюймов, за шестьдесят, бегущая к смерти в том же темпе, что и смерть ей навстречу, ищет бессмертного с целью, которую не описать никакими словами…

Жить, чувствуя преимущество над богами, потому что мы смертные, живем более полно, чувствуем более глубоко. Жизнь и смерть, ад и рай – все так относительно и, как и полагается у Кутзее, неопределенно, с миллиардом вопросов без ответа…

Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма - впереди?

Трудно далась мне эта книга, по стилю напоминающая дневник. Особенно в начале. В изобилии встречаются обороты "я сказал, он сделал, я подумал", и все это на фоне того, что солнце висит, болота простираются, а стая диких уток снижается. В результате смысл читаемого стекал по стилю как вода с гусиных перьев. Сюжет, вернее тот поток странно связанных мыслей, что его заменяет привлекать мое внимание даже и не собирался - он явно выше этого. Обещанного в аннотации настоящего удовольствия не случилось. Что-то явно пошло не так.

Итак, имеется у нас абстрактная империя в окружении варваров, которая способна олицетворять немало современных государств. Столичный офицер приезжает в приграничную крепость. Участились слухи о возможном вторжении варварских племен и мастера допросов должны прояснить ситуацию. Принимает полковника судья, человек совестливый, большой любитель раскопок и молоденьких женщин. После отъезда столичного чина, жизнь в крепости возвращается в прежнее русло. Судья подбирает на улице нищенствующую девушку-варвара, изувеченную пытками полковника и забирает к себе. Изучает ее, старается понять себя, природу своих чувств к ней. Опрометчиво защищает варваров перед офицером, прибывшем с отрядом рекрутов-новобранцев. Ночь за ночью видит сон, в котором на заснеженной площади девочка строит мертвый город. Сама притча тоже напоминает сон. Видимо, сон автора. Который он увидел душной летней ночью, когда жара и соседи не давали ему как следует заснуть. Забытье, в которое он впадал, было кратким и путанным, но благодаря этому на свет появилась книга. Прочитай я биографию автора до знакомства с книгой, а не после многих недоразумений можно было бы избежать, но предварительной подготовки проведено не было, а потому вернемся к нашим варварам. Кто же они - эти загадочные дикари, объявленные цивилизованным обществом врагами? Неужели сами имперцы, привыкшие идти к цели по трупам, губящие землю на которой живут, презирающие всех, кто на них не похож? Прав, во многом прав неистовый автор - многие жители таких вот "империй" за жизнь покомфортнее, посытнее готовы платить попранной справедливостью и гуманностью, согласны на превращение чужих страданий в шоу за которым можно с интересом наблюдать. Жажда хлеба и зрелищ сильна как никогда. Ничего не меняется в подлунном мире. И по прежнему, кто-то видит внутри человека свет, а кто-то подобно Кутзее лишь варварскую суть. Оно и понятно, не повезло человеку с соседями. И жить ему до конца своих дней с убеждением, что

Мы умрем, так и не сумев извлечь для себя никакого урока. У каждого из нас в глубинах души засело нечто твердокаменное, отказывающееся признать истину.

Быть может не стоило увлекаться абстракцией? Узнать, без предварительной подготовки, в описываемой империи реальную Южную Африку и режим апартеида сложно, а отвлеченные "безумные фантазии" теряют большую часть своей силы и актуальности.

Наверное многие в той или иной степени уже знакомы с творчеством Джона Максвелла Кутзее, я тоже имею небольшой читательский опыт соприкосновения с его произведениями. Читал многое, но в основном то, что было написано еще до получения автором нобелевской премии по литературе. Эту премию и роман «Бесчестье» на мой взгляд, можно считать своеобразным рубежом после которого все последующие работы, начиная с «Элизабет Костелло», имеют уже какой-то запредельный уровень смысловой нагрузки. Не хочу сказать, что предыдущие книги были простыми, но их я хотя бы немного понимал.

«Медленный человек» - вторая работа постпремиального периода, в которой автор вышел на «сверхзвуковой» уровень творчества. К сожалению, приходится констатировать, что КПД смыслопостигания данного чтения очень низкий, успокаиваю себя лишь тем, что эта вещь, скорее всего, для возвращения и повторного чтения на новом витке знаний и опыта. Если же оценивать лишь сюжет, то он не произвел на меня большого впечатления, даже при всем желании и любви к автору я не могу найти для него наречий превосходных степеней. Ну вот после того как я практически расписался в своей беспомощности, можно приступить к изложению того немного, что пришло в голову по поводу прочитанного.

