Как добирались до Кургана, я не знаю. Обе рассказывали, что учился Стасик успешно. Его хотели оставить при училище инструктором. Начальник училища просил маму, чтобы она уговорила его остаться: толковых инструкторов не хватало. Но он рвался на фронт, мстить за брата Анатолия, которого боготворил. В Нижнем Тагиле он получил танк и отправился по назначению в Восточную Пруссию. Воевал недолго, но успел отличиться в боях. Написал заявление в партию, которое рассмотрели на комсомольском собрании и рекомендовали в партию. На заявлении стоит резолюция от 18 января 1945 года. А девятнадцатого января он погиб. Был убит командир его танка, Стасик его заменил, успел подбить вражеский танк. Но вражеский снаряд угодил в него самого. Теперь в музее Калининграда среди экспонатов выставлен его окровавленный комсомольский билет и заявление: «Прошу считать меня коммунистом».

Боль моя, Стасик, боль моя на всю жизнь. Боль за маму. Как она убивалась, получив похоронку! Как билась головой об стенку. Это нельзя забыть.

В 1944 году я пошла в первый класс. Как-то тёплым летним днём я играла перед нашим домиком. Учительница первая моя Антонина Михайловна подошла ко мне и спросила, собираюсь ли я идти в школу. Я ответила утвердительно.

– Тогда я записываю тебя в первый класс, – сказала она.

Я обрадовалась. Ведь старшие мои подружки – Майя Полянская и Шурейка Кулагина – уже окончили первый класс. А мальчики Слава Выползов и Слава Калитин учились во втором классе. Я, Люда Полянская и Люся Выползова теперь были записаны в школу. Было ощущение, что начинается неведомая интересная жизнь, которую мы наблюдали со стороны, а теперь включались в неё.

Антонина Михайловна была строгой и спокойной. Я не помню, чтобы она усмиряла нас криком или раздражалась. Дисциплина как-то сама собой устанавливалась.

Она рассадила нас по партам. Меня на первую парту, как самую маленькую. Моей соседкой оказалась Юля, еврейская девочка, которая ехала в эвакуацию с нами и про которую я уже говорила. Она была тоже очень маленькой и, кажется, патологически неразвитой. Помню, как она говорила «а я напишу шышнадцать» в ответ на задание написать какую-либо букву. Писать она научиться не могла. У неё получались волнистые линии по диагонали. Антонина Михайловна никогда не журила её, была терпеливой. Видимо, понимала, что ей не поможешь, а девать эту девочку бедной матери некуда. В школе она была хоть как-то пристроена.

Юля жила только с мамой. Других родственников у них не было. Маме Юли, видимо, было чрезвычайно трудно. Она была какой-то очень неприспособленной. Я помню, как она ходила и собирала милостыню. На ней было чёрное пальто, а под пальто ничего. Она распахивала пальто и показывала наготу, вызывая жалость и неловкость.

В ту пору многим жилось трудно. Нищие были не редкостью. Ходили и дети, прося милостыню. Наверное, многим жилось ещё хуже, чем нам. Но тем не менее ни мамуся, ни мама никому не отказывали в куске хлеба. Сочувствие в народе было неизбывным.

Ольга Ивановна – директор школы – даже приютила нищую бабушку. Ольга Ивановна жила с двумя девочками. Люда была моей ровесницей, а Майя на год старше. Ольге Ивановне некому было помочь, как помогала мамусе мама. В каждой семье были бабушки. Вот Ольга Ивановна и пригласила к себе нищенку. Эта бабушка была полуслепой. Но слепоту её вылечила одна из школьных техничек, она умела языком вытаскивать из глаз соринки. У бабушки в глазу оказалась волосинка, техничка вытащила её, и бабушка прозрела. Она стала в семье Ольги Ивановны надёжной помощницей, а девочки обрели бабушку. Бабушка для детей – это всегда счастье.

Читать я умела с пяти лет. Чтением развлекала Аллочку, не осознавая, что она слишком мала, чтобы понимать то, что я ей читала. Моей любимой книжкой была «Что я видел» Бориса Житкова. Это мои ранние университеты.

А вот письмо мне давалось трудно. Ручки перьевые, с пера часто капали чернила. Чернильницы-непроливайки носили с собой. Я часто капала чернилами на тетрадь, и писание моё выглядело грязно. Да и себя я умудрялась испачкать чернилами. Аллочка вспоминает, что она жалела меня, когда я возвращалась из школы, измазанная чернилами: снова предстоят нотации.

