Отзывы на книги автора «Александр Генис»

Очень понравился сборник! Жаль, что в конце самом, рассказа два-три оказались не слишком интересными, но впечатления это почти не испортило.
Чудесные воспоминания разных писателей, которые жили в советское время.
Тут нет сладкой патоки, но и очернительства не наблюдается. Просто у всех своя правда.
Кто-то собирал макулатуру и выискивал в журналах детективы и фантастику, кто-то жил на правительственных дачах и отоваривался в спецмагазинах.
Кто-то вспоминал школу, кто-то военные сборы, кто-то поезду в невиданную ранее деревню, а кто-то дедушку — соратника и друга Королева.
Но все рассказы, безусловно, заслуживают внимания.
Мне было очень интересно. И про моду, и про Москву, и про маленькие города, и про магазины, и про пионерские лагеря.
Здорово! Огромное спасибо авторам и составителям этого чудесного сборника!

Речь пойдёт о национальной кухне, о гастрономических традициях и кулинарных изысках, крайне редко требующих экзотических продуктов. Книга написана в 1987 году, и авторы в это время не так уж долго прожили в Америке, чтобы безусловно принять новые условия и абсолютно забыть те, от которых уехали. Поэтому периодически проскакивают едкие замечания по поводу кремлёвских старцев и сетования, что русскую кухню не очень любят в Америке, потому что не любят Советский Союз, что подкрепляется сравнениями наподобие этого:

Мао Цзэдун – тоже не Иисус Христос, но разве страдает репутация китайской кулинарии из-за культурной революции?

И вот эта некоторая политизированность - единственный минус книги. Взялась я её читать немедленно после прочтённой кулинарной части книги Александр Генис - Сладкая жизнь (сборник) , видимо, не хватило мне в многочисленных рассказах о национальных кухнях именно русской. Теперь - хватило, сполна)).

Здесь нет изысков в традиционном понимании этого слова, но при чтении очерёдности погружения приправ в кипящий бульон, слюнки текут. Так что предупреждаю: зожникам и сидящим на диете лучше не читать. Помимо реальных рецептов с подробнейшим описанием, но без точных граммов (это оттого, что авторы считают: "Домашней кухне свойственен произвол, волюнтаризм, случайность. Другими словами – вдохновение."), есть ещё множество рассказов и рассуждений о месте трапезы в культуре, о восприятии русской кухни за рубежом (умирала со смеху, читая выдержки из кулинарной книги о русских блюдах, написанной английским автором - глава называлась "Клуковый суп", потому что англичанин для большей достоверности давал названия блюд типа по-русски, и извратил всё, что можно и невозможно, а далее последовали рассуждения Вайля и Гениса, что следовало бы с ним за это сделать). Русскую кухню знают плохо, по многим причинам, но главная, по мнению авторов, такова:

В Штатах к нашему балету давно привыкли, а вот настоящие соленые огурцы здесь редкость. Это и понятно, огурец не Барышников, по телевизору не покажешь.

Запад идёт по пути максимального упрощения, а чего уж проще, чем питаться на ходу, в крайнем случае приготовить что-то очень простое и главное - быстрое. Русские же блюда в основном готовятся долго: поджарка, томление, дозревание...

Кулинария – уникальное искусство, в котором усердие стоит больше таланта.

Но если со всем усердием налепить пельменей, а не купить готовые китайские дамплинги, если сварить правильный борщ, а не то, что под этим названием подаётся в американских и европейских "русских" ресторанах (есть даже история о том, как в одном из таких заведений рекомендуют есть борщ холодным!), да запить обед правильным напитком - тут вам и будет счастье и гармония тела и духа))).

Пересказывать сюжет не получится, но порадовать цитатками могу:

Если спросить неравнодушного к еде человека о его кулинарных склонностях, то в ответ прозвучит меню дорогого ресторана. И только домашние этого неискреннего гурмана знают, что он убил брата за сковороду котлет с жареной картошкой.

Жизнь вообще вредная вещь, ведь она всегда ведет к смерти. А после шарлотки эта неизбежная перспектива уже не кажется такой пугающей.

