Отзывы на книги автора «Френсис Фицджеральд»

Сложно оценивать неоконченные произведения, ведь не понятно каким его задумывал автор, иногда самое важное бывает в конце и именно оно влияет на восприятие всего произведения. Поэтому я могу предположить, что если бы Фрэнсис Скотт Фицджеральд дописал данный роман, то он бы мне понравился больше.

Произведение обладает атмосферой которую умеет создавать в своих книгах автор, атмосферу шикарной Америки (была и другая Америка, но в произведения других авторов) начала двадцатого столетия. В этом плане придраться сложно. Но вот все остальное мне не понравилось, как герои, так и их история показались не интересными. Хотя в конце, конечно же было любопытно узнать как все должно было закончиться.
В книге где ключевыми являются герои связанные с киноиндустрией, хотелось бы больше кино, больше подробностей того как его делают и т.п.

В общем очень сыро и нескладно, поэтому сложно книгу кому-либо рекомендовать, даже любители автора могут остаться чуть разочарованными после прочтения данного незавершенного произведения.

Сложно оценивать неоконченные произведения, ведь не понятно каким его задумывал автор, иногда самое важное бывает в конце и именно оно влияет на восприятие всего произведения. Поэтому я могу предположить, что если бы Фрэнсис Скотт Фицджеральд дописал данный роман, то он бы мне понравился больше.

Произведение обладает атмосферой которую умеет создавать в своих книгах автор, атмосферу шикарной Америки (была и другая Америка, но в произведения других авторов) начала двадцатого столетия. В этом плане придраться сложно. Но вот все остальное мне не понравилось, как герои, так и их история показались не интересными. Хотя в конце, конечно же было любопытно узнать как все должно было закончиться.
В книге где ключевыми являются герои связанные с киноиндустрией, хотелось бы больше кино, больше подробностей того как его делают и т.п.

В общем очень сыро и нескладно, поэтому сложно книгу кому-либо рекомендовать, даже любители автора могут остаться чуть разочарованными после прочтения данного незавершенного произведения.

Сложно оценивать неоконченные произведения, ведь не понятно каким его задумывал автор, иногда самое важное бывает в конце и именно оно влияет на восприятие всего произведения. Поэтому я могу предположить, что если бы Фрэнсис Скотт Фицджеральд дописал данный роман, то он бы мне понравился больше.

Произведение обладает атмосферой которую умеет создавать в своих книгах автор, атмосферу шикарной Америки (была и другая Америка, но в произведения других авторов) начала двадцатого столетия. В этом плане придраться сложно. Но вот все остальное мне не понравилось, как герои, так и их история показались не интересными. Хотя в конце, конечно же было любопытно узнать как все должно было закончиться.
В книге где ключевыми являются герои связанные с киноиндустрией, хотелось бы больше кино, больше подробностей того как его делают и т.п.

В общем очень сыро и нескладно, поэтому сложно книгу кому-либо рекомендовать, даже любители автора могут остаться чуть разочарованными после прочтения данного незавершенного произведения.

Сложно оценивать неоконченные произведения, ведь не понятно каким его задумывал автор, иногда самое важное бывает в конце и именно оно влияет на восприятие всего произведения. Поэтому я могу предположить, что если бы Фрэнсис Скотт Фицджеральд дописал данный роман, то он бы мне понравился больше.

Произведение обладает атмосферой которую умеет создавать в своих книгах автор, атмосферу шикарной Америки (была и другая Америка, но в произведения других авторов) начала двадцатого столетия. В этом плане придраться сложно. Но вот все остальное мне не понравилось, как герои, так и их история показались не интересными. Хотя в конце, конечно же было любопытно узнать как все должно было закончиться.
В книге где ключевыми являются герои связанные с киноиндустрией, хотелось бы больше кино, больше подробностей того как его делают и т.п.

В общем очень сыро и нескладно, поэтому сложно книгу кому-либо рекомендовать, даже любители автора могут остаться чуть разочарованными после прочтения данного незавершенного произведения.

— В субботний вечер можно и покейфовать, — сказал он.
— Сомнительный кейф, — сказала я.

