3

КАУИ, 2001. КАЛИХИ

О'кей, в общем, весь тот год мы будто бы снова жили на краю легенды, как тогда, после акул, только больше. Очередной придурочный мальчишка изуродовал себе руку петардой, как обычно в Новый год. Только в этот раз все закончилось иначе. Блессинг сказала, что Кейахи сказала, что в ту ночь Скайлеры ездили в больницу. Врачи развернули руку Скайлера, искалеченную новогодним взрывом. Смыли кровь, а под ней здоровая чистая кожа. Как будто его рука никогда не играла с огнем.

Ну блин. Можете себе представить, если уж Кейахи рассказала Блессинг, значит, об этом уже знали даже в Саудовской Аравии. Тоже мне новость. Кейахи и изобретение колеса подавала бы как свежую сплетню.

Но посетители к нам не спешили. Особого шума не было. Разве что соседи заглядывали. Регулярно, но по одному. Какая-нибудь местная тетенька, лохматая, будто только что проснулась, с двухлетним сыном на бедре, у сына диабет, и вот она говорит, мы тут слышали про Найноа, не может ли он помочь. Или мужчина, который потом приходил еще раз, кажется, хапа кореец, в слишком узкой футболке, обтягивавшей слишком широкую грудь, объяснял, почесываясь, что у него четвертая стадия добралась даже до пальцев ног. Не мог бы ваш сын помочь.

Кажется, поначалу мама не очень понимала, как быть, просто слушала, грустно наморщив лоб, впускала человека в дом и шла за Ноа в их с Дином комнату. Посетитель заходил туда вместе с мамой, но та вскоре выходила.

– Он сказал, что при ком-то не может, – пояснила она в первый раз.

Чуть погодя возвращался и посетитель. Не знаю, что там Ноа с ними делал, но уходили они практически пританцовывая. Ноги пружинили, как на резинке. Глаза спокойные, не то что раньше. Значит, что-то он исправлял.

Так что, разумеется, люди к нам заглядывали. По одному, но регулярно. Толпы никогда не было.

Как-то раз я видела вот что: взрослая дама, говорила что-то про начальную стадию того-сего, перед уходом завернула на кухню. К маме. И дала ей деньги. Я думала, мама удивится: нет-нет, что вы, я не возьму. Ничего подобного. Она кивнула и взяла деньги так легко, словно сидела за кассой в “Дж. Ямамото”.

Мы с Дином и Ноа не дураки, мы знали, что папа с мамой вечно в долгах. Они постоянно обсуждали по телефону все, от кредитных карт до дома. Это стало у нас чем-то вроде молитвы: отче наш, иже еси в долгах до небеси, да святится выплата твоя. Классе в четвертом я была уверена, что абсолютно все приглашают музыкантов и устраивают вечеринки, на которых берут с гостей деньги за вход, чтобы собрать на оплату жилья^[26]. Но когда я рассказала об этом на уроке, учительница прослезилась. И после занятий пристала ко мне с расспросами.

– Может, вам помощь нужна? Все ли у вас хорошо? – спросила она с грустно-серьезным лицом.

– Вы же учительница, – ответила я.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.

– Вы учительница, – сказала я. – Чем вы нам поможете, поделитесь талонами на продукты?

Но теперь, когда к Ноа потянулись посетители, в нашем доме не водится никаких шмоток типа “Росс – Одеться дешево не вопрос”. Мы даже съездили всей семьей в “Перлридж”^[27]. И каждый выбрал себе несколько вещей в “Гэп” и “Фут Локер”. И еще мы несколько раз устраивали хорошие ужины с ахи.

* * *

Наверное, мама всем говорила, что у нас своя жизнь и к нам нельзя заявляться когда вздумается. И люди к ней прислушивались, правда-правда. Кому-кому, а нам действительно повезло, что мы на Гавайях^[28], потому что теперь ни до, ни во время ужина к нам никто не приходил, и мама с папой за столом подсчитывали прибыль, опустошая конверт с наличными. Потом возвращался Дин после очередной игры на площадке, объявляя о своем появлении стуком баскетбольного мяча по тротуару, бац-бац, громко, словно он сам внутри мяча и подпрыгивает от зависти.

В один из таких вечеров я заглянула в комнату Ноа. Прошло, может, месяца четыре с тех пор, как к нему стали наведываться посетители. Он лежал на своей кровати, бессильно свесив руки. Дышал медленно, таращился в потолок.

– Эй, – окликнула я.

Он кивнул. И все.

