Отзывы на книги автора «Елена Чижова»

В старинной квартире старой ленинградской застройки живут трое. Мамочка, её имя автор откроет в последней четверти текста. Дочь, Анна Петровна, нескладная, ведомая мечтательница. Павлик, внук матриарха и сын Анны Петровны. Обычный, никакой, с великим прожектом, избалованный донельзя.

Мамочка - блокадница.Уже слепая старушка, она до сих пор руководит своей дочерью 60ти лет от роду. Анна Петровна, заслуженный учитель, ведет вязкую, тусклую, ущербную жизнь, под руководством Мамочки в квартире, набитой антиквариатом: одна винтажная лампа стоит полхрущёвки. Не умея и не желая жить для себя, постоянно прислушиваясь к Мамочке,работает уборщицей в офисе.

Павлик ползает сутками в интернете, весь в мечтах о великом своём волшебном будущем. Уже не мальчик, но взрослый дееспособный молодой мужчина, не работая ни дня, сидит на содержании матери, которая кормит всю семью, так как Мамочка прячет свою пенсию блокадницы.

Книга об упущенных возможностях.Учитель с опытом и стажем и моет полы в офисе? За 20 лет купить себе единственное платье и туфли, а голос Мамочки вещает в голове "Это вещизм!" и потому носить обновки в своей комнате, ибо вдруг кто увидит!?

Книга о скорбных умом эгоистах. В этой семье не знают о любви, взаимопомощи, простых радостях жизни. В этой семье царит страх прошлого, отравляющий настоящее дочери и внука. Сын за отца не в ответе, а дочь?

Очень тяжелая, жизненная книга о больных семейных отношениях и не только. Постепенно сползает покров семейной тайны: история страны являет свой лик в истории семьи. Но все это происходит уже около финала.

Своеобразная книга с чередой странных событий, иногда психоделических, приведших к печальному финалу. Изо всех героев мне искренне жаль только одну маленькую славную птичку, случайно влетевшую в душную атмосферу семьи . Простая девушка. со схожими семейными обстоятельствами, парикмахер Светлана - единственный светлый персонаж этой мрачной семейной саги.

Жуткая книга. Великолепный язык текста и страшный посыл автора о причинно-следственной связи грехов отца, павших на детей.

Книги Елены Чижовой производят на меня странный эффект. Мне от них становится физически дурно. Так было с "Время женщин" и так повторилось с "Крошками Цахес". И если с первой книгой я обосновываю такой эффект тяжелейшим сюжетом, после которого буквально грудь сковывает чем-то и кажется, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, то в "Крошках" скорее всего виной был слог. Язык этой книги для меня стал такой себе весенней распутицей. Я буквально продиралась через него. Ставлю ногу - и грузну. С громким чавкающим звуком вытягиваю ее чтобы сделать еще шажочек - и снова увязаю. И так из предложения в предложение. Такое ощущение, что кто-то строго ограничил автора в количестве слов на всю повесть и она их оооочень экономила! Предложения были какие-то рваные, рубленные, комканные, брошенные читателю как собаке кость. Последние главы я дочитывала с жуткой головной болью и желанием поставить на творчестве Елены Чижовой большой жирный крест (но последнее - не точно, так как литературный мазохист внутри меня скорее всего со временем забудет эффект от "Крошек" и добавит в виш-лист еще что-нибудь Чижовское :))

Ведь тема-то у книги на самом деле шикарная! В элитную школу приходит новая учительница английского языка. Элитная - не в смысле, что там учатся дети тогдашних сливок общества. Ученики там из разных слоев. Элитность определяется подходом к изучению английского языка. Ему там обучают практически на университетском уровне. Я была буквально заворожена тем, как проходят уроки, как свободно дети общаются на английском, как легко дискутируют на различные темы, как делают на ходу параллельный перевод, как читают в оригинале классические произведения... По сравнению с теми уроками иностранного языка, которые были в моей школе, это просто небо и земля! И конечно же, весомая доля успеха в этом случае приходится на личность преподавателя.