Во рту язык никому не нужен, чаще всего опасно вреден и назойливо утомителен. Но на блюде!..

Или вот такими, абсолютно неполиткорректными:

Чем мы отличаемся от французов? Это ясно: наше несомненное преимущество в том, что они лягушатники. Русский человек – едок обстоятельный: он прыгающего не ест. А французишка, в пальтишке на рыбьем меху, с куриным своим умишком, все стрескает.

Почему Илья Муромец был такой геройский молодец? Да потому что просидел сиднем на печи тридцать лет и три года и привык лениться, и, когда с печи слез, ему было проще срубить незнакомому человеку голову, чем пускаться в непривычный труд взаимопонимания и дипломатических ухищрений.

Словом, эту книгу следует читать не наскоком, а вооружившись некоторым количеством сала и солёных огурцов в холодильнике и серьёзной решимостью повторить хоть что-то из описанного на собственной кухне. Как ни крути, а еда - важная часть жизни.

Если сравнить жизнь с остывшими макаронами, то легко убедиться, что тому и другому смысл придает острота, внезапная любовь, томатная паста, рискованные приключения, красный перец, лотерея, чеснок.

Написать патриотическую книгу очень легко. Написать хорошую патриотическую книгу - почти невозможно.

Вайль и Генис дарят радость встречи с хорошей литературой даже тогда, когда рассказывают о кулинарии или географии. А если речь идет о литературе, это двойное удовольствие. Тройное, потому что выбор предмета в рамках заявленной темы определяет отношение. Наградой за рассказ о неизвестных вещах будет вежливый интерес, разговор о знакомом с детства  - заденет за живое.

"Уроки изящной словесности" посвящены произведениям из школьного курса. с которыми давно случился импринтинг. Кому-то из героев мы сочувствовали, читая, кого-то осуждали, влюблялись, ненавидели (не за то, что надо читать клятую классику, но потому что барыня гадина и Герасим тряпка-как-он-мог!) Всякий наполнял эти сосуды своим содержанием, но были они для всех.

То, что предлагают соавторы - не просто свежий взгляд на программную классику, но глубокий серьезный литературоведческий анализ, поданный с мейнстримовым уровнем занимательности. Не то, чтобы поворот на 180 градусов от методичек РОНО, скорее взгляд на школьную классику чуть сбоку и по касательной.

Карамзин "Бедной Лизой" не только  доказал, что бедные тоже могут любить и открыл в русской литературе эру сентиментального романтизма, но сделал ее отличительной особенностью гладкопись. Положительные герои фонвизинского "Недоросля" блеклые и неинтересные, в то время как грубияны и невежи, над пороками которых надобно смеяться - живые и узнаваемые.

Кем был первый русский писатель-диссидент, о котором императрица Екатерина сказала: "Бунтарь хуже Пугачева" и в самом ли деле "Путешествие из Петербурга в Москву" задумывалось как гневное обличение крепостничества. Вы удивитесь, но с не меньшим пылом Радищев на страницах своего травелога осуждает привычку светских девиц чистить зубы (подумать только!) порошком.

В чем секрет немеркнущей популярности крыловских басен, которые входили в школьную программу при всех монархах, не были упразднены победившей революцией, советский режим почил в бозе и вновь возрождается на волне новой имперскости, а басни дедушки Крылова все так же востребованы, отчего?  Может потому, что воз и ныне там?

От чего горе в самой, пожалуй, разбираемой на цитаты пьесе в русской литературе? В самом ли деле от ума или от того, что Чацкий  демонстрирует не то качество ума, какое могут понять и оценить в отечестве.  В наших палестинах испокон веку для слова один смысл, а для дела другой и расходиться они могут по диаметру.  А он, вернувшись из своих Заграниц, пытался соединить то и другое.  Ну не сумасшедший ли?

Вольнолюбие лирики Пушкина давно стала общим местом, примерно как "лошади кушают овес" и "после осень бывает зима". Но мало кто задумывается какие этапы проходил пушкинский стих  по мере становления. "Евгений Онегин", о котором кто только из столпов отечественной словесности ни писал и образы как только ни препарировали, но объяснить, отчего так сладостен нам онегинский стих, никто не сумел.

