- Главная
- Все подборки
- Сердитый гуманизм: разбираем роман Мишеля Уэльбека «Возможность острова»
Сердитый гуманизм: разбираем роман Мишеля Уэльбека «Возможность острова»
3
4.23
Продолжаем наш «Книжный обзор».
Год назад популярные книжные блогеры объединились, чтобы создать собственную версию премии «Ясная Поляна»*. Мы будем вместе с ними обсуждать иностранный список финалистов премии. После обзора всех претендентов блогеры назовут имя победителя и пояснят, почему выбрали именно его книгу.
Сегодня речь пойдет о романе французского писателя Мишеля Уэльбека «Возможность острова».
В 2005 году роман получил престижную французскую премию «Интералье». На премию «Ясная Поляна» книгу номинировала главный редактор «Издательства Ивана Лимбаха» Ирина Кравцова со словами: «Сердитый гуманизм Уэльбека считывается не всеми и не всем по душе, но само направление его предвидения, образ Земли, по которой перемещаются племена дикарей-каннибалов, разбивают нам сердце и запоминаются навсегда». Перевод с французского выполнен Ириной Стаф.
– Оценки:
Владимир Панкратов: 9/10
Евгения Лисицына: 7/10
Виктория Горбенко: 7/10
Вера Котенко: 6/10
Анастасия Петрич: 5/10
Итого: 6,8/10
– Про что роман?
Евгения Лисицына: Это фантастические истории про будущее и философские – про настоящее. Жил-был один мужик, который думал, что знает, чего хочет от жизни, но в процессе получения желаемого он наполовину себя утратил и начал желать то, что было раньше.
Вера Котенко: Роман про то, как грустно и тоскливо искать вечную жизнь и как еще грустнее и тоскливее ее найти, аж умереть от грусти и тоски можно (точнее, у героя не получится, но вполне может получиться у читателя с высоким уровнем эмпатии).
Владимир Панкратов: Человек, не желающий стареть, случайно получает бессмертие – и превращается в бесчувственного робота. И это, пожалуй, даже хуже старого дряхлого человека.
Виктория Горбенко: Антиутопия, в которой типичный уэльбековский мизантроп вдруг просыпается в мире, где клонирование стало новой религией. Но нужна ли вечная жизнь, если ты способен любить только собаку?
Анастасия Петрич: Где-то в современном мире живет некий мужчина Даниэль, депрессивный мизантроп в шкуре бонвивана и клоуна, а где-то в будущем – очень много Даниэлей, и все они смотрят назад на своего предшественника, оценивают его и при этом пытаются жить по-своему.
– Что скрывается за сюжетом?
Петрич: Настоящее и будущее одного человека и целого человечества. Роман про то, что происходит с отдельно взятой личностью сегодня и какой она станет потом, если вообще изменится.
Лисицына: Тема важности творчества, развития и прогресса – и страх от того, что этот прогресс может завести в тупик, развитие остановится, а сотворение нового будет невозможно в одиночку.
Горбенко: Тут присутствуют все основные темы, которые волнуют Уэльбека примерно всегда: секс, одиночество, старение, страх смерти, состоятельность религии с ее обещанием вечной жизни, современное искусство, закат Европы… Именно этот роман в большей степени о том, что жизнь бесполезна без любви, а созидание невозможно без осознания смертности.
Панкратов: Ни одно из достижений цивилизации и прогресса, вплоть даже до потенциального бессмертия, не даст нам ничего хорошего – потому что животная молодость бывает только раз; старение – вот настоящая смерть человека, если понимать под этим его исключение из «нормального» общества.
Котенко: Все время приходит на ум стишок из книжки, которую можно даже не называть: «Последний негритенок поглядел устало, потом пошел повесился, и никого не стало». Нет, герой у Уэльбека не вешается в финале, но тем не менее эта строчка кажется мне очень точным описанием. Человечество исчезнет – и это будущее, которое возможно.