Учительница Ф. без сомнений талантлива. Но не как учитель. Буквально первой мыслью моей относительно манеры проведения уроков и поведения с учениками была мысль о том, что она не подходит для работы с детьми. Она могла стать выдающимся художественным руководителем, театральным постановщиком, продюсером, режиссером, но при работе с взрослыми. Но именно этой своей непедагогичностью она и завоевала детей. Школьники бы никогда ее не приняли, если бы она пыталась заслужить их симпатии, заискивалась бы перед ними, старалась бы быть "в доску" своей... Благодаря слегка презрительному, слегка пренебрежительному отношению, благодаря четко очерченной дистанции между ею и учениками, Ф. притягивала их к себе как магнитом. Они не привыкли к такому отношению. Этот учитель выбивался из всего педагогического ряда и именно поэтому стал для учеников неким трофеем...

Мне сложно понять ту странную и дикую влюбленность и околдованность, которую испытывала в отношении Ф. ее ученица. Это продиктовано в первую очередь тем, что все мои учителя были один другого "краше" и каждый будний учебный день демонстрировали свою нелюбовь (а порой даже и ненависть) к детям, к профессии и к системе в целом. Поэтому чувства безымянной ученицы для меня - темный лес. Но даже и не глядя на мои собственные школьные воспоминания, чувство девочки мне кажется каким-то диким и чрезмерным. Оно отдает чем-то рабским, безвольным, пресмыкающимся. Оно унижает как личность. Это что-то амебное. Это те отношения, которые я не приемлю ни в каких формах, ни в каком возрасте, ни в каких социальных группах.

Всю книгу нас готовят к тому, что вот-вот произойдет что-то такое, что-то такое, из ряда вон выходящее... И вот когда это что-то таки случается, я понимаю, что не вижу в нем чего либо такого уж прям скандального, вопиющего, будоражащего... Ситуация драматизирована в силу юношеского максимализма отдельных личностей и в силу характера самой учительницы Ф. Да в ситуации в принципе сама Ф. и виновата. Что это за монополия на постановку спектаклей? Что это за политика такая: "либо ставим то, что я скажу и так, как я это вижу, либо не ставим вообще". И это позиция взрослого человека? То, что пьеса, которую намерена была поставить группка ребят во главе с Федей, была какая-то политически некорректная, выяснилось бы Б.Г. на генеральным прогоне и все было бы в срочном порядке приведено в норму. Трагедия накалилась из ничего. Из желания одной полностью повелевать детскими душами и школьным театром и желания другой броситься грудью на защиту и выслужиться перед первой.

Буквально в самом конце повести автор пишет, что те, кому доведется прочесть написанное, могут думать, что две наши главные героини были moral and physical wrecks. То есть моральные и физические обломки. Именно так и я подумала. Когда автор в начале книги буквально в двух словах рисует нам портреты Ф. и ее будущей почитательницы, у меня мелькнула мысль, что они обе морально искалечены и это душевное увечье станет их общим магнитом... Так оно по сути и вышло...

Я думала о том, что возможно ситуацию с книгой можно было спасти, если бы автор не сделала ее такой усеченной. Если б дала читателю возможность поближе заглянуть в душевный омут Ф. Если б не просто двумя мазками обрисовала ее голодное блокадное детство, жизнь в социальном дне и блестящий рывок, благодаря которому она вынырнула на поверхность... Как и чем она жила между этими эпизодами и приходом в элитную школу? Почему смертельно бледнела при разговорах о власти? Где ее семья? Почему она не замужем? По сути после прочтения повести Ф. для меня была и остается блеклым пятном... То же самое и с девочкой. Кроме ее комплекса из детства, о ней сложно что-то сказать... Не знаю, спасло бы книгу или нет, если б история не была такой куцой, но мне не хватило подробностей...

