Соглядатай

Русский эмигрант в Берлине работает гувернёром и параллельно крутит интрижку с замужней женщиной. Она, как бы между прочим, сообщает, что у неё очень ревнивый муж…
Одним, как вскоре выяснится, не самым прекрасным вечером он читает своим воспитанникам рассказ Чехова, когда вдруг его зовут к телефону. Вскоре появляется господин с толстой тростью в руке и организует для нашего героя-повествователя «маленький урок».
Далее герой сообщает нам о своём самоубийстве, которое, однако, не мешает ему следить за происходящим в этом мире… или самому порождать то, что в нём происходит.

Перед попыткой самоубийства к герою приходит ощущение вседозволенности. Он понимает, что скорая смерть даёт ему полный карт-бланш. Можно безнаказанно обокрасть или даже лишить жизни любого прохожего. И никакого страха, стыда или угрызений совести. Вспоминается бальзаковский Растиньяк с его размышлениями о том, стоит ли «одним шевелением пальца» убивать богатого мандарина в далёком Китае, если можно не опасаться последствий... Правда, и воспользоваться плодами «неблаговидного» поступка будущий соглядатай тоже уже не сможет.

Всё, что герой рассказывает читателю потом, можно считать своеобразным полусном-полуявью - реальностью, которую выдумало и наполнило персонажами, событиями и деталями нездоровое сознание. Может быть, перед нами попытка рассказчика перевести своё нездоровье в созидательный процесс, окупить его творчеством?.. На английский повесть переведена как «Глаз» («The Eye»). То есть повествователь отделил себя от всех остальных - его нельзя увидеть, он закрыт для опытного познания.
Герой отмечает, что теперь, когда он совершил фатальный выстрел, он может наблюдать за самим собой.

Я шёл по знакомым улицам, и всё было очень похоже на действительность, и ничто, однако, не могло мне доказать, что я не мёртв и всё это не загробная грёза. Я видел себя со стороны тихо идущим по панели, - я умилялся и робел, как ещё неопытный дух, глядящий на жизнь чем-то знакомого ему человека.

Он ставит своей задачей подобрать ключик к неуловимой личности некоего Смурова, который оказывается своеобразным альтер эго самого рассказчика, его маской или, точнее, масками в послесмертии. Рассказчик пытается сложить образ Смурова по своему желанию, но тот то и дело от него ускользает. Смуров не может обрести собственную плоть и продолжает существовать в восприятии других: своего работодателя Вайнштока, любителя вести дневник Романа Богдановича, девушки Вани, в которую Смуров влюбился...
При этом все эти люди его совсем не знают, даже если им и кажется обратное. Они слышат и сохраняют в памяти лишь отголоски.

Не всё ли равно, какой? Ведь меня нет, - есть только тысячи зеркал, которые меня отражают.

Для Вани он – герой, проявивший бесстрашие во время Гражданской войны. Смуров в интерпретации Романа Богдановича жеманный и склонный к клептомании «сексуальный левша», а Вайншток ищет ответы на спиритуалистических сеансах. В представлении соблазнённой им горничной Смуров - иностранный поэт в изгнании. И, конечно, эти отражения отнюдь не застрахованы от изменений со временем.

Читать повесть Набокова можно, конечно, по-разному. Однако, на мой взгляд, необязательно стараться «дойти до самой сути». И без чёткого понимания того, что происходит, она доставляет удовольствие. Лаконичная история, полная иронии, несколько грустного сарказма и важных смыслов. Ирония уже в том, что человек вроде умер, но продолжает наблюдать за своим альтер эго и знакомыми, которые представлены с долей здорового сарказма.
Рассказчик осознаёт, что существует множество версий его двойника Смурова, некоторые из которых могут откровенно противоречить друг друга. И нет среди них более правильной или наиболее правдоподобной. Читатель может выбрать любую версию, которая ему больше по душе.
Подобное обыгрывание множества сходящихся и расходящихся образов можно экстраполировать и на труд литератора. Полифоничный, противоречивый, представленный с разных ракурсов образ в литературе гораздо интереснее, чем картонные, до крайности упрощённые персонажи.