– Тебе плохо? – спросила я.

Он отвернулся к стене. И меня это разозлило. Ему явно было плохо, но спрашивать его, что да как, никто не собирался. А он явно хотел, чтобы его спросили, вот я и спросила.

– Ну и пожалуйста, – сказала я, хотела было закрыть дверь, но тут он что-то произнес. Кто бы сомневался. Как раз когда дверь должна была закрыться. – Что? – спросила я и вернулась в комнату. Там на стороне Дина плакаты с рэперами и звездами баскетбола, у Ноа роботы и чуваки с мечами в объятиях грудастых принцесс.

– Даже если я тебе скажу, ты все равно не поймешь, – проговорил он.

Надо было тогда врезать ему по морде.

– Как жаль, что у нового короля Камеамеа^[29] нет времени побеседовать с деревенщиной, – съязвила я.

– Ты это о чем?

– Это ты мне скажи, – отрезала я. – Ты же у нас король.

– Я такого не хотел. – Он сел на кровати с таким видом, будто делает это из последних сил. – Да и что ты знаешь? Ты знать не знаешь, каково это. И никто из вас не знает.

Ох, брат. Он, похоже, и не догадывался, как прозвучали его слова.

– Я знаю вот что: ты задираешь нос, будто нас с Дином тут вовсе нет, – ответила я, и это была правда. Потому что мама с папой даже не просили его помочь по хозяйству, ведь ему нужно отдохнуть. Порой Ноа с мамой уезжали куда-нибудь вдвоем, чтобы все обсудить, только обычно делали это незадолго до ужина, так что нам с Дином приходилось “угощаться” папиными полуфабрикатами. А от Ноа с мамой по возвращении пахло автокафе “Радуга” или кондитерской “У Леонарда”, клянусь.

– Дело в… – начал Ноа, – в моей голове. Там вертятся разные мысли, никак не останавливаются.

– Например?

Он спросил, знаю ли я, как мы живем.

Я ответила, что знаю. Мама с папой рвут задницу на работе, но тут нам хотя бы полегче, чем на Большом Острове после того, как закрыли плантацию сахарного тростника. Да и то, чем он сейчас занимается, тоже приносит деньги.

Ноа потер лицо. С силой. Как будто пытался и никак не мог счистить с него что-то.

– Вот видишь, я же говорил, что ты не понимаешь. “Мы” не значит мы с тобой и мама с папой. “Мы” – то есть Гавайи. А может, и не только Гавайи.

– Окей, – ответила я, – ну а ты-то здесь при чем?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. По-моему, я должен это исправить. В этом все дело.

Я сжала и разжала кулак. Сжала и разжала.

– То есть только ты один? – уточнила я.

Он промолчал. Я видела, что он вымотался, весь взмок, как лошади в долине Вайпио, на которых мы когда-то катались, от чего в моей памяти остались только запахи и ощущения. Сама земля поднималась по их галопирующим мышцам. От них требовалось именно это: бежать. Но от долгого бега они выдыхались, истощались, так ведь? И не могли делать то единственное, что от них требовалось.

– Да, – сказал Ноа. – Я один.

Ну ладно, он устал. Мне было сложно: с одной стороны, я его жалела, но он пытался внушить мне чувство вины – за свои чувства, за то, что я ничем не могу ему помочь, за то, что он особенный, будто во всем этом я виновата. Он частенько пытался внушить другим чувство вины. И обычно у него получалось, даже со мной. Но только не в этот раз, потому что я услышала лишь то, что он думает о нас с Дином, – ничего. Потому что считает себя особенным.

Отчасти я ему поверила. Но не до конца. Я вышла из его комнаты, точно бродячая собака, которую огрели плеткой. Ноги, которые несли мое тело, казались чужими. Рука, дотронувшаяся до дверной ручки, словно была не моя. Может, он и правда станет гавайским Суперменом, как надеялись мама с папой. Поможет островам, защитит нашу семью. Какая разница. Мне во всем этом не было места.

На столе в моей комнате лежала стопка учебников: биология, начальная алгебра, английский. Это было не единственное, чем мне хотелось заняться, но первое, что я увидела. “Б”^[30] с плюсом мне было получить – раз пукнуть. Теперь этого уже недостаточно.

И я взялась за работу.