Сомнительный кейф — этот перевод «Любви последнего магната»: подозревала кого-нибудь молодого да раннего, а обнаружила, что это работа весьма известного советского переводчика, уже покойного. Стало стыдно за придирки по ходу чтения — например, ко всяко склоняемому Лонг-Бич и вычеркнутому каламбуру по поводу Элевсинских мистерий. Но впечатление все же осталось мрачным: если некоторые любят называть прозу Фица джазом, воплощенным в литературе, то «Последний магнат» на русском — это местами практически блатняк. Фицджеральдова юная рассказчица, очевидно строящая из себя беспечную девицу, ведет себя непринужденно, — но не выражается смесью из (прост.), (сниж.) и (фам.), — впрочем, как и большинство других героев. Сесилия, заговорившая по-русски, характеризует себя как «воображалу желторотую» (у Фицджеральда: oh, the conceit!); среди прочих героев — «красивый молодой ловчила» (handsome young opportunist), и прочие заправилы (rulers). Вообще жизнь у киношников так себе: рекламщики без мыла в душу лезут, у подавальщиц в кафе вершки волос светлые, а корешки черные, талантливые работники имеют склонность назюзюкиваться, один из главных людей Голливуда «взял моду вещать этаким попиком» (хорошо, что не дьячком); короче, как выражается сам кинобожок: не до жиру — быть бы живу. Текст не ужасен, но с первой до последней строчки возмущал; чем именно возмущал — осенило, когда сценарист, который «simple», был охарактеризован как «простецкий». Все герои были раскованными и простыми, а стали — простецкими.

А с ФСФ, как выяснилось, отношения по-прежнему хорошие. Сигналы от его героев ко мне поступают слабыми — не из-за разделяющих нас пролетов социальной лестницы или позиции «я зарабатываю миллионы — зачем мне знать ваших греков?» (никогда не слышать о Диогене в положении Монро Стара — это лучше, чем шутить, будто не слышал); а так, характерами не сходимся. И все же сближаемся; сытые, но несчастные красавцы и красотки позволяют некоторое время носить себя у сердца.

То, что роман не был закончен (и обрывается задолго до возможной кульминации) — грустно, учитывая причину неоконченности; но есть в этом троеточии нечто утешительное. Он заканчивается как раз на том месте, где уже можно для себя решить, тёпл Стар или горяч; как там — «чи блакитна кров проллється, як пробити пану груди?» По мне, так кровь льется самая настоящая — а то, что окружающие предпочитают этого не замечать (Фицджеральд не позволил Монро Стару обзавестись даже синяком после удара по лицу), — стандартная практика. Где-то там, многим позже слов «На этом рукопись обрывается», Стар еще истечет кровью на радость публике.

— В субботний вечер можно и покейфовать, — сказал он.
— Сомнительный кейф, — сказала я.

Сомнительный кейф — этот перевод «Любви последнего магната»: подозревала кого-нибудь молодого да раннего, а обнаружила, что это работа весьма известного советского переводчика, уже покойного. Стало стыдно за придирки по ходу чтения — например, ко всяко склоняемому Лонг-Бич и вычеркнутому каламбуру по поводу Элевсинских мистерий. Но впечатление все же осталось мрачным: если некоторые любят называть прозу Фица джазом, воплощенным в литературе, то «Последний магнат» на русском — это местами практически блатняк. Фицджеральдова юная рассказчица, очевидно строящая из себя беспечную девицу, ведет себя непринужденно, — но не выражается смесью из (прост.), (сниж.) и (фам.), — впрочем, как и большинство других героев. Сесилия, заговорившая по-русски, характеризует себя как «воображалу желторотую» (у Фицджеральда: oh, the conceit!); среди прочих героев — «красивый молодой ловчила» (handsome young opportunist), и прочие заправилы (rulers). Вообще жизнь у киношников так себе: рекламщики без мыла в душу лезут, у подавальщиц в кафе вершки волос светлые, а корешки черные, талантливые работники имеют склонность назюзюкиваться, один из главных людей Голливуда «взял моду вещать этаким попиком» (хорошо, что не дьячком); короче, как выражается сам кинобожок: не до жиру — быть бы живу. Текст не ужасен, но с первой до последней строчки возмущал; чем именно возмущал — осенило, когда сценарист, который «simple», был охарактеризован как «простецкий». Все герои были раскованными и простыми, а стали — простецкими.