Если допустить, что рассказчик, совершив самоубийство, надеялся освободиться от ощущения собственной беспомощности и незначительности, а также от своей зависимости от окружающих, то что-то, вероятно, пошло не так. Если он надеялся в своём послесмертии, или мнимом послесмертии, обрести покой, то его вновь ждало разочарование. Попытавшись укрыться от действительности, став по отношению к самому себе посторонним, он тем не менее не может сохранить созерцательную отстранённость. Об этом свидетельствует его попытка объясниться с Ваней.
В финале герой, наполовину очнувшись от посмертного сна («сон, лёгкий и безответственный, начинает вдруг остывать явью»), кажется, примиряется с собственной незначительностью и несовершенством всех вокруг. Он склонен принять эфемерность собственной личности.

Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь, что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире - это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, - не делать никаких выводов, - просто глазеть.

«Фальшивое зеркало», Рене Магритт

В повести явно прослеживается идея двойничества, выросшая из «Носа» Гоголя и переосмысленная в «Двойнике» Достоевским, который по праву считал именно себя её первооткрывателем и провозвестником. Справедливо полагая, что ничего нет фантастичнее действительности, Фёдор Михайлович перевёл эту интересную тему из гоголевского мистического мира в мир психологии. В свою очередь, Набоков в отношении к великому русскому писателю, видимо, тоже раздваивался: одна его часть Достоевского ненавидела, но другая – всё-таки любила.

Двойственность человеческой природы и мучительные её противоречия порой приводят к внутреннему раздвоению личности, что и произошло с героем повести Смуровым. На мой взгляд, в «Соглядатае» представлен классический случай развития глубокого невроза после неудавшейся попытки суицида. Герой утрачивает ощущение собственной идентичности, отчуждается от себя, его отношение к собственной персоне становится безличным. «Я был теперь по отношению к самому себе посторонним». Признавая свою невротическую «черту – склонность к навязчивым идеям», он живёт будто в тумане, не понимая ни себя, ни других, ни смысла различных ситуаций. «Всё зыбко, всё от случая». Вопрос «Кто я?» остаётся без ответа. «Где тип, где подлинник, где первообраз?». «Но право же, я ношу маску, я всегда под маской…». Налицо одна из главных характеристик невроза – смещение приложения психических сил от самореализации (развития заложенного потенциала реального Я) на самоидеализацию (развитие фиктивного потенциала идеального Я). Чтобы хоть как-то собрать себя воедино, Смуров пытается свои глубинные проблемы тщательно замаскировать. Один из автоматических способов такой маскировки – соглядатайство, играющее роль невротического защитного механизма для снижения страданий. Если человек воспринимает себя как наблюдателя над самим собой, он тем самым устанавливает чувство единства и ощущение целостности, пусть даже мнимые. Стать собственным отстранённым наблюдателем – компульсивно выбранный вариант искусного отделения себя от своего невроза. Но в результате такого псевдорешения проблемы отчуждённость от своего реального Я только усиливается и образуется порочный замкнутый круг. Исследуя себя, герой получает лишь отдельные части, но не видит контекста, не ощущает причинно-следственных связей. «Ведь меня нет, - есть только тысячи зеркал, которые меня отражают. С каждым новым знакомством растёт население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то множатся. Меня же нет».