у всех была дача, ну-ка? У меня была. Не, ну она и сейчас есть, но детско-подростковые годы жизни до сих пор пованивают отравленными летними каникулами с девизом "нада помогать". Это я сейчас понимаю про то, что вот на этой картохе и вот этих вот огурцах и варенье мы нормально так экономили во времена, когда жрат было, откровенно, неча. И это сейчас километры грядок укоротились и освободили место цветочкам и- обожэ!- качелям с беседкой. Во времена моей огородной молодости, конец грядки с морковкой заползал за горизонт и их было семь (грядок, не горизонтов). А еще свёкла и лук, который нужно полоть, рыхлить и отгребать (всё это абсолютно невозможно делать одновременно, только в разные лунные дни, я не шучу) и прочая неведомая хрень, до которой уже никто не доползал. А! Еще у нас была плантация виктории. Я ненавижу её с того самого времени, когда за один заход мы собирали семь-восемь десятилитровых вёдер.
Что ещё вспомнить. Пять соток картошки, которую копали три дня. А главное - эта бесконечная скукотень, жара, комарьё и 2,5 часа электричкой в одну сторону. Огосподи.

Сейчас, когда опять смутные времена, многие снова возвращаются на заросшие травой, давно заброшенные участки и стоят там, чешут жопы, взывая к памяти предков, которая должна прийти и подсказать, чо с этим всем добром делать и что сначала - сажать или окучивать?

Окей, гугол, как сажать репу?

А потом ничего, обживаются, строят дом (кто-то из говна и палок, кто-то из кирпича, это уж сколько денег, а не как в те года, когда ничо достать было нельзя. Щас и дворец из мрамора можно, я думаю) и, обязательно, баню, огурцы солят, варенье варят.

Мама с папой давно уже поменяли тот участок на другой, гораздо ближе к дому - 30 минут от двери к двери (1,5 часа с заездом в магазин), у них большой дом, куча цветов две теплицы (сейчас 7 апреля и в одной уже сидит какая-то салатная трава), курятник и они вполне счастливы. Я же - тот самый интеллигентный мальчик, который только и может, что обмахиваться лопухом, сидя в тени. Кроме откровенной рукожопости в плане посадок я еще и чистоплюй с небольшим неврозом - мне чисто физически плохо от грязных рук. Хотя, кого это волнует, когда вот тебе лопата и от забора до обеда, будьте любезны.

Но и это не дает мне никакого морально права презирать родителей или глумиться над их образом жизни, как эти два прекрасных героя нашего романа. Один из которых к 40 годам так и не научился шнурки завязывать, а вторая так и застряла в пубертате, что, в общем-то тоже выглядит довольно печально. Ну, то есть даже если мама была неправа и все такое, но она уже давно умерла, переживи это как-нибудь, живи сам, а не бесконечными монологами и спорами с тенью призраков, а.

Кстати о спорах.
Чижова, в многоплановости и интертекстуальности ничуть не хуже всяких толстых и улицких, хотя значительно уступает им в области известности.
Так вот.
Можно долго распинаться про глубину языка, про кучу всяких аллюзий, про исторический срез, про, даже, низкопробную фантастику из 90-х, но главное здесь даже не это. Главное - это мы, прилипшие к своей семье, вросшие в них, в свою грибницу, в свой трухлявый пень, изгнанные из рая и вынужденные сами его строить, как умеем, из говна и палок, на болотистом участке, полном комаров.

Чтобы в ночь великой грозы выйти из дома без трусов, руки раскинуть и вот он я, Господи, такой крошечный под всеми твоими звёздами.

И схлопотать ёлкой по хлебалу.

"Советская болезнь не лечится"

Как, ну как писать рецензию, когда задыхаешься от досады, гнева и отчаяния, вызванных поведением главных героев?!