– Почему вы поставили такую оценку?
Панкратов: Уэльбека читать трудно по разным причинам: это жутко пессимистичный автор, который при этом говорит, что думает, прямо вам в лицо, не парясь ни о какой толерантности. Но, как ни странно, эта его прямолинейность оказывается похожа чуть ли не на глоток свежего воздуха. Моя оценка высока не потому, что мне не нравится идея толерантности, а потому, что только здесь со мной говорят как с думающим человеком – а не как с «образованным» или «приличным».
Котенко: Моя оценка колебалась на протяжении всего романа. Я не сильно впечатлена чужой разочарованностью, усталостью и отрешением от мира, несмотря на то что в известной степени, особенно ввиду происходящего в мире, испытываю те же самые чувства. Однако финал романа кажется мне действительно едва ли не великим. Как тут сложить плюс на минус, было не очень понятно, так что пришлось выбрать что-то среднее.
Петрич: Хотелось поставить ниже, но здравый смысл подсказал, что писательский талант у Уэльбека все-таки не отнять. В отрыве от смыслов, которые он заложил в это произведение, его тексты (именно тексты) выразительны, хотя абсолютно не в моем вкусе.
Горбенко: Уэльбек хорош, как всегда. Оценить его ниже просто рука не поднимается. Но это не любимый мой роман у него.
Лисицына: Не самый мощный его роман, но с одной из самых любопытных внешних форм. По гнусной учительской привычке ставлю среднюю оценку именно на фоне его общего творчества, мне все кажется, что он может лучше.
– Как вы считаете, воспринимается ли этот роман по-разному в зависимости от гендера? Он больше мужской или все-таки универсальный?
Лисицына: Иногда мне хотелось бы верить, что в идеальном литературном мире читатель относится к книге как непредвзятая личность без каких-то специальных очков и оптики. При этом мне не кажется справедливым отнимать у людей право и желание эту оптику наводить. Но вот для тех первых роман будет точно универсальный, а любая попытка навести оптику приведет к его суровой маскулинизации.
Горбенко: Он про любовь, разве у любви есть гендер? Другой вопрос, что у Уэльбека чувствительность старательно спрятана за этакой самцовостью. Женщинам может быть неприятно читать роман от лица его героя.
Панкратов: Вся проза Уэльбека мужская, по-моему, у него нет ни одной женщины-героини, которая была бы по сюжету важнее собаки. Но «Возможность острова» как раз о тотальном неравноправии, только с другого ракурса – с точки зрения оппозиции молодость–старость.
Котенко: Любое сочинение имеет возможность восприниматься по-разному людьми в целом, в зависимости не только от гендера, но и прочих человеческих разниц. Однако не могу не заметить, что Уэльбек преуспевает в том, чтобы неплохо припекало вообще у всех, так что выберу универсальность.
Петрич: Согласна с универсальностью, если не придираться к тому, что Уэльбек пишет, как престарелый шовинист и сексист. Если это рассматривать как внутреннюю парадигму романа, то его может читать кто угодно и воспринять нормально.
– Как вам показалось, чего больше всего боится автор, если судить по тексту?
Петрич: Что у него больше никогда не будет секса. Шутка. Отчасти. Уж слишком он узурпирует эту тему, не отходит от нее ни на шаг, слишком много в этом фрейдизма. Ну и он немного вроде бы побаивается за то, каким станет человек очень скоро, к чему мы все идем. Но это не точно.
Панкратов: Тексты Уэльбека надо показать психотерапевту, там много чего найдется, наверное. Но кроме шуток – самому Уэльбеку, видимо, не нравится, что все больше вещей нельзя называть своими именами.
Лисицына: Больше всего – что мир катится в ту сторону, в которой Уэльбеку некомфортно находиться, и он пытается свалить это то на страх старости, то на боязнь одиночества, то на ужас смерти… Но дискомфорт все равно как-то хитро пролезает на первый план.