А с ФСФ, как выяснилось, отношения по-прежнему хорошие. Сигналы от его героев ко мне поступают слабыми — не из-за разделяющих нас пролетов социальной лестницы или позиции «я зарабатываю миллионы — зачем мне знать ваших греков?» (никогда не слышать о Диогене в положении Монро Стара — это лучше, чем шутить, будто не слышал); а так, характерами не сходимся. И все же сближаемся; сытые, но несчастные красавцы и красотки позволяют некоторое время носить себя у сердца.

То, что роман не был закончен (и обрывается задолго до возможной кульминации) — грустно, учитывая причину неоконченности; но есть в этом троеточии нечто утешительное. Он заканчивается как раз на том месте, где уже можно для себя решить, тёпл Стар или горяч; как там — «чи блакитна кров проллється, як пробити пану груди?» По мне, так кровь льется самая настоящая — а то, что окружающие предпочитают этого не замечать (Фицджеральд не позволил Монро Стару обзавестись даже синяком после удара по лицу), — стандартная практика. Где-то там, многим позже слов «На этом рукопись обрывается», Стар еще истечет кровью на радость публике.

— В субботний вечер можно и покейфовать, — сказал он.
— Сомнительный кейф, — сказала я.

Сомнительный кейф — этот перевод «Любви последнего магната»: подозревала кого-нибудь молодого да раннего, а обнаружила, что это работа весьма известного советского переводчика, уже покойного. Стало стыдно за придирки по ходу чтения — например, ко всяко склоняемому Лонг-Бич и вычеркнутому каламбуру по поводу Элевсинских мистерий. Но впечатление все же осталось мрачным: если некоторые любят называть прозу Фица джазом, воплощенным в литературе, то «Последний магнат» на русском — это местами практически блатняк. Фицджеральдова юная рассказчица, очевидно строящая из себя беспечную девицу, ведет себя непринужденно, — но не выражается смесью из (прост.), (сниж.) и (фам.), — впрочем, как и большинство других героев. Сесилия, заговорившая по-русски, характеризует себя как «воображалу желторотую» (у Фицджеральда: oh, the conceit!); среди прочих героев — «красивый молодой ловчила» (handsome young opportunist), и прочие заправилы (rulers). Вообще жизнь у киношников так себе: рекламщики без мыла в душу лезут, у подавальщиц в кафе вершки волос светлые, а корешки черные, талантливые работники имеют склонность назюзюкиваться, один из главных людей Голливуда «взял моду вещать этаким попиком» (хорошо, что не дьячком); короче, как выражается сам кинобожок: не до жиру — быть бы живу. Текст не ужасен, но с первой до последней строчки возмущал; чем именно возмущал — осенило, когда сценарист, который «simple», был охарактеризован как «простецкий». Все герои были раскованными и простыми, а стали — простецкими.

А с ФСФ, как выяснилось, отношения по-прежнему хорошие. Сигналы от его героев ко мне поступают слабыми — не из-за разделяющих нас пролетов социальной лестницы или позиции «я зарабатываю миллионы — зачем мне знать ваших греков?» (никогда не слышать о Диогене в положении Монро Стара — это лучше, чем шутить, будто не слышал); а так, характерами не сходимся. И все же сближаемся; сытые, но несчастные красавцы и красотки позволяют некоторое время носить себя у сердца.

То, что роман не был закончен (и обрывается задолго до возможной кульминации) — грустно, учитывая причину неоконченности; но есть в этом троеточии нечто утешительное. Он заканчивается как раз на том месте, где уже можно для себя решить, тёпл Стар или горяч; как там — «чи блакитна кров проллється, як пробити пану груди?» По мне, так кровь льется самая настоящая — а то, что окружающие предпочитают этого не замечать (Фицджеральд не позволил Монро Стару обзавестись даже синяком после удара по лицу), — стандартная практика. Где-то там, многим позже слов «На этом рукопись обрывается», Стар еще истечет кровью на радость публике.

— В субботний вечер можно и покейфовать, — сказал он.
— Сомнительный кейф, — сказала я.