У них нет имён. Они просто Мужчина и Женщина. Он и Она. Словно они - безымянные единицы, одинаковые, одни из многих. Скупая биографическая деталь - ей 47 лет. Он "добросовестный" переводчик книг, она - успешный предприниматель, или, как говорила её мать, "торговка". Бывшие соседи по даче. Когда-то в детстве. Теперь даже не узнают друг друга. Встреча в этом временном пространстве станет для них своеобразным испытанием. Это пространство у них общее: здесь жили родители. Хотя они и сейчас присутствуют в их несложившихся жизнях: и Он, и Она слышат их наставления или укоры в зависимости от их поведения. Словно они всё ещё дети в их советском прошлом:

Жестом матери смахнул в ладонь хлебные крошки. Жестом отца оперся о край стола

Банальная бытовая ситуация: Он приехал на родительскую дачу и теперь застрял, так так сломался замок, а его интеллигентские руки не в силах починить его, приходится ждать бригадиров-белоруссов- чёрных (уж тут кто окажется первым). Она оформляет наследство, чтобы потом продать эту дачу, которая лежит невыносимым грузом на её плечах. Нужна Его подпись как соседа, но Он, вдруг почувствовав власть, не соглашается:

А я?.. Неужели – раб? Был и остался…

Но роман гораздо глубже этих соседских дрязг. В нём затронута тема Ада и Рая, персонального для каждого из героев. Почему-то невероятно жаль героев. Но несмотря на их опрометчивые решения, нет желания их осуждать. Они не виноваты. Виновата система: проверяет их на прочность, заставляет прогибаться. Виноваты родители: не долюбили своих детей, а теперь вот и их способность любить заросла сорняками, как и земля на их дачах, которая когда-да цвела и приносила плоды... Их выбор не поощряется и осуждается.
Он:

Думал о себе, чувствуя тоску и острое отчуждение: как в ранней юности, когда выбирал профессию. Не то чтобы родители возражали. Просто высказывали сомнение: «Сынок, у тебя так хорошо с математикой. И мы, – взгляд на отца, – технари». – «Не знаю… – отец пожал плечами. – Какая-то… женская профессия. Не для мужчины…»

Она:

Родители настаивали на филологии. Ответила, как отрезала: «Я – в торговый». Мать хваталась за сердце: «В нашей семье! Господи… Мы – не торгаши!» Отец пытался переубедить: «Сама пожалеешь. Торговля… – морщился, подбирая определение. – Купи-продай… Мещанство засасывает. Быстро, не успеешь оглянуться. Ты – девочка из интеллигентной семьи… Духовные потребности… Пойми, это все – грязь!»

Родители для обоих героев являются представителями строя и образа мышления, от которого им сейчас так хочется сбежать. Дачный посёлок словно застрял в прошлом: советские телевизоры на лампах, электроплитки, печатная машинка, лампочка, висящая на длинном шнуре:

Она поднимается по ступеням [магазина]. С опаской, будто переходит воображаемую границу, вступает в пространство памяти. Там остались деревянные полки: крупы, макароны, брикетные супы, портвейн Солнцедар. Отрава отравой, при чем здесь солнце?..

Но, кажется, они пленники. Навсегда. Он так и будет ходить с старых тапках, а Она - бороться "со страстным желание, которое накатывает время от времени: вбить в пол педаль газа, направить машину в столб – чтобы все наконец закончилось, мгновенно и навеки"...

P. S. Вот на этот триптих Босха "Сад земных наслаждений" смотрит героиня ещё в детстве, задавая отцу "ненужные" вопросы:

Нам кажется, что мы созданы по образу и подобию. А на самом деле…» – махнул рукой. «Что, что на самом деле?» «На самом деле… – отец остановился в дверях. – Всего намешано: и птичье, и звериное…» – «А рыбье?» – ляпнула просто так, первое, что пришло в голову. «Рыбье? Да-да, особенно рыбье… – он не шутил. Смотрел, будто ее здесь не было. Будто говорил сам с собой. – Вот вырастешь…» Подумала, сейчас снова скажет: вырастешь – узнаешь. Но он сказал: вырастешь, не дай тебе бог узнать.

Учёные так и не смогли до конца разгадать значение этой работы, но по одной из трактовок, в нем дан собирательный образ земной жизни человека, погрязшеro в греховных наслаждениях и забывшего о первозданной красоте утраченного рая и потому обреченного на гибель в аду.