Котенко: Может ли чего-то бояться такой человек, как Уэльбек? С одной стороны, если вспомнить Charlie Hebdo, обвинения в исламофобии, вал ненависти/критики в свой адрес ото всех, включая собственную мать, кажется, что он не боится ничего. С другой, более, так сказать, философской точки зрения, хочется заметить, что Уэльбек вполне очевидно боится быть счастливым.
Горбенко: Уэльбек боится одиночества.
– К какому жанру вы бы отнесли «Возможность острова»?
Панкратов: Философские мемуары: человек оглядывается на свою жизнь и понимает, как мало было (и есть) в ней смысла.
Горбенко: Мне кажется, каркас романа – это антиутопия. Автор делает допущение: а что будет, если создать неочеловека, лишенного страданий? И, как всегда в жанре, получается, что ничего хорошего.
Петрич: В первую очередь для меня это фантастический роман. В моем восприятии линии будущего оказались более яркими и интересными, в них больше смысла. Во вторую очередь – философский. В современном (очень странном) его понимании.
Котенко: Социальное издевательство (можно так сказать?) с элементами антиутопии.
Лисицына: Социальная сатира и психологическая драма, загнанная в фантастический переплет, чтобы было легче проводить мысленные эксперименты.
– Сколько самого Уэльбека в его главных героях?
Горбенко: Животрепещущий вопрос. Ведь если допустить, что Уэльбек пишет своеобразный автофикшн, это будет подтверждением, что все гении – те еще говнюки. И все-таки мне кажется, что там очень много личного. Герой – интеллектуал, публичный человек, критично и саркастично смотрящий на мир. Но его негативные черты – ширма, за ними прячутся и ранимость, и рефлексия, и простое человеческое желание быть любимым.
Лисицына: Не смогу сказать проценты, но довольно много. При этом все негативные черты самодовольно гипертрофированы, а позитивные сглажены — так проще. Ну а самое интересное о себе, конечно же, он никогда напрямую в персонажах не покажет.
Котенко: Без Уэльбека у Уэльбека не получается ни один главный герой. Он сам себе персонаж, сам пишет автофикшн и выдумывает свои миры, истории со своим/не своим участием, сам вписывает в это себя/не себя, и если подумать, то «Возможность острова» в большей степени о нем, чем какой-либо другой роман. Обыграть название соблазнительно: весь текст – и его возможности тоже, презирать, не видеть надежды, расковырять все свои страхи и ошибки, побольнее на них нажать и посмотреть с разных сторон на то, как это кровоточит. Поиск смысла жизни – полагаю, «нечто большее» и есть.
Петрич: Если исключить биографические романные детали, то, судя по интервью, Уэльбек пишет исключительно о себе. Он выставляет напоказ свой «бунт» мизантропа, очень им гордится, но в то же время создается впечатление, что всей этой мишурой он прикрывает более глубокие проблемы. Но это, конечно же, спекуляция.
Панкратов: Я думаю, что в главных героях любых романов есть черты автора, даже если последние это отрицают. Мы знаем по некоторым интервью писателя, что он и правда похож на своих героев — но герои эти все равно убедительнее его самого. И это хорошо.
– Какой читатель нужен Уэльбеку?
Горбенко: Не ведущийся на провокации. Или, наоборот, ведущийся, легковерный и все воспринимающий всерьез. Чтобы этот читатель потом смачно ругался в соцсетях, и его можно было потроллить.
Панкратов: Только что подумал, что идеальный читатель Уэльбека — избиратель Трампа. Но это шутка. Уэльбеку никакие читатели не нужны, а понравится его проза тем, кто не боится смотреть в глаза своим страхам.
Лисицына: Молодой и много читающий – либо немолодой и читающий мало, но глубоко.
Котенко: Читатель терпеливый, полагающий одним из своих главных качеств здоровый цинизм, соглашающийся с автором во всем: да, общество прогнило, да, нас уже ничто не спасет, ну разве что что-то великое и грандиозное, может быть, любовь, а, впрочем, нет, показалось, ничего не спасет.
