Шов. Посмотрел наш местный нерусский врач-онколог в поликлинике. Убрал два шва. Оставил еще один на недельку.
– Может, зашить снова?
– Смысл нэт.
– Ну он заживет?
– Аллах как всё устроил? Что всё заживет, и всё пройдет.
Окей. Аллах, так Аллах.
В нашей поликлинике два онколога с труднопроизносимыми именами. Фаидов (постарше и подобрее) и Ардахидов (помоложе и позлее). Бабушки носят с собой бумажку, на которой написаны имена, чтобы правильно обращаться, не злить доктора. Молодой всегда обижается, поправляет, заставляет произносить его имя и отчество правильно. Тот, который постарше, с улыбкой пресекает попытки произнести его имя: «Зовитэ мэня прост Доктор».
Поначалу я вообще не понимала, что они говорят (мяукают). Помню, как приехала после операции из Каменска в родной Минералдар 29 декабря. Пошла на прием и перевязку. Очень переживала за дырочку от дренажа, где была вставлена резиночка. Миллион вопросов. Когда ее убирают? А если убрать раньше, то… А если убрать позже, то… А если это гной? А если скопится там внутри сукровица? Ее надо будет откачивать? Проколами? А если…
Диалог получился примерно такой.
– Када быль операций?
– 14 декабря.
– А сняль дренаж?
– Через неделю. Чуть больше. Вроде 25 декабря.
– Трубка-дренаж када?
– 25 декабря.
– А операций када?
– 14 декабря.
– А, панятна. Трубка-дренаж 20 декабря.
– Что? Нет. Операция была… – начинаю снова объяснять хронологию.
– Перевязка не нада. Резиночка не нада. Праздныки, не работат. Срочна – приемный покой. Можьна помыться третий день.
«С Новым годом, пошель нафик» [6].
Тогда весь мир сузился до этой резиночки в дырке от дренажа. Всё, что меня волновало. Я еще не знала, что шов разойдется. Его зашьют. Это не поможет. Химиотерапию откладывать не будут. И ты будешь жить с этим незаживающим мясом еще месяца два. А потом он (благодаря Аллаху или еще чему) заживет и будет выглядеть, будто я с разбега налетела на бензопилу.
Зато «можьна» помыться.
10-й день после первого курса химии. Я всё-таки надеюсь, что волосы НЕ выпадут. Я буду первой, у кого волосы не выпадут.
Очереди у кабинетов. Сколько часов, проведенных в очередях… Можно писать фельетоны. В основном, это пожилые люди 60+. И очень плюс. Молодых я вижу редко. Среди них есть очень злые, ожесточенные, жадные до жизни старики. Это поражает. «Я первый! ПЕРВЫЙ захожу. У меня талон на 12.30. Первый ЯЯЯЯЯЯяяяяяя!» (противным, трескучим голосом). Вид у него такой, что ясно, – первый за оградку (прости, Господи).
Я полный профан по части попадания в кабинет хоть с талоном, хоть без талона. Как-то я пропустила вперед уже человек шесть («талон», «мне срочно», «я только спросить», «пожалуйста», «допталон», «я вчера с утра просидел до вечера и так и не попал в кабинет», «поимейте уважение к возрасту», «мама лежачая, я отпросился с работы», «мне еще из садика внука забирать», «молодая еще, подождешь») и только собралась зайти в кабинет, как одна бабка с палкой вскочила и встала у двери.
– Томилова! Зайдите уже! – выглянула медсестра и строго посмотрела на очередь.
Бабка сказала, что с места не сдвинется и не пропустит никого. Другие бабки вступились за меня. Старуха отступила со словами «Ну иди. А то еще сдохнешь тут!» Занавес. Я называю это БДСМ – аббревиатура Бесконечная Доброта, Сострадание и Милосердие.
Но есть и милая история. Один дедушка сидел в очереди (человек 25) и смотрел с телефона видяшки в одноклассниках. На беззвучном режиме. Но звук вдруг включился и разнеслось на весь больничный коридор: «Да и сгинь ты, зараза проклятая! Да взойди солнце, да озари путь наш! Семаргл-Сварожич! Велик Огнебожич!».
Дедушка нервно теребил телефон, пытаясь отключить звук.
«Спали боль-хворобу, очисти утробу! У гада людины, у всякой тварины, у стара и млада, ты – божья услада!».
– Мужчина! Сделайте потише! – крикнула стервозная бордовая шапка с тонкими сжатыми губами.
«ОГНЕМ ОЧИЩАЯ, МОЩЬ ДУШ ОТВОРЯЯ, СПАСИ ЧАДО БОГА, ДА СГИНЕТ ХВОРОБА!» – динамик телефона стал еще громче.
– Мужчина!
«ТЕБЯ ПРОСЛАВЛЯЕМ И К СЕБЕ ПРИЗЫВАЕМ!»
– Мужчина! Звук уберите!
– Да, ладно, послушаем. Вдруг поможет! – махнул рукой улыбчивый парень в кожаной куртке.
«НЫНЕ И ПРИСНО И ОТ КРУГА ДО КРУГА! ТАКО БЫТЬ, ТАКО ЕСИ, ТАКО БУДИ!».
Дедушка наконец совладал с телефоном и отключил звук.
– Внучки присылают. Лерочке – шесть, Лизоньке – девять, – извинился он, совершенно сконфуженный.
У меня защипало глаза. Внучки шлют дедушке волшебные видяшки, которые излечат его, и он будет спасен.
Я успокоилась и загуглила. Древнейшие славянские заговоры. Почему бы и да? Работает то, во что веришь. Неважно, Перун, Сварог, Заратустра или Йохимба. Мне зашло. На ночь слушала аффирмации наших предков-славян.
