Ампутация ноги и руки. Покажите доктору, сержант. Видите, как хорошо заживает? Но мы помогли ему не только с физическими недугами, пан доктор, но и с духовными тоже. Когда сержант Черновицкий прибыл к нам, он не знал, как правильно обращаться к сестре милосердия. Но мы научились! Мы усвоили, что сестра милосердия – не девка из кабака, с которой можно позволять себе вольности. Верно, сержант?
– Совершенно верно, сестра, – отвечал солдат, опустив глаза.
– Вижу, вы его усмирили. Могу я спросить...
Ее глаза сверкнули.
– Как я уже сказала, доктор, Бог дал Своим чадам морфий. И Он же дал право лишить морфия.
Она такая, сестра Маргарета. В обаянии, яркости, пассионарности ее образа львиная доля притяжения романа. Я боялась брать "Зимнего солдата" из-за названия, даже зная, что между нами и событиями книги сто лет. Это Первая Мировая, а если я сейчас скажу, что роман не страшный, по большому счету не про войну и вынесенного в заглавие солдата, а про медицину и любовь - вы ведь не поверите?
И будете правы. Можно не показывать сражений, не расписывать диспозиций и маневров, но если про военную медицину и про любовь во время войны, про ампутации оторванных снарядами и обмороженных конечностей, про голод, беженцев, эпидемии, последствия глубоких контузий, известные теперь как ПТСР - это все равно про войну.
Дэниел Мейсон профессор клинической психиатрии Стэнфордского университета, и понятно, почему он оказался хорош с медицинским романом. Неясно, каким образом ему удается такой кинематографичный текст. Пока слушала, все время ловила себя на том, что каждая сцена зримо, в мельчайших подробностях встает перед глазами в IMAX-разрешении. При том, что это ни разу не описательная проза. Как-то ему одной-двумя деталями удается точечными уколами или инжекторным впрыском (если вам ближе механические ассоциации), запустить машину воображения и сгенерировать читателю "свое кино".
Вот анатомический театр, студент с закрытыми глазами, на ощупь должен определить кости скелета руки; вот тот же студент и профессор похищают из кунсткамеры "русалку", чтобы исследовать в лучах рентгеновского аппарата, а вот встреча с Мари Кюри, и ты видишь ее, смеешься над забавной сценкой. А вот вы с отцом обряжаетесь в обмундирование крылатых гусар, и ты чуть не падаешь - до того тяжелыми оказались эти парадные плюмажи из перьев. Ты уже, незаметно для себя, стала им, героем, Люциушем.
У лучших книг есть это свойство, превращать читателя в персонажа. Все, что будет происходить со шляхтичем из старинного аристократического рода, который стал врачом и пошел на войну - все это будет происходить с тобой. Уровень иммерсивности (погружения с эффектом присутствия) у книги высочайший. За то, что на русском эта сопричастность и соучастие так великолепно работают, огромная благодарность переводчикам, Александре Борисенко и Виктору Сонькину. И конечно, любимому Фантому за возможность прочесть.
Роман продолжает традицию прозы, проникнутой гуманизмом и пафосом служения, целительства, спасения, герои которой врачи. Чехов и Булгаков, Кронин и Вергезе. Не вся она написана медиками - Пастернак врачом не был, "Доктора Живаго" вспомнила не случайно, "Зимний солдат" во-многом оммаж великому предшественнику, может быть, не очевидный, но сюжет, образы, тема поиска и "романа невстреч" удивительно совпадают. Неудивительно, если вспомнить, что в мире, в отличие от России, "Живаго" понимают и любят.
Сильный, глубокий роман с немыслимым эффектом погружения.