«Медленный человек» - очередная, ставшая уже привычной у Кутзее, жанровая трансформация, которую, на сей раз, я бы классифицировал как лирико-психологическое эссе. Хотя для характеристики жанровых и стилистических особенностей этого романа есть более емкое и обтекаемое слово - постмодернизм.

Главный герой напоминает уже известного персонажа из романа «Бесчестье» прежде всего тем, что так же поставлен в положение зависимого человека. Пол Реймент, мягко говоря, человек второй половины жизни, находящийся в неловкой ситуации физического дефекта. Автор на его примере еще раз прекрасно описывает проблемы старения и телесности (изменение человеческого тела в результате несчастного случая). К тому же, как это обычно бывает у Кутзее, не обходится и без психологических проблем. Протагонист попадает в пару тройку непристойных ситуаций и/или, в той или иной степени, подвергается унижению.

Пол - не самый приятный литературный персонаж, и его не жалко. Он не вызывает ни малейшей симпатии, он человек без свойств и качеств. Все ничтожные куски воспоминаний о его прошлом говорят, что до несчастного случая он жил с ампутированной душой. В сухом остатке его пассивной жизненной позиции он одинок: у него нет ни жены, ни детей, ни друзей только давнее увлечение фотографией и какая-то мутная женщина.

Автор путем ампутации ноги заставил своего персонажа размышлять над смыслом жизни. Это событие послужило своего рода катализатором процесса переосмысления всех жизненных ценностей. Но по началу он ищет костыль - опору, на которую можно было бы опереться. И находит её самым нелепым образом – влюбляется в свою сиделку, в замужнюю женщину, с тремя детьми, но с крайне положительной аттестацией «приличная женщина», «деликатная». То что её семья недавно приехала из Хорватии, на мой взгляд, не играет никакой роли. Это своего рода дымовая граната, которая служит лишь завесой. Так вот, он влюбляется и становится практически альтруистом. То что он переживает сильные чувства, я не сомневаюсь именно потому, что у него, несмотря на физический недостаток, есть варианты удовлетворения сексуальных потребностей.

В определенный момент «ломается», если так можно выразиться, применительно к литературе, «четвёртая стена», и в романе появляется Элизабет Костелло, тем самым перемещая текст романа в пространство метапрозы. Элизабет Костелло - главная героиня предыдущего романа Кутзее, его альтер эго. Она - еще один катализатор для Пола, и появляется именно тогда, когда сюжет стоит на грани банальной истории, озвученной в аннотации – «иммигрантка из Хорватии, завладевает и его душой, и его деньгами …» бла бла бла.

Мне понравился этот интересный прием взаимодействия между автором и персонажем, между автором и читателем. Это литературное упражнение, когда автор перемежает и тасует «текст в тексте» и «рамочный текст» превращает простую историю, в настоящее исследование границ художественной литературы. В пространстве метапрозы Кутзее самоироничен и подвержен саморефлексии.

P.S. Давно уже не приходилось сталкиваться с такой неточной и ошибочной аннотацией к книге как та, что предваряет данный роман, словно её писал человек, не осиливший и четверти повествования. Я сам вкратце сформулировал бы её так: Это роман об одиночестве, о стремлении к любви, о жизни в подступившей старости.

Эта книга

о мире и человеке, о времени и судьбе, о вечных проблемах, от которых не отмахнешься, как от надоедливой мухи.