Хорошо я успевала на пении. Неезжалые, то есть семейство прадеда Луки, было голосистым. Замечательные голоса были у Фионы, сестры деда Кузьмы, и её дочерей. Замечательным голосом обладала мамуся. У нас с Аллочкой голоса получились слабые, но приятные. Мамуся научила нас правильно петь. Она пела профессионально, ведь в Нежинском пединституте всех будущих учителей учили музыке. Вот и нас она научила правильно петь. Так, что уже во взрослом возрасте врач-отоларинголог определил, что у меня поставленный голос. Это стало для меня неожиданностью, как для Журдена тот факт, что он говорил прозой.

Мамуся руководила школьной художественной самодеятельностью. И хор был, и танцы разучивали. И концерты устраивали. А на Новый 1944 год устроили даже весёлый маскарад.

Самая потрясающая традиция в школе – это хороводы. Ежедневно на большой перемене все ученики от первого до седьмого класса собирались в зале и водили хороводы. Становились в круг, брались за руки, шли по кругу и пели песню по заказу того, кто стоял в круге. Потом стоящий в круге что-нибудь исполнял, чаще танец. Исполнив номер, выбирал следующего в круг. И снова новая песня. Песни народ умудрялся учить по радио слёту. Только появлялась новая песня, как она уже звучала в нашем хороводе. «Землянка», «Огонёк», «Тёмная ночь», «Ой, туманы», «Смуглянка», «Вечер на рейде»…

Мы, ученики школы, получали хорошее музыкальное образование на практике. Я мечтаю о том, чтобы в каждой школе было такое непроизвольное обучение музыке, тем более что сейчас техника позволяет легко это организовать. Музыка должна встречать школьников утром, звучать на переменах. Музыка укрепляет связь правого и левого полушарий мозга, способствуя развитию детей. Музыка возвышает душу.

Я с раннего детства любила петь. При поступлении в первый класс на школьном концерте я пела со сцены песню Блантера «Расшумелся ковыль». Исполняя песни, я мало вдумывалась в слова. Однажды напевала одну патриотическую песню, в которой были слова: «На врага, за Родину, вперёд!» У меня перепутались предлоги, и я выпевала: «За врага, на Родину, вперёд!» Мамуся услышала эти ужасные слова и сказала, что за такое её посадят в каталажку.

Летом наши учительницы трудились не меньше чем в учебном году. Нужно было заготовить дрова на зиму и отремонтировать школьные здания.

В лесу школе выделялась делянка. Наши хрупкие нежные учительницы валили деревья, вывозили их на подводе, запряжённой школьными лошадьми, пилили брёвна, а потом кололи на поленья. Сколько труда приходилось затратить, чтобы заготовить дрова на все классы на всю зиму. В школе мы никогда не мёрзли.

Когда в бардаке перестройки и распада СССР жители разных республик мёрзли, я удивлялась беспомощности людей, вспоминая свою тёплую школу. В войну, в трудное время, без мужчин, слабыми женскими силами в школе и домах сохранялось тепло.

Кроме заботы о тепле, была обязанность проводить ремонт. Все классные комнаты белили, а под потолком рисовали цветы. Учительница рисования изготовляла трафареты с узорами. По этим трафаретам рисовали цветы и листья, в каждом классе свои.

В войну школьные принадлежности были редкостью. Мы не имели цветных карандашей, красок, даже простой карандаш нечасто можно было найти. И цветы под потолком рисовали соком растений.

Наш народ непобедим. Никакой силой его не сломить. Он выживает в любых условиях, проявляя изобретательность, смекалку, силу духа.

Моя мамуся проявляла изобретательность и в педагогической деятельности. При проведении контрольных и самостоятельных работ нужно было дать каждому ученику отдельное задание. В мирное время билеты с заданиями можно писать на полосках бумаги. Я в своей практике печатала билеты на машинке, а позднее на принтере. Ничего этого мамуся не имела, даже бумаги. Выручали запасы макулатуры на чердаке. Из старых книг она нарезала полоски и поверх печатного шрифта писала чернилами задания.

Война сказывалась на всех сторонах жизни. Не хватало тканей. У мамуси не было одежды, кроме старенького довоенного костюмчика. Однажды в сельский магазин привезли ткань диагональ, грубую, напоминающую брезент. Другого материала не было, пришлось шить мамусе костюм из него. На одной из фотографий школьного коллектива она в этом костюме.