Лермонтов открыл русской литературе прозу и подарил первый приключенческий роман, превзойдя рамки жанра. "Герой нашего времени", при всех чертах мейнстрима, на порядок превосходит авантюрный роман. Может оттого. что начало было так немыслимо хорошо, жанр, как таковой, в русской литературе не получил серьезного развития - трудно превзойти идеал. Александр Дюма, кстати, весьма ценил Печорина и даже перевел его на французский.

Неистовый Виссарион, который бестрепетно приступал к анализу произведений золотого века русской литературы и навек отравил отечественную литературную критику вирусом занимательности - сухой, академичной, безымоциональной критики у нас и читать не станут. Белинскому же мы обязаны традицией суда над персонажами, столь любимым школярским литературоведением.

Гоголь как русский Гомер и создатель нового эпоса. "Мертвые души" современники дружно окрестили русской Одиссеей, в пару нужна была Илиада, и НВ изрядно подправил написанного прежде "Тараса Бульбу", добавив русского патриотизма, отравленные плоды которого, парадоксальным образом, мир и нынче жует, морщась от горечи (PS. ненавижу "Тараса Бульбу", но Гоголя обожаю).

Страшно хочется рассказать обо всем: Овальное совершенство Обломова, "Гроза" Островского как антитеза "Госпожи Бовари". Красивые герои мужского мира Толстого, уничтожаемые войной и бедный Родя, обреченный  безжалостным Достоевским на жетвоприношение. Игрушечные люди Салтыкова-Щедрина и Чехов,  не написавший романа, но создавший жанр микроромана некоторыми из своих рассказов, как "Дама с собачкой" или "Ионыч". Хотела бы я, но и без того много всего понаписалось. Лучше почитайте об этом у авторов.

Умная, изящная, ироничная, в высшей степени компетентная и замечательно оригинальная интерпретация. А если вы уже научились слушать аудиокниги, то в исполнении Игоря Князева, известного как давний и горячий поклонник Петра Вайля, аудиовариант книги превосходен.

Не удалось мне пройти мимо книжки с таким манящим заголовком. Нет, я даже не про "камасутру", а про "35 уроков литературного гедонизма". Гедонизма же! Не знаю, что там у кого представляется, а у меня аж слюнки потекли – ведь значит, что это книга про то, как получить от чтения максимум удовольствия. То, что надо.

Поначалу автор действительно держал заявленный темп, урок был уроком. Как надо читать Толстого, в каком состоянии хвататься за Достоевского, что делать с безудержным Гоголем? Что-где-когда не только освещалось, но ещё и мотивировалось. Но чем дальше в лес, тем толще стали попадаться партизаны. Уже через пару так называемых уроков стало ясно, что такой заманчивый подзаголовок высосан из пальца в чисто рекламных целях. Это просто 35 хаотичных эссе на тему чтения, никакой общей структуры, никаких "уроков". Иногда попадается удачный и интересный материал (большую часть которого благоразумно разместили в начале), а иногда тоска серая и жидкая водичка. Я, на самом деле, где-то неделю назад закончила сейчас, но большая часть эссе уже из памяти выветрилась — ничего в них нет такого, что хотелось бы запомнить навсегда и уж тем более использовать в своих читательских оргиях.

А вот как авторская колонка (подозреваю, что именно оттуда и понаплывали эти 35 уроков) текст выглядел бы вполне симпатично. Когда уже составители поймут, что пихать эссе без литературного редактирования – дурной тон, книга так не склеится, она так и останется сборником разрозненных материалов под одной обложкой, даже если все материалы по одной и той же теме. На то и нужен редактор, чтобы подогнать тексты один к другому, составить общую картину. А так – очередная симпатичная и неглупая, но не слишком ценная вещичка. Штучка. Книжечка. Камасутрочка. Обязательно с уменьшительным суффиксом, чтобы не зарилась на место литературы и осталась в почетных списках литературочки.

Одна отрада —
разломив коврижку, голодную кормить с ладони мышку.

