До удушья просто. Страшно как, а.
До дрожи реалистичная история о четырёх сёстрах и не сёстрах, исковерканных и изломанных родителями девочках. Врач, физик, наркоманка, инвалид-эпилептик, которая не стала никем, а просто всю дорогу сражалась за то, чтобы быть, просто быть. У каждой своя правда и своя история, свой взгляд и своя беда. С возрастом беда не проходит, она растёт и трансформируется, прорастают даже хилые зубы дракона, даже если их не поливать, всё равно.
А если убрать линию Дезире - той самой прикованной к кровати "ведьмы", которая незримым и недобрым духом вьётся над тремя своими названными сёстрами. В поисках мести, сочувствия и ответов. Если убрать эту линию надежды и выстраданного счастья бытия, то исход после прочтения один: пойти и удавиться. Это благополучная Швеция, чьи социальные службы и гарантии на несколько голов выше отечественных. Швеция Швецией, но если ты сволочь, то ты сволочь в любой стране и при любом достатке.
Мать, бросающая младенца в прачечной - потому как стыдно перед соседями.
Мать, которая поджигает своего ребёнка и ломает, ломает ему пальцы, и характер, и душу, топчет в своей тупой шизофренической ярости, ну как, как можно дойти до такой идиотической толерантности, чтобы отдать такому человеку ребёнка обратно - вылечили, привели в чувство? Да бабушка надвое сказала вилами по воде после дождика в четверг.
Мать безалаберная и лёгкая нравом, выпивоха и гулёна, до ребёнка ли.
Мать, оставляющая ребёнка-калеку в приюте, да, угрызения совести на всю жизнь, но кому от этого легче?
Я никогда не пойму позицию "мать есть мать" и "любят и таких". Это что - стокгольмский синдром в миниатюре? Или мазохизм, или изощрённо воспитанная виктимность, ну ведь сотни и сотни случаев, когда брошенные и истязаемые в детстве дети вырастают и ищут своих родителей-наркоманов, алкоголиков и просто равнодушных кукушек. Для чего? Разве могучий инстинкт самосохранения не велит спасаться бегством? Или это его забивает другой, безрассудно мощный инстинкт любви ребёнка к родителю, который калечит и ломает по своему образу и подобию, будь как я, живи, как я.
Это не история о примирении и всеобщем заключительном объятии. Передо мной несколько историй, которые нужно объединить в одну. Чем она закончится, и нужно ли её закончить, я не знаю. Может быть, это кризис и выздоровление, может быть, усугубление болезни, может быть, лишь очередная попытка принять себя хотя бы вот таким.