Цитаты из книги «Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя»

от культурных ценностей, принадлежащих еврейскому народу». Если Израиль является страной, куда должны вернуться евреи, то сионистский «сбор изгнанников» связан не только с физическим возвращением евреев на эту землю, но и со стремлением сделать её убежищем и для еврейских книг – вот стремление, которое сопровождало Национальную библиотеку с самого её начала работы. Спустя пять лет после основания в 1925 году Еврейского университета Еврейская национальная и университетская библиотека (JNUL), как её тогда называли, переехала в новое здание на горе Скопус, то есть на вершине холма в восточном Иерусалиме. По закону от 1933 года в этой библиотеке должны депонироваться по две копии каждой публикации, напечатанной в стране. В 1948 году, когда вспыхнула Война за независимость Израиля, гора Скопус оказалась отрезанной от остальной части Иерусалима, и библиотека была вынуждена переместить свои основные фонды в другое место на Святой Земле – здание в Западном Иерусалиме, принадлежащее ордену францисканцев. Двенадцать лет спустя библиотека была перенесена в новое впечатляющее здание в кампусе Гиват-Рам Еврейского университета, где и находится по настоящее время. В 2007 году Кнессет принял Закон о Национальной библиотеке, согласно которому JNUL была переименована в Национальную библиотеку Израиля.

Помимо юридических следствий, израильский судебный процесс резко изменил двойственное отношение страны к культуре диаспоры. На протяжении всего этого разбирательства государство Израиль действовало так, будто оно может претендовать на любой еврейский культурный артефакт2, даже если он был создан ещё до образования Израиля. Дело подали так, будто теперь всё еврейство находит свою кульминацию в еврейском государстве, как будто еврейская культура побуждалась телеологическим переходом к Иерусалиму. Во время судебного разбирательства Национальная библиотека изображала Кафку как основателя современных еврейских культурных достижений, а сам Израиль – как наследника достижений диаспоры. Как сказал председатель правления Национальной библиотеки Давид Блумберг, «библиотека не собирается отказываться

Страшный суд именно так; по сути, это вечное заседание военно-полевого суда»9. Судьи в Иерусалиме могут считать, что вынесли окончательный вердикт, но символический суд за наследие Кафки ещё предстоит закончить.

Судебное разбирательство также показало, как сильно были выбиты из колеи эти наследники, когда получили то, к чему стремились. Осознавая скрытую силу воображения Кафки, они хотели не просто обладать, но и ограничивать и классифицировать. В конце концов, художественное утверждение – это одно, а национальное подтверждение – совсем другое. В своей Нобелевской лекции 1987 года Иосиф Бродский сказал: «Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу, реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отношению к временному, ограниченному»8. И именно последнее и сберегают архивариусы. Но что в мире более эфемерно: слова или государства? Если суд представляет собой паническое противодействие ограниченного (интересов государства) бесконечному (литературе), то немецкое слово «суд», Prozess, предполагает существование ничем не ограниченного прогресса.

писателя с сионизмом и евреями» являются одним из аргументов, по которым утерянные записи должны остаться в Израиле. Решение израильтян оспаривать завещание Эстер Хоффе совершенно ошеломило не только Еву, но и наблюдателей в Германии. Дело том, что Немецкий литературный архив (Deutsches Literaturarchiv) в Марбахе также вёл с Хоффе переговоры о покупке наследства Брода, в том числе и материалов Кафки. В связи с этим Немецкий архив в качестве заинтересованной стороны обратился в суд, чтобы поддержать право Хоффе на владение рукописями. Институт в Марбахе, крупнейший в мире архив современной немецкой литературы, является для Германии примерно тем же, чем Национальная библиотека для Израиля. Он финансируется, во-первых, землей Баден-Вюртемберг, во-вторых, непосредственно государством Германия, а, в-третьих, получает финансирование от Немецкого научно-исследовательского сообщества (Deutsche Forschungsgemeinschaft, DFS), которое, в свою очередь, получает большую часть своих средств от федерального правительства.

С самого начала рассмотрения дела юридические аргументы Хеллера перемешались с идеологическими соображениями. К Хеллеру присоединился и целый хор израильских деятелей, которые утверждали, что законное место архива Кафки находится в израильском государственном учреждении. Так, например, исследователь жизни и творчества Кафки профессор Марк Гельбер из Университета имени Бен-Гуриона отметил в интервью New York Times, что «личные связи

здания. Эстер также собиралась разрешить доступ к материалам немецким редакторам собрания избранных работ Вальтера Беньямина; оригиналы нескольких писем Вениамина к Броду, опубликованные в собрании сочинений, позже были найдены среди бумаг Эстер.

Но было ли это так на самом деле? Мешала ли предвзятость Эстер изучению наследия? Ева настаивала на том, что её мать в конце 1970-х и все 1980-е годы позволяла ведущим ученым, изучавшим творчество Кафки, знакомиться с имевшимися у неё документами. «Утверждать, что мы не допускали исследователей к материалам, – это значит лгать», – подчеркивала она. И действительно, Эстер 17 октября 1978 года заключила контракт с легендарным издателем Зигфридом Унзельдом (1924–2002), патриархом издательства Suhrkamp Verlag, на право использования рукописи Кафки «Описание одной борьбы» (17 октября 1978 года)4. Она также продала издательству S. Fischer Verlag права на использование фотокопий романа «Процесс», писем Кафки к Броду и дневников путешествий Кафки и Брода для академического издания на немецком языке под редакцией Малкольма Пэсли из Оксфорда (16 и 21 октября 1986 года). В последнем случае Эстер получила сумму в размере юо ооо швейцарских франков и пять комплектов первого тиража академического

Говоря словами Генри Джеймса, обращенными к его племяннику, распорядители литературного наследия достаточно часто сталкиваются с желанием автора «как можно более жёстко помешать посмертному исследователю».

цвет книжного шкафа в квартире Хоффе на улице Спинозы. – Нет, – ответила Коэн. – Но если свидетельница не помнит цвет книжного шкафа, – наседал адвокат, – то как она смогла так хорошо запомнить беспорядок и кошек? – Книжный шкаф, – ответила Коэн, – это обычное дело у екке (немецкоязычных евреев. – Прим. авт.), и я не обратила на него внимания. Но мне не часто приходилось видеть кошек на грудах документов.