* * *

Оказывается, так думала не только я, да? В Дине после Нового года тоже произошла перемена, особенно после того, как к Ноа стали приходить люди. Обычно Дин заглядывал домой бросить рюкзак и переодеться, после чего уходил на площадку, стуча баскетбольным мячом по тротуару, звук постепенно стихал вдали. Иногда я украдкой шла за ним, держась позади и не попадаясь на глаза. На площадке он состязался со старшеклассниками и студентами, которые приезжали из колледжа домой на каникулы. Мяч прыгал, оживал, стрелял под его рукой. Колени танцевали. Он хватал мяч и бросался прямо на соперников, как бык на арене, как на картинках из Испании, которые я видела тем летом: бурое, алое, пики на солнце. Все прочие на площадке наверняка думали: ну и горячая голова, я же понимала, чего именно он добивается.

Он уже играл отлично. И хотел стать лучше.

Я и так училась хорошо. Но стала учиться лучше. Наверняка многие скажут – радуйся, что тебя вообще взяли в Академию Кахена. Но мне было этого мало. Ноа уже там учился. Маячил передо мной на лестницах и в коридорах. На спортивных площадках и страницах учебников. Куда бы я ни пришла, вздохнуть не успею, как я уже сестра Найноа, того, что с акулами, говорят, он делает невероятное.

Стоило мне принести домой очередную отличную оценку за контрольную, и мама с папой улыбались, гладили меня по спине. Но смотрели совсем не так, как на Ноа, когда он, окончив дневной прием, выходил из комнаты. Они поспешно бросались к нему, чуть стол не опрокидывали. Дотронуться до него, сказать ласковое слово, принести ему воды или что-нибудь перекусить перед ужином.

Я тогда решила, будто им все равно, что делаем мы с Дином. Оказывается, ошиблась. К началу школьного баскетбольного сезона Дин добился таких успехов, что о нем заговорили отдельно, не как о брате Ноа. “Надежда первой лиги”, “будущий игрок сборной штата”. И нас с Ноа внезапно стали таскать на все его школьные игры. Я терпеть не могла баскетбол. (“Я же просила тебя переодеться”, – говорила мама, зайдя ко мне в комнатушку и увидев, что я по-прежнему в боро боро^[31] валяюсь с книжками на кровати. “У него игры по два раза в неделю”, – замечала я, на что мама отвечала: “Это же твой брат”, как будто это все объясняет. Как будто я дура. Я громко вздыхала и спрашивала: “Сколько длится сезон в баскетболе? За каждый день, что вы таскаете меня на его дурацкие игры, вы должны отпустить меня на день в гости к Крише”. “Кауи, – мама качала головой, – веди себя хорошо”.) Потом приходилось сидеть на верхних рядах в компании визжащих девиц с крупными кольцами в ушах и в босоножках на танкетке. Жара от прожекторов, вонь от попкорна, задница липнет к скамейке, внизу потные мальчишки, задыхаясь, кружат по деревянной площадке и провожают глазами маленький мячик, летящий в маленькое кольцо. Гудок на перерыв или куда там. Взрослые мужики с серьезными лицами орут на подростков. И друг на друга.

Ноа увлеченно следил за игрой, кричал, пока горло не перехватит, подпрыгивал, толкал маму с папой. Мне кажется, Ноа просто хотел, чтобы все было как раньше, когда мы с ним и с Дином завязывались узлом на полу, боролись так отчаянно, вы даже не представляете, локти торчат, носки воняют, мы пытаемся сделать болевой захват руки и удушающий со спины. Вроде злимся, но при этом смеемся, причиняем друг другу боль, но понятно же, что любя. Тогда акулы были всего лишь семейной историей, тогда казалось, что мы всегда будем так же близки. Вот Ноа наверняка и думал, что если подбадривать Дина громкими криками, то все вернется.

Да и мама с папой тоже так думали, я же видела. Кричали, радовались. На Дина у них тоже были планы, как и на Ноа. Еще бы, Найноа подавал надежды, Дин подавал надежды, а я рядом с ними словно невидимка. Но я тоже подавала надежды. Правда. Окей, никто этого не замечал, но какая разница. У меня была масса разных способностей. Например, когда нам в школе задали смастерить мост из зубочисток, я стащила из класса лишние две пачки зубочисток, прочитала про фермы, пролеты и выстроила мост, который выдерживал на два кирпича больше, чем у остальных. Или когда у нас в школе были соревнования по выживанию в экстремальных условиях, я придумала, как из куска брезента сделать палатку, как фильтровать воду рубашкой, и продержалась дольше всех из класса. И так каждый раз. Я ощущала, как во мне что-то растет и крепнет, и все больше и больше чувствовала: я могу делать что хочу. Если, конечно, хочу достаточно сильно.

* * *