Петрич: Спокойный и умеющий находить высокохудожественные и литературоведческие оправдания автору. А еще очень молодой. Ну или молодой в голове. Такие черно-белые агрессивные крайности должны быть привлекательны и понимаемы.
– Посоветуйте похожие книги для чтения.
Горбенко: «Ледяная трилогия» Сорокина – там некие сектанты тоже верят в инопланетный разум и мечтают стать единым лучом света, источающим вселенскую гармонию.
Любой роман самого У. Вот «Серотонин» из нашего же яснополянного списка – тоже про потребность в любви.
Котенко: Согласна, что это любая другая его книга. К ним вдобавок вспомню про недавно нами читанный роман «4321» Пола Остера – удивительно, но и здесь, скажем так, один и тот же человек проживает свой вариант жизни, только в «Возможности острова» жизнь эта линейна, а у Пола Остера – вовсе и нет.
Петрич: Как нечто похожее, пусть и весьма отдаленное, «Любовь живет три года» Бегбедера. Даже сложно сказать, какая из этих книг мне не понравилась больше. В качестве идейного предшественника можно почитать Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи» и «Из замка в замок».
Панкратов: Назову, наверное, очень далекую по аналогии книгу, но по прямолинейности и какой-то «неудобной логике» автора очень близкую — «Благоволительницы» Джонатана Литтелла. У этих двух книг очень мало общего, но одно есть: постановка вопросов, на которые у всех нас есть ответы, однако мы притворяемся, что их нет, — потому что так принято в обществе.
Лисицына: Мне Уэльбек напоминает других французов, например, Ромена Гари и его «Свет женщины». То же одиночество и страх старения, те же нелепые попытки как-то криво от него спрятаться. Только Гари не такой бескомпромиссный и отчаянный.
* Литературная премия «Ясная Поляна» – ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics.
** К сожалению, книга «Возможность острова» М. Уэльбека временно отсутствует в библиотеке MyBook по желанию правообладателей.
Год назад популярные книжные блогеры объединились, чтобы создать собственную версию премии «Ясная Поляна»*. Мы будем вместе с ними обсуждать иностранный список финалистов премии. После обзора всех претендентов блогеры назовут имя победителя и пояснят, почему выбрали именно его книгу.
Наши эксперты: Анастасия Петрич (в «Инстаграме» – drinkcoffee.readbooks), Владимир Панкратов (телеграм-канал «Стоунер»), Виктория Горбенко («КнигиВикия»), Вера Котенко («Книгиня про книги») и Евгения Лисицына (greenlampbooks).
Мишель Уэльбек. «Возможность острова»**
(Азбука-классика, 2012)
– Оценки:
Владимир Панкратов: 9/10
Евгения Лисицына: 7/10
Виктория Горбенко: 7/10
Вера Котенко: 6/10
Анастасия Петрич: 5/10
Итого: 6,8/10
– Про что роман?
Евгения Лисицына: Это фантастические истории про будущее и философские – про настоящее. Жил-был один мужик, который думал, что знает, чего хочет от жизни, но в процессе получения желаемого он наполовину себя утратил и начал желать то, что было раньше.
Вера Котенко: Роман про то, как грустно и тоскливо искать вечную жизнь и как еще грустнее и тоскливее ее найти, аж умереть от грусти и тоски можно (точнее, у героя не получится, но вполне может получиться у читателя с высоким уровнем эмпатии).
Владимир Панкратов: Человек, не желающий стареть, случайно получает бессмертие – и превращается в бесчувственного робота. И это, пожалуй, даже хуже старого дряхлого человека.
Виктория Горбенко: Антиутопия, в которой типичный уэльбековский мизантроп вдруг просыпается в мире, где клонирование стало новой религией. Но нужна ли вечная жизнь, если ты способен любить только собаку?