У многих и многих наших современных писателей есть одна общая черта. Ужасная черта. Они очень любят спекулировать на теме совка, ужасов совка, в частности, а еще послевоенного голодного времени. Некоторые пробуют копаться грязными лапками в темах самого блокадного Ленинграда, но только с краешку, даже самые ушлые и бесталанные чувствуют, что умирали блокадники явно не ради чьих-то тиражей... Нет, я не спорю, есть писатели, которые именно Пишут об жтих ужасах, Проживают и Осмысливают их, выворачивая перед нами всю эту кровавую изнанку, но большинство все же спекулируют. Чижова, например.

Я не говорю, что у Чижовой совсем нет таланта, но вот в этой самой спекуляции обвиняю. Не знаешь о чем писать? Пиши о совке. Там было столько жести, что хватит не на одну слезоточивую историю. Зачем что-то выдумывать, вкладывать мысль и силы, если эта жуткая страна сама все придумала и воплотила в жизнь за тебя и до тебя?

А за описание подобного в тысячный раз еще и Букера дают. Просто прелестно.

Тройка еще и потому, что я читала "Полукровку" Чижовой, Это был хороший твердый роман. Хоть тоже про совок и про евреев. Здесь же - повесть не повесть, рассказ не рассказ, так невнятная отписка с галопирующим сюжетом и бесконечными подробностями об умерших сыновьях, заложенных за булку сережках и муке по карточкам. Это не больно. Это намеренная попытка сделать больно. А я не очень люблю, когда перед моим носом специально режут собачек, причем делают это из книги в книгу.

Не верю ни единому вашему слову гражданка Чижова. Тройбан.

P.S крошки Цахес это безумная жуть, на которую я даже отдельно писать ничего не буду. Там все плохо - от избранного стиля изложения, который в неумелых руках превратился в нечитаемую дрянь, до самого сюжета. И названия, которое притянуто за уши огромными прищепками.

Слово и дело. Это - не его слоган. Таким, как он, достаточно слов. Делом пускай занимаются другие. Например, женщины. У Чехова, в "Даме с собачкой", сказано: женщины - низшая раса...

Книга, наверное, найдет много откликов в сердца тех кто именно выживал в "лихие" 90-е, кто не по наслышке знает что значит "попасть под белые ручки" и как из ластика делать печать.
Я, родившаяся в 94-м и сосавшая тогда палец в "мясном" Казахстане, сейчас читала "Терракотовую старуху" Елены Чижовой долго и медленно. В школе про "суровые" 90-е почти ничего не говорили, а учителям нечем было делиться: да, бывало, на молоко не хватало. Но не до воровства, не до ненависти к правительству.

А тут, открываешь страницу: и ррраз! На улице все серое, вокруг тени и ты сама - тень.

Книга ведет по двум временным путям: Татьяна в 199* году и Татьяна в 2009. И это удачно для таких плохо знающих историю читателей, как я. Уж по крайней мере, 2009 хоть помню.

Я помню то утро. Всегда буду помнить. В первый раз мне было так страшно. В кошельке осталось двести рублей. В пересчете на новую жизнь - две бутылки воды. Их продают в ларьках: импортные, двухлитровые. Зарплату снова задерживали. Напрягая чугунную голову, я пытаюсь найти выход: что-нибудь продать? Или убить. Например, соседскую старуху. Чем я хуже Раскольникова?

В голове Татьяны тяжело. Чувствуется, что она словно застряла во временной петле, что у нее тот самый постсоветский синдром и "делиться" своей историей она почти что не хочет.
В 2009 Татьяна видит только "тени" и в каждом отражении - свою. Ту, что когда-то носила дорогие сапожки, заработанные опасным, но трудом. Сейчас же она добывает копейки частными уроками русского языка, со скрежетом терпя смелые речи своих учеников, у которых было свое мнение про совесть и достоинство. "Да что они знают?", думает всегда Татьяна и мысленно возвращается тогда, где все было проще: в зверином царстве выживают только звери. И только потом совесть и достоинство.