Сомнительный кейф — этот перевод «Любви последнего магната»: подозревала кого-нибудь молодого да раннего, а обнаружила, что это работа весьма известного советского переводчика, уже покойного. Стало стыдно за придирки по ходу чтения — например, ко всяко склоняемому Лонг-Бич и вычеркнутому каламбуру по поводу Элевсинских мистерий. Но впечатление все же осталось мрачным: если некоторые любят называть прозу Фица джазом, воплощенным в литературе, то «Последний магнат» на русском — это местами практически блатняк. Фицджеральдова юная рассказчица, очевидно строящая из себя беспечную девицу, ведет себя непринужденно, — но не выражается смесью из (прост.), (сниж.) и (фам.), — впрочем, как и большинство других героев. Сесилия, заговорившая по-русски, характеризует себя как «воображалу желторотую» (у Фицджеральда: oh, the conceit!); среди прочих героев — «красивый молодой ловчила» (handsome young opportunist), и прочие заправилы (rulers). Вообще жизнь у киношников так себе: рекламщики без мыла в душу лезут, у подавальщиц в кафе вершки волос светлые, а корешки черные, талантливые работники имеют склонность назюзюкиваться, один из главных людей Голливуда «взял моду вещать этаким попиком» (хорошо, что не дьячком); короче, как выражается сам кинобожок: не до жиру — быть бы живу. Текст не ужасен, но с первой до последней строчки возмущал; чем именно возмущал — осенило, когда сценарист, который «simple», был охарактеризован как «простецкий». Все герои были раскованными и простыми, а стали — простецкими.

А с ФСФ, как выяснилось, отношения по-прежнему хорошие. Сигналы от его героев ко мне поступают слабыми — не из-за разделяющих нас пролетов социальной лестницы или позиции «я зарабатываю миллионы — зачем мне знать ваших греков?» (никогда не слышать о Диогене в положении Монро Стара — это лучше, чем шутить, будто не слышал); а так, характерами не сходимся. И все же сближаемся; сытые, но несчастные красавцы и красотки позволяют некоторое время носить себя у сердца.

То, что роман не был закончен (и обрывается задолго до возможной кульминации) — грустно, учитывая причину неоконченности; но есть в этом троеточии нечто утешительное. Он заканчивается как раз на том месте, где уже можно для себя решить, тёпл Стар или горяч; как там — «чи блакитна кров проллється, як пробити пану груди?» По мне, так кровь льется самая настоящая — а то, что окружающие предпочитают этого не замечать (Фицджеральд не позволил Монро Стару обзавестись даже синяком после удара по лицу), — стандартная практика. Где-то там, многим позже слов «На этом рукопись обрывается», Стар еще истечет кровью на радость публике.

— В субботний вечер можно и покейфовать, — сказал он.
— Сомнительный кейф, — сказала я.

Сомнительный кейф — этот перевод «Любви последнего магната»: подозревала кого-нибудь молодого да раннего, а обнаружила, что это работа весьма известного советского переводчика, уже покойного. Стало стыдно за придирки по ходу чтения — например, ко всяко склоняемому Лонг-Бич и вычеркнутому каламбуру по поводу Элевсинских мистерий. Но впечатление все же осталось мрачным: если некоторые любят называть прозу Фица джазом, воплощенным в литературе, то «Последний магнат» на русском — это местами практически блатняк. Фицджеральдова юная рассказчица, очевидно строящая из себя беспечную девицу, ведет себя непринужденно, — но не выражается смесью из (прост.), (сниж.) и (фам.), — впрочем, как и большинство других героев. Сесилия, заговорившая по-русски, характеризует себя как «воображалу желторотую» (у Фицджеральда: oh, the conceit!); среди прочих героев — «красивый молодой ловчила» (handsome young opportunist), и прочие заправилы (rulers). Вообще жизнь у киношников так себе: рекламщики без мыла в душу лезут, у подавальщиц в кафе вершки волос светлые, а корешки черные, талантливые работники имеют склонность назюзюкиваться, один из главных людей Голливуда «взял моду вещать этаким попиком» (хорошо, что не дьячком); короче, как выражается сам кинобожок: не до жиру — быть бы живу. Текст не ужасен, но с первой до последней строчки возмущал; чем именно возмущал — осенило, когда сценарист, который «simple», был охарактеризован как «простецкий». Все герои были раскованными и простыми, а стали — простецкими.

А с ФСФ, как выяснилось, отношения по-прежнему хорошие. Сигналы от его героев ко мне поступают слабыми — не из-за разделяющих нас пролетов социальной лестницы или позиции «я зарабатываю миллионы — зачем мне знать ваших греков?» (никогда не слышать о Диогене в положении Монро Стара — это лучше, чем шутить, будто не слышал); а так, характерами не сходимся. И все же сближаемся; сытые, но несчастные красавцы и красотки позволяют некоторое время носить себя у сердца.