Анастасия Петрич: Где-то в современном мире живет некий мужчина Даниэль, депрессивный мизантроп в шкуре бонвивана и клоуна, а где-то в будущем – очень много Даниэлей, и все они смотрят назад на своего предшественника, оценивают его и при этом пытаются жить по-своему.
– Что скрывается за сюжетом?
Петрич: Настоящее и будущее одного человека и целого человечества. Роман про то, что происходит с отдельно взятой личностью сегодня и какой она станет потом, если вообще изменится.
Лисицына: Тема важности творчества, развития и прогресса – и страх от того, что этот прогресс может завести в тупик, развитие остановится, а сотворение нового будет невозможно в одиночку.
Горбенко: Тут присутствуют все основные темы, которые волнуют Уэльбека примерно всегда: секс, одиночество, старение, страх смерти, состоятельность религии с ее обещанием вечной жизни, современное искусство, закат Европы… Именно этот роман в большей степени о том, что жизнь бесполезна без любви, а созидание невозможно без осознания смертности.
Панкратов: Ни одно из достижений цивилизации и прогресса, вплоть даже до потенциального бессмертия, не даст нам ничего хорошего – потому что животная молодость бывает только раз; старение – вот настоящая смерть человека, если понимать под этим его исключение из «нормального» общества.
Котенко: Все время приходит на ум стишок из книжки, которую можно даже не называть: «Последний негритенок поглядел устало, потом пошел повесился, и никого не стало». Нет, герой у Уэльбека не вешается в финале, но тем не менее эта строчка кажется мне очень точным описанием. Человечество исчезнет – и это будущее, которое возможно.
– Почему вы поставили такую оценку?
Панкратов: Уэльбека читать трудно по разным причинам: это жутко пессимистичный автор, который при этом говорит, что думает, прямо вам в лицо, не парясь ни о какой толерантности. Но, как ни странно, эта его прямолинейность оказывается похожа чуть ли не на глоток свежего воздуха. Моя оценка высока не потому, что мне не нравится идея толерантности, а потому, что только здесь со мной говорят как с думающим человеком – а не как с «образованным» или «приличным».
Котенко: Моя оценка колебалась на протяжении всего романа. Я не сильно впечатлена чужой разочарованностью, усталостью и отрешением от мира, несмотря на то что в известной степени, особенно ввиду происходящего в мире, испытываю те же самые чувства. Однако финал романа кажется мне действительно едва ли не великим. Как тут сложить плюс на минус, было не очень понятно, так что пришлось выбрать что-то среднее.
Петрич: Хотелось поставить ниже, но здравый смысл подсказал, что писательский талант у Уэльбека все-таки не отнять. В отрыве от смыслов, которые он заложил в это произведение, его тексты (именно тексты) выразительны, хотя абсолютно не в моем вкусе.
Горбенко: Уэльбек хорош, как всегда. Оценить его ниже просто рука не поднимается. Но это не любимый мой роман у него.
Лисицына: Не самый мощный его роман, но с одной из самых любопытных внешних форм. По гнусной учительской привычке ставлю среднюю оценку именно на фоне его общего творчества, мне все кажется, что он может лучше.
– Как вы считаете, воспринимается ли этот роман по-разному в зависимости от гендера? Он больше мужской или все-таки универсальный?
Лисицына: Иногда мне хотелось бы верить, что в идеальном литературном мире читатель относится к книге как непредвзятая личность без каких-то специальных очков и оптики. При этом мне не кажется справедливым отнимать у людей право и желание эту оптику наводить. Но вот для тех первых роман будет точно универсальный, а любая попытка навести оптику приведет к его суровой маскулинизации.
Горбенко: Он про любовь, разве у любви есть гендер? Другой вопрос, что у Уэльбека чувствительность старательно спрятана за этакой самцовостью. Женщинам может быть неприятно читать роман от лица его героя.