На самом деле, нормально жили. Не лучше и не хуже других. И теперь так же живем. Есть разница, конечно. Душная несвобода официальной жизни компенсировалась особой теплотой в межличностных отношениях. Необходимость добывать жизненные блага: от туалетной бумаги и сервелата до книг и театральных билетов - развивала особую оборотистость. Привычка вычитывать второй и третий смыслы эзопова языка газетных передовиц особым образом настраивала мозг на двоемыслие - практически каждый в той ушедшей стране владел двуязычием, недурная профилактика альцгеймера.

К сборнику рассказов "Без очереди" от Редакции Елены Шубиной приложило руку немыслимое количество авторов - тридцать восемь, и выдержан он примерно в этом ключе. Вынесенная в заглавие реалия тогдашней нашей жизни (о, сколько часов каждому довелось выстоять в бесконечных очередях за всем!) несколько снижена отменяющим предлогом - что с того, что было непросто, все мы пробились, невзирая. Есть, что вспомнить теперь, и хорошего не меньше, чем плохого. А кроме того, все мы тогда были моложе и лучше, кажется.

Они очень разные и повествовательный уровень сильно различается, да иначе и быть не могло, когда под одной обложкой собрано столько разноголосых литераторов (и не только - дочь члена политбюро или внука авиаконструктора способность связно рассказать о родителях и собственной юности не делает ведь писателями).

Еще одна особенность книги - отсутствие единого формата. Рассказы соседствуют здесь с очерками, мемуарами, эссеистикой, литературоведческими статьями. Плохо это или хорошо? Как по мне - второе, нет унылого единообразия, от каждого текста можешь ожидать сюрприза, а насколько приятным он окажется, зависит от многих факторов, вплоть до погоды за окном. В любом случае, нескучно и недолго. Вот, поймала ощущение - похоже на диапроектор, или режим слайд-шоу: щелк, картинка, небольшой рассказ о ней, новый щелчок.

Из того, что очень понравилось. "Стране нужна бумага" Шамиля Идиатуллина, именно что рассказ о школьном сборе макулатуры и о том, как смышленый предприимчивый мальчишка вылавливал из толстых журналов фантастику, приключения, боевики советского образца - все, в погоне за чем взрослые уже в своей взрослой жизни меняли такие же горы бумаги на талоны с марками, дававшие право покупки вожделенных томов приключений, боевиков, фантастики. Книжный дефицит, однако, а в журналах нет-нет, да и появлялось что-нибудь стоящее, я тоже так искала.

Яркое кишиневское разноцветье, фейерверк звуков, запахов, вкусов, который обрушивает на тебя автобиографический очерк Марины Степновой с неподходящим названием "Белый унитаз". Печальный "Дружок" Сергея Шаргунова, неожиданно хулиганские "Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать" от Евгения Водолазкина. Интересное эссе Дмитрия Захарова "Внутренняя Мордовия" о современном мифотворении золотого века.

И неожиданно забавный стихотворный "Райцентр" Михаила Шишкина, и мрачновато-нежные иллюстрации Саши Николаенко, отбивающие части (которая "Федя Булкин", но текста ее в книге не будет, а будут только рисунки) Все это мое-мое в сборнике, другой читатель полюбит другие вещи, благо - выбрать есть из чего.

Чтение - занятие весьма интимное, как правило человек наслаждается книгой наедине, за закрытыми дверями. Конечно, в нашем современном мире существуют и другие альтернативные варианты: например, слушать аудиокнигу по дороге на работу в метро, но даже такой формат вызывает желание отделиться от толпы, чтобы по максимуму впитать в себя каждое слово, каждую мысль. Делимся прочитанным мы только с единомышленниками, теми людьми, которые смогут разделить нашу страсть, понять ее и оценить.

Поэтому для меня совсем неудивительно, что Александр Генис с легкой руки назвал свою книгу Камасутрой. Что-то в этом есть. Ведь здесь он обнажает свое отношение к чтению в целом и раскрывает перед читателем личное мнение о разнообразных романах и авторах. Помимо этого мы видим глубокую привязанность и трепетное отношение к литературе, узнаем самые потайные секреты:

"Лучшее в античной литературе то, что она помещается в один шкаф, и я хотел бы в нем поселиться"

И да, о своих книжных шкафах Генис рассказывает много и охотно. Так, что сразу начинаешь перебирать и свои полки, вспоминая чем бы хотел еще их наполнить.