И этой строчкой из аннотации очень точно, на мой взгляд, отражена идея книги. Главный герой, Пол Реймент, попадает в аварию, в результате которой ему ампутируют ногу. От протеза он отказывается категорически. И жизнь для него меняется. Буквально переворачивается с ног на голову. Сколько привычных, ежечасно совершаемых действий теперь не может совершить человек, у которого нет одной ноги? Герой никогда не задумывался об этом. А узнал только тогда, когда исправить было уже ничего нельзя. Меняются медсёстры и помошницы, ухаживающие за ним, помогающие ему. С кем-то рядом он просто не в состоянии находиться, кого-то может едва терпеть. И вот находится одна, с которой рядом и болезнь не слишком в тягость. Казалось бы, это любовь, которая поможет сладить с трудностями, которая уменьшит страдания, заставит не обращать внимания на лишения. Ан нет.... всё гораздо сложнее. Ведь встретились два взрослых человека. И если один болен и одинок, то это совершенно не значит, что второй готов пожертвовать для него привычным жизненным укладом, своей семьёй. Вот так в жизнь Пола Реймента входит хорватка Марияна Йокич со всей своей семьёй. А дальше...дальше "каждый выбирает для себя". И все герои этого романа сделали свой выбор. Для кого-то он оказался удачен, кого-то не устроил в принципе. Но что особенно мне было притяно, что здесь всё-таки восторжествовали человеческие отношения, в нормальном понимании этого слова, здесь не случилось принципа "человек человеку волк". Мне безумно интересно было читать все описываемые душевные метания героя. И то, как он пришёл (или не пришёл) к тому или иному решению. Очень понравился момент, когда автор вводит в роман женщину, Элизабет Костелло. И ты читаешь и думаешь - кто она? Просто пожилая женщина, которой нужно тепло и участие и она пришла к Полу, где-то вызнав факты о его прошлом? Или это посланец с небес, призванный подтолкнуть, помочь или предостеречь? Или это сам автор, который пишет этот роман, поэтому может подсказать те или иные повороты сюжета? И чем всё-таки закончилась для героя эта история? Он не решился что-то изменить или всё-таки не изменил себе?
Книга очень понравилась, доставила удовольствие. Читалась очень легко и быстро, не хотелось отрываться. Хотя, может это оказался просто "мой автор"?

Книга прочитана в рамках Минского Книжного Клуба.

Для меня этот роман уникален тем, что с него началось мое знакомство с Кутзее, ставшим одним из моих самых любимых писателей.
Вообще-то я хотела начать с его более ранних произведений, "В ожидании варваров" и "Бесчестия" после которого Кутзее получил Нобелевскую премию, но так сложилось, что началась моя любовь к Кутзее именно с этой, более поздней вещи.
Кутзее использует очень свободную форму этого романа, написанного в виде лекций, которые читает вымышленная писательница, путешествуя по стране, чтобы, как всегда у него,поднять вопросы общемирового и общечеловеческого масштаба.
С его потрясающим интеллектом и проницательностью, Кутзее в очередной раз рассуждает на свою любимую тему о том, что же такое человек и человеческое, используя на этот раз в качестве объекта пожилую, немного усталую от жизни, но в чем-то очень мудрую Элизабет Костелло.
Очень мудрая книга о людях и для людей, написанная одним из самых мудрых и блестящих, на мой взгляд, писателей нашего времени.

Связный и длинный текст это так нудно и утомительно. Напишу просто немного разных мыслей, которые возникли во время чтения и которые я записал. Каждая мысль – отдельная самостоятельная часть, которая никак не связана с предыдущей или последующей. Они часто напрямую не связаны даже с самим текстом произведения.

***

Недавно прочитал книгу «Дом странных детей». Сейчас читаю Кутзее. Кажется, что в этом мире что-то не сошлось, произошёл какой-то сбой – перепутались названия, и книгу, которую на самом деле надо было назвать странной, так почему-то не назвали. И прямоугольник маст-рид тоже приклеили не туда.

***

Наши желания – иллюзии. Кутзее читает русских авторов. Кажется он перешёл с Достоевского на более серьёзные наркотики. Или просто принял-таки буддизм. К иллюзиям нас подталкивает вполне реальное - физическое. Обладая этим физическим или наблюдая его, мы сразу же начинаем строить иллюзии, в голове начинают спонтанно происходить мысли (да, «происходить мысли», sic!) Увидев яблоко, мы можем подумать о танке; увидев женщину, мы можем подумать о велосипеде и сразу же следом о твороге. Прочитав “Детство Иисуса” можно, например, написать вот это.

***

С чего начинать? В один момент я понял, что не важно с чего. Главное – просто начать и тогда уже дело, получив начальный импульс, начинает движение и движется, развивается, растёт, приобретает форму и становится законченным целым.

***

Сарамаго написал «Евангелие от Иисуса». Кутзее написал «Детство Иисуса». На Сарамаго ополчились христиане за такое кощунство. На Кутзее они явно бы хотели ополчиться, ибо название крайне провоцирующее, но скорее всего читают и не могут найти на что ополчиться. Да, есть совподения. Да, местами схемы повторяются. Я, как убеждённый с#танист, хотел порадоваться очередному искуссному литературному кощунству, но мне не удалось найти чему радоваться; так же и христианам не удасться найти ничего к чему бы придраться.