Панкратов: Вся проза Уэльбека мужская, по-моему, у него нет ни одной женщины-героини, которая была бы по сюжету важнее собаки. Но «Возможность острова» как раз о тотальном неравноправии, только с другого ракурса – с точки зрения оппозиции молодость–старость.
Котенко: Любое сочинение имеет возможность восприниматься по-разному людьми в целом, в зависимости не только от гендера, но и прочих человеческих разниц. Однако не могу не заметить, что Уэльбек преуспевает в том, чтобы неплохо припекало вообще у всех, так что выберу универсальность.
Петрич: Согласна с универсальностью, если не придираться к тому, что Уэльбек пишет, как престарелый шовинист и сексист. Если это рассматривать как внутреннюю парадигму романа, то его может читать кто угодно и воспринять нормально.
– Как вам показалось, чего больше всего боится автор, если судить по тексту?
Петрич: Что у него больше никогда не будет секса. Шутка. Отчасти. Уж слишком он узурпирует эту тему, не отходит от нее ни на шаг, слишком много в этом фрейдизма. Ну и он немного вроде бы побаивается за то, каким станет человек очень скоро, к чему мы все идем. Но это не точно.
Панкратов: Тексты Уэльбека надо показать психотерапевту, там много чего найдется, наверное. Но кроме шуток – самому Уэльбеку, видимо, не нравится, что все больше вещей нельзя называть своими именами.
Лисицына: Больше всего – что мир катится в ту сторону, в которой Уэльбеку некомфортно находиться, и он пытается свалить это то на страх старости, то на боязнь одиночества, то на ужас смерти… Но дискомфорт все равно как-то хитро пролезает на первый план.
Котенко: Может ли чего-то бояться такой человек, как Уэльбек? С одной стороны, если вспомнить Charlie Hebdo, обвинения в исламофобии, вал ненависти/критики в свой адрес ото всех, включая собственную мать, кажется, что он не боится ничего. С другой, более, так сказать, философской точки зрения, хочется заметить, что Уэльбек вполне очевидно боится быть счастливым.
Горбенко: Уэльбек боится одиночества.
– К какому жанру вы бы отнесли «Возможность острова»?
Панкратов: Философские мемуары: человек оглядывается на свою жизнь и понимает, как мало было (и есть) в ней смысла.
Горбенко: Мне кажется, каркас романа – это антиутопия. Автор делает допущение: а что будет, если создать неочеловека, лишенного страданий? И, как всегда в жанре, получается, что ничего хорошего.
Петрич: В первую очередь для меня это фантастический роман. В моем восприятии линии будущего оказались более яркими и интересными, в них больше смысла. Во вторую очередь – философский. В современном (очень странном) его понимании.
Котенко: Социальное издевательство (можно так сказать?) с элементами антиутопии.
Лисицына: Социальная сатира и психологическая драма, загнанная в фантастический переплет, чтобы было легче проводить мысленные эксперименты.
– Сколько самого Уэльбека в его главных героях?
Горбенко: Животрепещущий вопрос. Ведь если допустить, что Уэльбек пишет своеобразный автофикшн, это будет подтверждением, что все гении – те еще говнюки. И все-таки мне кажется, что там очень много личного. Герой – интеллектуал, публичный человек, критично и саркастично смотрящий на мир. Но его негативные черты – ширма, за ними прячутся и ранимость, и рефлексия, и простое человеческое желание быть любимым.
Лисицына: Не смогу сказать проценты, но довольно много. При этом все негативные черты самодовольно гипертрофированы, а позитивные сглажены — так проще. Ну а самое интересное о себе, конечно же, он никогда напрямую в персонажах не покажет.
Котенко: Без Уэльбека у Уэльбека не получается ни один главный герой. Он сам себе персонаж, сам пишет автофикшн и выдумывает свои миры, истории со своим/не своим участием, сам вписывает в это себя/не себя, и если подумать, то «Возможность острова» в большей степени о нем, чем какой-либо другой роман. Обыграть название соблазнительно: весь текст – и его возможности тоже, презирать, не видеть надежды, расковырять все свои страхи и ошибки, побольнее на них нажать и посмотреть с разных сторон на то, как это кровоточит. Поиск смысла жизни – полагаю, «нечто большее» и есть.