То, что роман не был закончен (и обрывается задолго до возможной кульминации) — грустно, учитывая причину неоконченности; но есть в этом троеточии нечто утешительное. Он заканчивается как раз на том месте, где уже можно для себя решить, тёпл Стар или горяч; как там — «чи блакитна кров проллється, як пробити пану груди?» По мне, так кровь льется самая настоящая — а то, что окружающие предпочитают этого не замечать (Фицджеральд не позволил Монро Стару обзавестись даже синяком после удара по лицу), — стандартная практика. Где-то там, многим позже слов «На этом рукопись обрывается», Стар еще истечет кровью на радость публике.

Загадочная история Вениамина Пуговички давно уже перестала быть загадкой для всех, кто хотя бы отдалённо знает, что существует такая штука, как синематограф. Даже те, кто никогда не смотрел фильм с аналогичным названием (весьма скучный, как по мне, для такого-то сюжета), знают о том, кто такой Бенджамин Баттон, как знают о кличке коня Дон Кихота, не прочтя ни странички из Сервантеса. Скажем так, это стал архетипичный персонаж второго или даже третьего порядка. Никого не удивляют, например, Джекил и Хайд, ну были такие фантастические дядьки, все знают, что с ними (ним?) не так. Вот и с Батоном та же петрушка.

Интересно то, что длиннющий фильм вырос из совсем небольшого рассказа. В общем-то, кроме самой идеи "роста наоборот", имени и фамилии ничего больше не осталось. Да и идея реверсивной жизни не так уж и нова, кажется, у древних греков даже встречалась наряду с описаниями стран, где жили псоглавцы. Где псоглавцы, там и детишки, которые рождаются старкиами, а потом всё молодеют и молодеют. Удобно, конечно, тут-то ты точно знаешь, сколько лет тебе отмерили "по старости" изначально, так что опасаться стоит только падающих на бошку кирпичей и излишне резвых возниц. Впрочем, я ушла в сторону, надо возвращаться к Фицжеральду. Он отлично обыграл кулстори про ребёнка-старичка. Вообще, я Фицжеральда-романиста (как и Кортасара, ишь ты как) люблю гораздо меньше, чем новеллиста. В новеллах он любит неожиданные финалы и какую-то немыслимую движуху. Как тут пройти мимо такого сюжетца?

Конечно, к рассказу можно долго придираться с точки зрения логики. Хотя как можно придираться логически к фантастическому рассказу — пёс его знает. Это же чистая фантазия. И всё же меня смущает, что малыш-старик рождается сразу ростом метр восемьдесят, и умея говорить. Кто бы его научил и где, пардон, он бы в мамке поместился? Но ещё более фантастично то, что родители по тексту рассказа искренне пытаются принимать его, как ребёнка. Такого-то мужлана. Кормят молочком, радуются разбитым окнам и одевают в детскую одежду. Притворились бы, что это приехал какой-нибудь семиюродный дедушка со стороны золовки деверя шурина кумы — и всё, проблема решена. Видимо, дело тут в семейственности. Род Баттонов как делал скобяные товары (пуговицы, надо полагать), так и должен гордиться своей фамилией и передавать традиции тому, что выросло.

Рассказ по большей части действительно пофановый, чтобы сконструировать и проиграть занятную ситуацию "роста наоборот". Немного завидуешь Бенджамину и думаешь, что уж вот ты-то точно бы не попадал в такие дурацкие ситуации, как он. И как приятна была бы смерть не в старческих болячках, а в блаженном младенческом неведении о жестоком мире вокруг. И всё же есть в пофановом рассказе и грустная нотка. Мне было безумно жалко жену Баттона. Как ей было горько наблюдать собственное старение на фоне того, что муженёк с каждым годом становится все подтянутее, резвее, красивее. Можно понять, почему в нём двадцатилетнем не было интереса к ней уже пятидесятилетней. Но ей-то куда деваться?

Новеллы Фицжеральда стоят того, чтобы их знали больше, не только Баттоновская. Как раз для разгруза мозгов хороши на фоне тяжёлого чтения. На романы похожи только хорошим языком, а наполнение — совсем иное, так что ничего страшного, если вам не понравился ни "Гэтсби", ни "Ночь нежна". Это совсем другого характера произведения.