***

Аллюзии, аллегории, реминисценции и прочие страшные слова. Ох, они ещё и непонятные! Они тут повсюду. Эталон постмодернизма. Читаешь и видишь, и чего-то чувствуешь, и вроде бы смутно понимаешь, но всё это на таком интуитивном уровне, так туманно, так неуловимо эфемерно, и не хочется разрушать эту эфемерность. Местами даже не пытался осмыслить происходящее. Было хорошо и без этого. Авторская интенция временами легонько щекочет, но вылавливать это пёрышко и делать его явным не хочется. Зачем всё доводить до конца? Можно иногда просто наслаждаться процессом. Иногда лёгкое ощущение приятнее, чем финальный экстаз. Иногда вино вкуснее в процессе, чем в результате, когда ты уже не чувствуешь вкуса, а просто заливаешь в себя по энерции жидкость.

***

Всё начинается просто. Прсотые слова. Простые предложения. Немного непонятно. Всё как во сне. Минимализм. Испанские слова. Непонятно. И ссылок нет с переводом. Одна физика. Грубый материализм.

Потом начинаются настоящие дремучие заросли метафизических джунглей, где самый искушённый бодрийяровед сломит ногу, потом вторую, а потом его засосёт в болото так, что даже пузырьков на поверхность не выбросит. Потом так плавно, просто, незаметно даже для глаза вооружённого микроскопом и литведовским дипломом, начинается медленное скольжение в лёгкий трэш. Может не в лёгкий даже, но в достаточно такой добротный трэш, не в тот трэш, как Металлика, или Слайер, или Мегадэт, или Пантера, а в такой трэш, как «Норма», или «Голый Завтрак», или ещё во что-то схожее, невообразимое, где своя атмосфера, своя стратосфера и вообще творится такое, что даже самая тургеневская барышня задасться прямым таким вопросом «что за п#здец тут твориться, мать вашу!?»

Слава биохимии нашего организма, вещества отпускают обычно достаточно быстро и на долгое время вырабатывается стойкое отвращение к их повтороному приёму. Но случаются флэшбэки!

***

…и ещё я Шкловского вспомнил с его остранением. Оно тут везде. Тут вообще всё это одно большое остранение. Возникает подозрение, что Кутзее писал это под впечатлением от толстовского “Холстомера”.

***

Евангелие. Оно разорвано на маленькие лоскутки и попрятано в тексте. Евангелие разорвано, почищено, замазано и припрятано. Где-то слово, где-то два, где-то очень схематично сюжет передан. Мальчик всё время хочет кого-то воскресить, спасти, мечтает стать иллюзионистом или фокусником. Он говорит, что никогда не видел своего отца. Но нет, это всё же не то, за что христиане могут сжечь эту книгу, а сатанисты поставить её на полочку рядом с ЛаВеем.

***

Два плюс два равно что угодно и это не Большой Брат так говорит мне. Можно быть Дон Кихотом и видеть мир по-своему, при этом не быть психом. Можно видеть мир как все и ещё видеть его по-своему. Кажется, после “Чапаева и Пустоты” это второй роман действие которого происходят в абсолютной пустоте.

***

Нонконформизм. Кутзее мне говорит, что я могу писать рецензию как хочу. Я хочу её писать вот так. Это не каноничный образчик, но если я так вижу, я так хочу, я так считаю правильным, то разве я не могу так поступить и написать рецензию именно так и назвать это рецензией? И ничего страшного, что я не говорю, как принято в рецензии, понравилось мне или нет, или что именно мне понравилось, или что именно не понравилось, и не пересказываю сюжет. Пускай это будет метарецензия. Такое вот неупорядоченное отражение моего сознания, параллельная книге реальность, происходившая в то же самое время – параллельно! – когда я читал книгу.

***

Перечитываю этот текст недорецензии, вспоминаю книгу и думаю о том, что в моей голове творится совсем не то, что должно бы. Почему это, когда книга о другом? Где-то очень глубоко внутри происходит осмысление информации, потом осмысление осмысления, потом ещё и ещё, цепочка продолжается и продолжается, и в итоге конечный результат, – то что стало этой недорецензией, - всё же связан с изначальным текстом, но при отсутсвии видимых утерянных связующих звеньев, кажется чем-то далёким от текста книги. Знаете что такое симулякр? Вот эта рецензия – симулякр.

***

Кину ещё один камень в “Дом странных детей”. После него у меня в памяти остался сюжет. И всё. Во время и после “Детства Иисуса” у меня в голове возникали мысли. Сюжет? Возможно. Мысли в голове, лучше чем сюжет – это и есть цель хорошей литерутры. Мне кажется, что не важен текст сам по себе, а важно его восприятие. Книга Кутзее именно об этом. Это моё восприятие этого произведения, это главная мысль для меня, которую я вынес.