Интрига истории начинается со встречи с экс- "коллегой", от которой Татьяна и узнает, что бывший начальник Фридрих (благодаря работе с кем Татьяна когда-то целилась на приличную квартиру в центре) сбежал и его обвиняют в убийстве. Фридриха на самом деле зовут Евгений, и для русоведа, коей и является главная героиня, это словно знак: Татьяна и Евгений. Запутанная история любви (?), где намешано много денег.

"Убили или убил?"

Татьяна давно не видела Фридриха.
И в голову старой, но все еще преданной "собаки" приходят фантазии, где Татьяна продумывала способы идеального убийства. Где Фридрих бы точно не попался. И уж точно бы не сбежал.

Ее перебрасывает из прошлого в настоящее, в череде частых диалогов про тогда и сейчас голова героини Чижовой готова взорваться, и читателю (по-крайней мере, мне) становится совсем непонятно: так каково же ее мнение?

Старушечьи глаза сочились советским елеем. Это у них принято: чуть что, братья и сестры...доченьки и сынки...

Интеллигентность. Талоны. Яна. Бывший муж и диссертация. Волчьи глаза. Голод. Холод в ребрах. Оружие.
Куча подчеркнутых курсивом слов, важных Татьяне, но вряд ли понятных читателю.

Помимо главной героини, есть еще очень любопытный и непонятный почти до самого конца персонаж: Яна. Подруга детства, жившая под боком героини и завертевшая роман с ее мужем (но тут все нормально, Татьяна, почему-то, приняла это спокойно), одновременно растившая двух детей: своего Витю и Танину Александру. Повар в доме. Швея. "Баба", когда Таня "мужик". В 2009 мы знаем, что они уже как восемь лет не общаются. В 90-х - почти "лесбийская" семья. Главный мотиватор. До времени.

Бывший муж, отлично прописанный образ тряпки, палец об палец не ударивший чтобы прокормить хотя бы свою дочь. Сама Александра - современная девушка, отоваривающаяся в интернете, будущий адвокат, активно использующая слова доконает и задолбало, и уж если совсем честно, живущая на шее уже до смерти уставшей матери.

К концу, история уже держит в напряжении, где в прошлом (две параллели времени!) Татьяна становится всё более матерой, глубина отношений с таинственной Яной все больше начинают удивлять, а собственное размытое отношения к словам "капитализм" и "прагматизм" - раздражать.

Что ж, опыт с первой книгой о 90-х для меня прошел удачно. Те, кому тяжело будет читать до конца - дочитайте. Меньше всего хочется спойлерить. Я бы рекомендовала эту книгу всем своим знакомым, кто прожил девяностые не в люльке, как я, чтобы услышать их мнение. И все же, то время, наверное, было для всех разным...

Март 2019, команда Полкая Продулка

Что ж, мои положительные ожидания на счет этой книги не оправдались. Произведение рассказывает про СССР-овскую школу с английским уклоном. Основное место автор выделяет для девочки, в ней учащейся и учительницы, именуемой “Ф.” Ф. – учительница английского языка, любящая произведения Шекспира. Какого-то определенного сюжета я тут не проследила. Просто, есть какие-то события, описания, в какие-то моменты нас закидывает в прошлое девочки, от лица которой повествование и идет. В общем и целом, как-то не интересно. Много неточностей. Раздражали постоянные “они”, “их”, “эти”, “им” и тому подобное, из-за чего я не всегда угадывала, о ком идет речь, а также сокращения, типа Б.Г., Ф. и А.Н. Серьезно, впервые вижу, чтобы наиболее часто упоминающихся персонажей называли просто аббревиатурой (я понимаю, что имена у них есть, но на протяжении почти всей книги они зовутся просто по двум буквам). Слог красивый, хоть иногда подробные атмосферные описания были не к месту.