Петрич: Если исключить биографические романные детали, то, судя по интервью, Уэльбек пишет исключительно о себе. Он выставляет напоказ свой «бунт» мизантропа, очень им гордится, но в то же время создается впечатление, что всей этой мишурой он прикрывает более глубокие проблемы. Но это, конечно же, спекуляция.
Панкратов: Я думаю, что в главных героях любых романов есть черты автора, даже если последние это отрицают. Мы знаем по некоторым интервью писателя, что он и правда похож на своих героев — но герои эти все равно убедительнее его самого. И это хорошо.
– Какой читатель нужен Уэльбеку?
Горбенко: Не ведущийся на провокации. Или, наоборот, ведущийся, легковерный и все воспринимающий всерьез. Чтобы этот читатель потом смачно ругался в соцсетях, и его можно было потроллить.
Панкратов: Только что подумал, что идеальный читатель Уэльбека — избиратель Трампа. Но это шутка. Уэльбеку никакие читатели не нужны, а понравится его проза тем, кто не боится смотреть в глаза своим страхам.
Лисицына: Молодой и много читающий – либо немолодой и читающий мало, но глубоко.
Котенко: Читатель терпеливый, полагающий одним из своих главных качеств здоровый цинизм, соглашающийся с автором во всем: да, общество прогнило, да, нас уже ничто не спасет, ну разве что что-то великое и грандиозное, может быть, любовь, а, впрочем, нет, показалось, ничего не спасет.
Петрич: Спокойный и умеющий находить высокохудожественные и литературоведческие оправдания автору. А еще очень молодой. Ну или молодой в голове. Такие черно-белые агрессивные крайности должны быть привлекательны и понимаемы.
– Посоветуйте похожие книги для чтения.
Горбенко: «Ледяная трилогия» Сорокина – там некие сектанты тоже верят в инопланетный разум и мечтают стать единым лучом света, источающим вселенскую гармонию.
Любой роман самого У. Вот «Серотонин» из нашего же яснополянного списка – тоже про потребность в любви.
Котенко: Согласна, что это любая другая его книга. К ним вдобавок вспомню про недавно нами читанный роман «4321» Пола Остера – удивительно, но и здесь, скажем так, один и тот же человек проживает свой вариант жизни, только в «Возможности острова» жизнь эта линейна, а у Пола Остера – вовсе и нет.
Петрич: Как нечто похожее, пусть и весьма отдаленное, «Любовь живет три года» Бегбедера. Даже сложно сказать, какая из этих книг мне не понравилась больше. В качестве идейного предшественника можно почитать Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи» и «Из замка в замок».
Панкратов: Назову, наверное, очень далекую по аналогии книгу, но по прямолинейности и какой-то «неудобной логике» автора очень близкую — «Благоволительницы» Джонатана Литтелла. У этих двух книг очень мало общего, но одно есть: постановка вопросов, на которые у всех нас есть ответы, однако мы притворяемся, что их нет, — потому что так принято в обществе.
Лисицына: Мне Уэльбек напоминает других французов, например, Ромена Гари и его «Свет женщины». То же одиночество и страх старения, те же нелепые попытки как-то криво от него спрятаться. Только Гари не такой бескомпромиссный и отчаянный.
* Литературная премия «Ясная Поляна» – ежегодная общероссийская литературная премия, учрежденная в 2003 г. Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» и компанией Samsung Electronics.
** К сожалению, книга «Возможность острова» М. Уэльбека временно отсутствует в библиотеке MyBook по желанию правообладателей.
Поделиться
Voyage au bout de la nuit / Путешествие на край ночи. Книга для чтения на французском языке
4.7
Премиум
Другие материалы по теме «Блогеры читают»
О проекте
О подписке