В Уроках чтения нет никакой особой системы. Поначалу мне тяжело было сориентироваться, но постепенно я привыкла, что мысль автора произвольно скачет в ту или иную сторону. Это не раздражает, а скорее делает восприятие лучше и напоминает разговор с другом, а не монолог ученого мужа, который знает все и вся. Зацепили рассуждения Александра о Сэлинджере. Что-то подобное о "Рыбке-бананке" и Колфилде вертелось и у меня в голове. Да и много ценных и полезных вещей удалось почерпнуть - на многие романы открылся вид с абсолютно другой стороны.

Генис поделился своим рецептом читательского счастья, коснулся собственной биографии, что-то покритиковал, что-то проанализировал. Получилось здорово - легкое, практически невесомое произведение, вмещающее разностороннюю информацию для любознательных людей.
Юмор писателя меня однозначно подкупил, со многими суждениями я была согласна, так что польза, несомненно, есть. Если вы желаете открыть какие-то новые для себя грани и идеи для чтения, кто знает, может, вам и повезет их здесь найти.

Мой любимый филолог М. Л. Гаспаров разделял научные подходы на два вида: критические и исследовательские. Исследователь скажет: «Радуга – это оптическое явление в атмосфере, имеющее вид разноцветной дуги на небесном своде». Критик скажет: «Радуга – это красиво» или, напротив: «Радуга – это попсово, желаю грозу с чёточными молниями». «Уроки изящной словесности» Петра Вайля и Александра Гениса ярко представляют критический подход. Мы просто решились поговорить о самых бурных и интимных событиях своей жизни - русских книгах – согласитесь, вступительная фраза звучит гордо. Соавторы поставили себе высокую планку: создать альтернативный учебник русской литературы, занимательный, непредсказуемый, поэтичный. Но всё же учебник.
Поймите правильно, я люблю эксперименты. В лабораторных условиях, читай, не над собой. Помню, в школе судорожно отплёвывалась от сцен допроса в «Разгроме» и «Молодой гвардии», параллельно зачитываясь набоковским переводом Alice in Wonderland. Прошли годы. Фадеева исключили из школьной программы, где почётное место заняла как раз-таки «Аня в Стране Чудес». Ученичков тошнит. Дщерь одной из наших коллег (с подачи мамы-умницы) в сочинении написала, что Wonderland - галлюцинации наркомана. Аня, прелестное созданье, чем-то удолбалась, дурак Кэрролл описал, а осёл Набоков перевёл. Ученичкам, бедненьким, навязывают, они, бедненькие, реагируют. Негативно.
А какая формальная разница между следующими утверждениями:
Лишь один образ Андрия резко обособлен в повести. Позорная его гибель, являющаяся необходимым нравственным возмездием за отступничество и измену общенародному делу… (С.И. Машинский, 1976 г.)
Вера в Россию, по Гоголю - это и есть вера в Бога... Янкель отвратителен автору именно не еврейством, а рационализмом, отрицающим стихийную - то есть единственно истинную - духовность. (Вайль и Генис, 2000 г.)
По смыслу цитаты противоположны, но каждая из них говорит не о Тарасе или Гоголе, а о времени создания статей. Раньше смысл козацких вытребенек приписывался радению за общенародное дело, теперь какой-то «стихийной духовности», ам сляв, над которой недурно и постебаться с позиции рационалиста-западника Янкеля. Учебничные, однозначные утверждения, только с позиций новой идеологии. Главное в поэзии Пушкина – вольность (ждёте уж рифмы «фривольность»? Дождётесь, тонкие эротические ножки уже топочут в прихожей). Главное в «Преступлении и наказании» - то, что Христос есть прообраз Раскольникова. С этими утверждениями даже не хочется спорить, соавторы так видят. Я так вижу – исчерпывающий пример критического подхода. И в какой-то момент начинает занимать уже не ход мыслей в эссе, а тот образ, которым пытаются зацепить, поддеть читателя. Отреагируй, лапушка! Хоть глазком, хоть правой ноженькой.
И ведь реагирую! Ага, Карамзин ответственен за чрезмерную целомудренность русской прозы. Интересно. Слишком силен был в Фонвизине Недоросль, чтобы он мог стать Стародумом. Неожиданно, хотя Фон Визен бы оскорбился. Но когда Крылова объявляют ни больше, ни меньше, как творцом нового Евангелия… Уважаемый редактор, может, лучше про реактор?
Впрочем, писаревщины у Вайля и Гениса нет… или почти нет. Александру Сергеевичу и Льву Николаевичу не делают а-та-та по попке. Влетает лишь тем, кого ругать можно и модно. Чернышевский... ну, с Чернышевским всё ясно, "Дар" уже написан. Некрасову попало за то, что он жалел мужика и лишил своих персонажей даже единственной свободы - свободы созидательного крестьянского труда. Первое утверждение спорно, второе абсурд а-ля Салтыков-Щедрин, сказка "Коняга". Коняга неуязвим потому, что он "настоящий труд" для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! Трудись, Коняга! упирайся! загребай! Вообще созидательный тяжёлый физический труд за спасибо Некрасов описывает куда как реалистично... А самого Щедрина как отщёлкали! Ему идут сокращённые издания; он обречен нести крест русских писателей -- принимать литературу чересчур всерьез. А лучшая глава "Истории одного города" - описание градоначальников. В ней, как в капсуле, заключен фантастический роман, который, будь он написан на таком же уровне, как этот перечень, мог бы на целый век опередить "Сто лет одиночества" Гарсиа Маркеса. Понятно, щедринская сатира может нравиться или не нравиться. Но предъявлять к ней требование опередить Маркеса, простите, дико. Всякому овощу своё время.