Роман написан очень своеобразно. Элементы детектива, размышления об истории и литературе, вложенные в уста главным героям, постоянные воображаемые диалоги главной героини с бывшей подругой, с которой она вообще-то много лет не общается... Сюжетную линию выделишь не сразу, но читается с интересом.
Это история женщины, прошедшей через "мясорубку" 90-х. Когда ее муж, "гениальный историк" с незащищенной кандидатской, оказался не способен содержать семью. Когда все сбережения "сгорели" на сберкнижке. Когда ее собственной зарплаты не хватало даже на еду, а любовник, почтенный университетский преподаватель, стал привозить ее в качестве поощрения на раздачу посылок с гуманитарной помощью.
В этой безвыходной ситуации судьба вдруг улыбнулась Татьяне: она познакомилась с новым русским Фридрихом, который посчитал, что в его команде будет не лишней интеллигентная женщина, которой доверяешь с первой минуты.
На новой работе Татьяна стала получать хорошие деньги. Заботу о ее семье взяла на себя подруга Яна (в обмен на полное содержание себя и сына).
Бывший филолог научилась фабриковать "липовые" документы, подделывать подписи, договариваться с таможенниками и отправлять контрабанду. Она даже немного влюбилась в своего хозяина, окружив его неким романтическим флером (кстати, отношения между ними всегда были сугубо деловыми). Не выдержала только одного, когда на фирме начались кровавые разборки и Фридрих едва не заморозил одного из работников в собственном холодильнике.
Тогда она просто ушла. А правильно ли сделала? Сейчас донашивает старые сапоги и ходит по ученикам с репетиторством. В то время как некоторые бывшие коллеги процветают. С другой стороны, спустя некоторой время Фридрих был убит, и Татьяну могла ожидать точно такая же судьба...

Примерно так же, только в более легкой форме, было и с романом «Время женщин». Умом понимаешь, что это хорошо, что это Литература, а сердцем все равно равнодушен.

Впечатления от «Лавры» все еще крайне сумбурные, хотя прошла уже почти неделя после прочтения. Поэтому в отзыве - главным образом попытка хоть что-то для себя прояснить относительно книги, которая не близка, но которую, тем не менее, однозначно хотелось дочитать и понять.

Заговорили о «Лавре» с одной читательницей. Ей роман не понравился. Чижова просто описывает: день за днем, весь этот быт, перечисляет события, сказала она. С этим я никак не могу согласиться. Чижова не просто описывает – она выражает мысль. И вот тут начинается мой личный кошмар по двум причинам.

Во-первых, мысли Чижовой настолько личные и сокровенные, настолько выстраданные, что говорить о них напрямую сродни табу. Молчать же невозможно, желание высказаться становится потребностью. Вот поэтому берется мысль, облачается в слова, а потом все эти слова, эти фразы выворачиваются наизнанку. Автор в них всегда безошибочно узнает свою мысль, будь она хоть трижды перешифрованна. А я тыкалась в отдельные строчки, силясь понять, о чем же, о чем Чижова говорит? Что она хочет этим сказать? И все равно какая-то часть смысла ускользала от меня, и я иногда только задним числом, по дальнейшим событиям книги понимала, что именно об этом вели речь герои пятью страницами выше. Изматывало это страшно. Что ж, цитируя саму Чижову, в искусстве говорить обиняками мы все, замороченные скверным временем, были сильны.

Во-вторых, я сильно подозреваю, что мы с автором кардинально расходимся в мировосприятии. Вот насколько мне кажутся истинными эпитеты/метафоры/сравнения Славниковой, настолько все это в исполнении Чижовой мертво. Нет радости узнавания, нет картинки, которая мгновенно возникает перед глазами. Нет той близости к автору, когда сказанное им как будто укладывается в специально отлитую для этого форму где-то там, в голове. Это при том, что язык у Чижовой хороший, богатый, своеобразный. Но, похоже, мы как-то совершенно по-разному видим и воспринимаем этот мир.