Подрастала Аллочка, ей тоже требовались платьица. Одно сшили из синей наволочки, другое посчастливилось купить на базаре. В это время в деревню должен был приехать фотограф, и все готовились фотографироваться. Аллочка беспокоилась, какое платье надеть: синее или белое. Гадала-гадала и решила: одно надену, а другое на руку повешу. Это её решение осталось в семье, как милый анекдот.

Трудно было с мылом. Помню, как к соседке приехал муж после ранения на несколько дней и привёз кусок мыла. Соседка затеяла стирку. Мамуся попросила её не вы ливать мыльную воду после стирки. В этой воде она перестирала и наши вещи.

У неё износились туфли. Новые взять было негде. Опять выручил чердак. Мамуся отыскала среди хлама старые башмаки, подошву и каблуки от которых использовала, чтобы смастерить себе обувь. Где-то нашла кусок бархата, порезала на полоски и как-то приладила к подошве, каблуки тоже обтянула бархатом. Получились босоножки, и даже очень милые.

Бабушка-мама тоже проявляла чудеса смекалки. Сахар в магазин не завозили, а углеводы нам были необходимы. Мама Василиса сеяла сахарную свёклу, вываривала её, получался сироп. На нём варила варенье из диких ягод, которые сама же и собирала, в основном клубнику, реже вишню. В лесу росло много костяники, но она не годилась для варенья. Мы её ели в свежем виде, с куста.

Отправлялись целыми компаниями в ягодные места. Обычно такой поход длился весь день. Мама Василиса возвращалась под вечер с полной корзинкой.

Вот так и выживал народ. Постепенно налаживалось и наше хозяйство. Купили тёлку Зину. Когда она отелилась, стало жить гораздо легче. Появилось молоко, творог, сметана, сливки. Из сливок сбивали масло. Я тоже участвовала в этом. Мама наливала сливки в большую бутыль, и надо было её трясти, пока не взобьётся масло.

А война продолжалась. Каждый день слушали по радио известия с фронта. Сначала отмечали по карте те города, которые сдавали фашистам. Вот в газетах напечатали порт рет Зои Космодемьянской с описанием её подвига. Вот сообщалось о двадцати восьми героях-панфиловцах, краснодонских молодогвардейцах.

Женщины вязали из овечьей шерсти носки и перчатки с отдельным указательным пальцем. Собирали посылки и отсылали на фронт, чтобы солдаты не замерзали. Солдаты в ответ писали письма с благодарностями. Получала такие письма и мамуся.

Постепенно стали приходить другие известия. Фашистов остановили на подступах к Москве. Жестокая битва за Сталинград закончилась пленением гитлеровской армии. Битва на Курской дуге – опять победа. Война откатывалась обратно на запад.

Мы не получали известий о своих воинах. Не писал Стасик, не писал мой отец Антон. Где-то в середине войны получили известие о дяде Толе. Но и так было ясно, что пограничники, первыми принявшие бои с фашистами, не могли уцелеть.

А тут похоронка на Стасика. Перечитывая её снова, уже теперь, испытываю от неё ту же боль, которая со временем не улеглась, осталась, как и в те далёкие дни. Шёл уже 1945-й – последние месяцы войны. Восточная Пруссия в то время была заграницей. Вот там и погиб наш Стасик. Теперь новые враги предлагают отдать Калининград, бывший Кёнигсберг, вернуть его Германии. Эту дурь повторяет и мой племянник, забывая, что Восточная Пруссия полита кровью и нашего Стасика. Земли Восточной Пруссии – это небольшая плата за те руины, что оставили немцы после себя на нашей земле. К тому же некогда эта земля находилась во владении России, а генерал-губернатором служил отец нашего прославленного полководца – Василий Суворов.

Наша армия воевала уже не на нашей земле, освобождая страны Восточной Европы.

И вот настал день Великой Победы, такой долгожданной, такой выстраданной. Рано утром, когда ещё радиорубка не работала и репродукторы молчали, один из работников МТС, механик Бендельников, имевший радиоприёмник, пришёл в школу и объявил, что подписан документ о полной капитуляции фашистской Германии. Какое было ликование! Само это утро ликовало, сияло солнце, воздух был необыкновенно вкусный, так легко дышалось.

И я побежала домой сообщить эту весть маме Василисе, но, не добежав, разрыдалась. Я вдруг поняла, что это не только счастье, но и горе. Ведь победа пришла, но не вернётся Стасик, не приедет к своей матери дядя Толя. А было мне семь лет. И в таком возрасте я осознала то, о чём пелось много лет спустя: это праздник со слезами на глазах.