Я могу так ораторствовать часами, но время сказать о положительных сторонах "Родной речи". Соавторы ставили себе целью открыть возможность к прочтению того, что раньше всего-навсего изучали и, изучив, отбросили. У них получилось. Победа за Вайлем и Генисом, а я пошла сдувать пыль с Радищева и Гончарова. Книга, которая побуждает читать дальше, - это по определению нужная книга.
Спасибо Вам, Morra , за этот прекрасный опыт, а флэшмоб 2011 - это хорошо и славно.

Все чаще приходится наблюдать, по мере старения своего окружения, — на закате жизни с человеком что-то происходит. Возможно, подходящая грань, за которой что-то может быть, но, вероятнее всего, большое ничего, настолько страшит, что заставляет усиленно строить «мостики» с реальностью. «Мостики» эти, как правило, тесно связаны с деятельностью человека. Так, многие действительно хорошие научные работники под старость начинают изобретать «теории всего» — ну т.е. на основе своего узкоспециального опыта пытаются формировать очень общие модели, и мелкие наблюдения из жизни становятся им питательной почвой для формирования глобальных обобщений. Как сейчас помню, когда один очень пожилой председатель одного из крупнейших диссертационных советов в России на семинаре, предназначенном для молодых аспирантов/докторантов (куда меня занесло исключительно из желания послушать одного конкретного спикера) в своем выступлении презентовал нам... ни много ни мало «всеобщую теорию познания». Теория эта сводилась к двум линейным графикам, которые призваны были проиллюстрировать развитие человеческой мысли за всю историю. Я сидел и думал — как же люди по-разному сходят с ума. Кто-то сходит вот так, кто-то иначе, но это неминуемо сводится к попыткам «заякорить» себя. Инструментарий, понятное дело, будет у всех разных.
Данная книга называется: «Уроки чтения. Камасутра книжника». И название уже обманывает — никаких «уроков» в данной книге нет. Что такое урок? Урок — это система; когда материал разбит на уроки, значит автор данного курса предусматривал какую-то систематизацию, последовательность, иерархичность в подаваемых знаниях. Систематизация вообще не конек ни данной книги, ни автора — автор ничтоже сумняшеся сам признается, что с систематизациями в жизни у него не удалось, и никогда у него это не получалось делать (что странно, будучи выпускником Латвийского университета, который, конечно, хоть и не Тартуский, но косвенно связан с именем великого Ю.М. Лотмана ). Более того, автор идет дальше, смело отрубая, что систематизации только мешают — интуитивная каша, дескать, значительно лучше сухости систем и жесткости логики. Посыл этот на разные лады будет повторен несколько раз. Вот эти самые «уроки» без «уроков», «Камасутру» (книгу, кстати, досаточно хорошо структурированную) без структуризации нам и предстоит читать — вернее жевать нечто недопереваренное, не до конца осмысленное, а, скорее, просто наваленное в кучу.