Подобные феномены раздвоения и наблюдения за собой описываются в психоаналитической литературе, в частности – у К.Хорни. Осуществляемый таким образом процесс – это, конечно, не самопознание, ведущее к развитию и совершенствованию личности, а его прямая противоположность - построение идеализированного, ложного образа себя, то есть фактически – автоматическое сохранение и закрепление невроза. Смуров предпочитает не быть, а казаться, надевая на себя различные маски. «Что скрывать: все те люди, которых я встретил, - не живые существа, а только случайные зеркала для Смурова. … Так, всё их бытие было для меня только экраном». Подобно Нарциссу, герой пытается любоваться не собой настоящим, а своим зеркальным отражением в маскарадном костюме. Заменяя реальность иллюзией, он всё глубже погружается в самообман. Но любые иллюзии рано или поздно лопаются, как мыльные пузыри…

«Это было неожиданно и ужасно. Чудесный мыльный пузырь, сизо-радужный, с отражением окна на глянцевитом боку, растёт, раздувается - и вдруг нет его, только немного щекочущей сырости прямо в лицо».

«И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь, что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире - это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, - не делать никаких выводов, - просто глазеть. Клянусь, что это счастье. И пускай сам по себе я пошловат, подловат, пускай никто не знает, не ценит того замечательного, что есть во мне, - моей фантазии, моей эрудиции, моего литературного дара... Я счастлив тем, что могу глядеть на себя, ибо всякий человек занятен, - право же занятен! Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я неуязвим. И какое мне дело, что она выходит за другого? У меня с нею были по ночам душераздирающие свидания, и её муж никогда не узнает этих моих снов о ней. Вот высшее достижение любви. Я счастлив, я счастлив, как мне ещё доказать, как мне крикнуть, что я счастлив, - так, чтобы вы все наконец поверили, жестокие, самодовольные...».

В своём финальном монологе Смуров усердно и настойчиво пытается убедить, прежде всего, самого себя в том, что он счастлив. Но эти навязчивые и бессмысленные потуги вызывают лишь сочувствие и жалость к нему. Ведь один из признаков подлинного счастья – отсутствие желания что-то кому-то доказывать, а ещё - доброта и любовь к людям.

Мне кажется, что невроз не следует романтизировать и увековечивать, его желательно признать и начать работу по освобождению из его плена. Хорошо бы двигаться от невроза в сторону роста личности, от идеального, ложного образа себя – к своему реальному, истинному Я. В наше время после несостоявшегося самоубийства человека принято отправлять к психиатру. Набоковский герой, безусловно, тоже нуждался в профессиональной помощи (как минимум – психолога), так как справиться с подобными проблемами самостоятельно крайне затруднительно.

Главный герой, молодой человек, - одинокий, беззащитный, не умеющий и не желающий за себя постоять, но считающий себя в чём-то замечательным, интересным. Окружающий мир кажется ему жестоким, расчётливым, самодовольным, источником постоянного беспокойства и нервного напряжения. Запросто наплюёт в душу, унизит, не пожалеет, растопчет.

Поверив в своё самоубийство, в то, что он уже мёртв и что окружающий мир только плод его воображения, главный герой объяснил себе своё послесмертие не банальным загробным миром, а тем, что он существует, как наблюдатель (соглядатай), лишь постольку, поскольку он существует в сознании других людей, с которыми был когда-то знаком, а его самого нет. Эта вера стала своеобразной ментальной защитой от окружающего мира, которая сделала его абсолютно неуязвимым, потому что его самого нет.

"Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я неуязвим."

Поверив в свою неуязвимость, главный герой, Смуров, обрёл спокойствие и счастье.

"Я счастлив, я счастлив, как мне еще доказать, как мне крикнуть, что я счастлив, – так, чтобы вы все наконец поверили, жестокие, самодовольные…"

Кроме веры в выдуманную им неуязвимость, во всём остальном главный герой вполне адекватный и вменяемый. И дальше у него всё может сложится неплохо. Кашмарин, чтобы загладить свою вину перед ним, обещал устроить его на службу, где он будет получать втрое больше. И возможно со временем ему удастся устроить счастливо личную жизнь и тогда, его уже не будет страшить, что его лёгкий и безответственный сон может оказаться явью. Ему будет всё равно, это будет уже не важно.