О церкви ли эта книга? Все-таки, нет. Она о попытке самоопределения, о необходимости принадлежности к чему-либо, прикрепленности – к церкви ли, к государству, к материнству. Церковь vs государственная власть – одно из сильнейших противостояний советского времени. Мучительный, на грани сползания едва ли не в безумие, но безрезультатный поиск героиней основы жизни. И понимание абсолютного своего одиночества, неприкаянности своей.

К слову, «Лавра» проходит у меня под тегом «антисоветское». Тут Чижова однозначна и непреклонна, без всяких там ностальгий и «нет, ну было же и в то время что-то хорошее…».

Я могу еще долго, нудно и путано рассуждать об этой книге. И самое обидное, что я все равно не буду до конца уверена, правильно ли я ее поняла, удалось ли мне взглянуть глазами автора, и не переиначила ли я все на свой лад.

Очень неоднозначно получается: за все эти сложности и насыщенность мне хочется ставить безоговорочные пять звезд, но если бы нужно было прочитать «Лавру» еще раз, я бы попросила пристрелить меня сразу.

Что сказать о книге, название которой можно отдать самым ярким отечественным авторам, и оно приживётся как родное? Елена Чижова – тоже не новичок в литературе, она публикуется в литературных журналах с 2000 года, а в 2009 году была удостоена премии «Русский Букер» за «Время женщин». Русский язык у Елены Чижовой и правда богатый, подчас настолько, что так и хочется назвать «Планету грибов» филологической прозой. Да и главный герой-переводчик, беспомощный гуманитарий, только усиливает ощущение, что красота текста – превыше всего, а литературные изыски – не деликатесы, а хлеб. Здесь будет и подслушанная в народе речь, - «Ездиют, доездились, железо пришлось резать. Искры так и сыпались. Разрезали, подошла поближе. Гляжу – батюшки мои, девка. Пока тащили к обочине, присмотрелась: да нет, баба», и игры со словами – «полные пустых надежд».

Но первое ощущение от «Планеты грибов»– растерянность. Основные события происходят в дачном посёлке, а текст выглядит так, как будто кто-то затеял на давно покинутой даче уборку: всё вытащили из всех углов, теперь только остаётся перебрать вещи и выбрать – что выбрасывать, а что нет. В этом деле главное не начать рассматривать, ведь каждая вещь обрастает воспоминаниями, как плющ, намертво привязывая к себе непутёвого хозяина. Роман таким и выглядит – ящиком с набором слонят для телевизора, вымпелом за успехи в соц.соревновании, нелепым подстаканником, чучелом белки и вязаными салфетками: выбросить жалко, ведь всё это связывает общая история.

«У советских вещей – мафусаилов век. С этой точки зрения дача – тупик. Своего рода тот свет, откуда ничто не возвращается: ни стулья, ни кровати, ни сковородки». Поглощать «Планету грибов» стоит неторопливо, чтение это атмосферное, задумчивое, ассоциативное. Ну кто ещё позабудет про динамику сюжета, чтобы спросить читателя «какой смысл заботиться о соснах, которым никогда не стать кораблями?», кто растянет семь книжных дней на целую вечность, уложив в неё, как в коробку для переезда, воспоминания о СССР, студенчестве, родителях, работе и дачной жизни. Или это всё же своеобразный грибной суп из всего, что попалось под руку?

«Ни криков детей, ни голосов их родителей: слишком ранний час. До поворота, где поперечная улица упиралась в главную, он шел краем леса, радуясь тишине и безлюдью. В обыкновенные годы по утрам тянуло прохладой, но это лето выдалось на удивление засушливым: последние дожди выпали в июне. Кусты, высаженные вдоль заборов, обрамляющих чужие владения, покрывала густая пыль. Цветы иван-чая привяли, едва успев распуститься. Он свернул и, привычно держась обочины, обошел вымоину. В дождливый сезон на этом месте стоит глубокая лужа. Теперь лежали высохшие доски, подгнившие, будто обгрызенные со всех сторон».