«Как отскочило, отпрыгнуло белое крыло, так отскочите, отпрыгните, отпряньте от меня родимые огневицы, горячки и лихоманки – Хрипуша, Ломея, Дряхлея, Дремея, Ветрея, Смутница, Зябуха, Огнея, Пухлея, Желтея, Немея, Глухея, Каркуша, Глядея, Храпуша. С буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца. С ветру пришла – на ветер пойди, с лесу пришла – на лес пойди. От века и до века».
Сильный, умный и классный человек, который придет и спасет тебя – это и есть ты [7].
Я была очень наивна. Как всегда. Думала, что сейчас не время. Доработаю сезон (разгар установок памятников на кладбище – с мая по середину октября), никого не подведу, пойду в отпуск и разберусь с проблемой.
Колотила как сумасшедшая портреты, заклеивала по утрам свой несчастный сосок, морщилась от боли. С постоянной температурой 37,5. К вечеру она поднималась до 38. В три часа дня начинала болеть голова, я закидывалась таблетками, и продолжала ретушировать фотографии покойников, колотить на станках портреты, чистить машинкой, красить белой краской, дышать растворителем, ацетоном, уайт-спиритом, каменной пылью, солярой. И так по кругу.
Но, оказалось, чтобы добраться до операции, нужно ходить, брать талоны, сдавать анализы, проходить обследования, узи всего чего только можно, маммографию, рентген и постоянно ждать. Ждать. И ждать. И еще раз ждать. Ждать постоянно. Результатов анализов, следующего приема, поездки в онкоцентр, консилиума.
Мне звонили знакомые, звали куда-то, спрашивали, как у меня дела. Я подвисала. Отказывалась от встреч. Молчала про рак. Что-то отвечала… Мысленный ответ был один: «Я выживу и перезвоню» [8].
Оказалось, у меня язва желудка и оперироваться пока нельзя. Нужно сдавать гистологию, чтобы узнать, может это тоже рак или метастазы. Глотать трубку. Ехать на трепан-биопсию. Таким пистолетом с иглой протыкают грудь, целясь в опухоль, чтобы взять образцы тканей раковой опухоли для определения параметров злокачественности. «Пиф-паф! И вы покойники, покойники, покойники!». У меня тогда шли месячные и болевой порог был высокий. Я подскочила от выстрела, казалось, меня прямо на кушетке застрелили в упор в сердце.
«Трепанашки из регионов» – так называют женщин с подозрением на рак груди, которые приезжают из городов области в Каменский филиал областного онкодиспансера. Я, несчастная «трепанашка» из региона, рыдала в больничном коридоре после процедуры от боли и ужаса. И это только начало? Взять образец ткани? А что же будет дальше? Как я это вытерплю?!
И хроническое недоумение «Что я здесь делаю? Это происходит со мной на самом деле?».
Из отпуска я вышла на работу и еще успела полтора месяца покололотить портреты.
– У меня еще язва желудка, – поделилась я с коллегой Гогой.
– Молодец. Дело ясное, что дело темное. Не переживай. Все закончится. В крайнем случае, кремацией, – подбодрил он.
Гога – бригадир ретушеров. Он же Георгий Иваныч, он же Жора – мастер на все руки. Самый человечный парень в этом «Вечном огне». Глуховатый, с аппаратом-наушником, в очках и с бородкой, перевязанной силиконовой резиночкой. Слушает хард-рок и хэви-метал с налетом готики и «мертвечины».
Год назад он был моим учителем по ретуши и гравировке портретов. Объяснял элементарные вещи.
– Гога, что такое надгробка?
– Каменная плита, которую сверху кладут на могилу, чтоб покойник не вылез.
Мы ругались и мирились. Я благодарна ему за терпение. Мудрость. Чувство юмора. Готовность прийти на помощь. Гога давал не рыбу, а удочку. Все шишки – твои. Но я помогу. Не брошу.
Он не бросал. Никогда. Чем больше его узнавала, понимала, что передо мной – матерый атеист, который поступает в жизни как истинный христианин. Любимая фраза: «Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя» [9].
Алину – вторую ученицу, с которой мы одновременно пришли в «Вечный огонь», он долго не допускал до святого – станков. Я уже вовсю колотила реальные заказы на стелах, а Алина еще по сто раз переделывала ретушь. Помню, она неделю ретушировала фотку мужчины с фамилией Мельник. Переделала. Походит Гога, смотрит в монитор, вглядывается в бездну.
– Ну и чем старый Мельник отличается от нового? [10].
«Бездна» -Мельник вглядывался в Алину. Поэтому меня, так резво начавшую, Алина и коллеги иже с ней тихо возненавидели.
На Хэллоуин Наташа (моя старшая сестра) организовала семейную вечеринку. На ней я сообщила о своем раке. Страшная история на Хэллоуин. Год назад мы похоронили бабушку, мамину маму.
Первая реакция мамы и сестры: «Рядом с бабушкой на кладбище есть место. Мы брали под два захоронения!».
Мы бодрились, смеялись и шутили. И совершенно не представляли, что это и как это будет.
В тот период я смотрела «Во все тяжкие». Лучший сериал, который я бы рекомендовала смотреть людям с онкологией. Он совсем не про рак. Про жизнь и крутые, простые ценности: семью, доверие, дружбу, преданность, верность, любовь. А рак, это так, фоном. Дополнительная опция для большего драматизма. Но не главное.
Из нашего посмотрела «275 причин чтобы жить». Полине Максимовой идет быть лысой. Очень секси, хрупкая и трогательная, как олененок Бэмби. Начало сериала меня расстроило. А где лечение? Борьба? Преодоление? Как всё происходило? Где стадии принятия неизбежного? Проживание этапов. Отрицание, гнев, торг, депрессия, смирение?
О проекте
О подписке