О чем нам предстоит узнать? О литературе, Боге, слове, Боге, чтении, Боге, Библии, Боге, календаре Майя, Боге, Солженицыне, Жириновском, сюжете, Боге, Ходорковском, Боге, ребе из Любавичей Шнеерсоне, Боге, Гоголе, Боге, цензуре, филологии и, конечно же, куда без него — о Боге. Главная аналогия, упорно не желающая отлетать за не столь длительное чтение — поздние годы Гоголя, то самое старческое заглядывание в небо, граничащее с безумием, вылившееся в Избранные места из переписки с друзьями и Размышления о божественной литургии. Жанр этот никакие не «уроки», и даже не «камасутра» — данный сборник разнородных очерков ничего не дает в плане понимания книги для читающего человека, ибо у него уже есть свой аппарат, а не читающему он просто будет неинтересен. Данный сборник это просто такая старческая попытка «систематизации» (видно, что автор этого желает даже в названии, но видно, что автор в этом не умеет, и даже не хочет себе признаться, что надо бы уметь) без необходимого для этого методического аппарата. В результате эти разнородные очерки состоят из:
1. Очень недурных авторских суждений, явно, продуктов долгой мыслительной деятельности и большого читательского опыта — а-ля: «Классиков надо читать не с лупой, а с биноклем» или аналогий «Гоголь — русский Маркес» (редакторы, предусмотрительно, самое интересное вынесли в самое начало — поэтому если вам надоело, и чувствуете, что пора бросить — смело бросайте. Дальше будет только хуже);
2. Стандартная каша в голове постсоветского интеллигента — бурное удивление что, оказывается, цензура существовала не только в СССР, но и в Англии. Данное утверждение написано с таким неподдельным шоком, что становится понятно, что перед нами рафинированный представитель советской образованщины (сам автор данного слова не стесняется. а даже бравирует);
3. Попытка поделиться какими-то практическими советами, вроде чтения с карандашом. Для кого это — малопонятно. В те времена, когда я читал без карандаша — никто бы меня не убедил его взять в руки. Когда мне понадобился карандаш (ладно — твердый текстовыделитель) — мне не нужен был чей-то совет для этого;
4. Забивание остального места высосанной из пальца актуализацией, вообще не имеющей к обозначенной теме отношения. Зачем, спросите вы, Ходорковский или Жириновский в данной книге, в данной теме? Вы правы — они тут просто так. Это какие-то разорванные мемуары, которые мелко нарублены, свалены в кучу да перемешаны.
Я не против разовых наблюдений автора из серии: «Кривое зеркало вмещает больше» или «Историческая проза нужна чтоб погрузиться в эпоху, а приключенческая чтоб подслушать эпоху» — мне бы хотелось, чтоб это были не кучи разнородных сведений, из которых с лупой приходится выковыривать жемчужные зерна, коих тут, прямо скажем, совсем немного — а нечто большее. В данном случае мы видим классическое: «Что в голове — то и на бумаге».
Бывают люди с изначально вышколенным методическим аппаратом — даже когда они что-то пишут экспромтом, видно, что за написанным есть система, есть некий замысел. Увы, такие далеко не все — из козырей в руках у автора только язык, настоятельно вводящий в транс. С литературной точки зрения написано неплохо, но, опять же, к «урокам» это отношения не имеет. Бедность методического аппарата автора, к сожалению, равно как и непонимание, зачем он нужен, не были преодолены на страницах. Вот и получаем мы тезисы вроде: «Бог как секс — не переносит разговоры про себя». Неплохая мысль — но подведи ты под это что-то стоящее. Дай пример, объясни, почему так. Ты же литературовед, в конце концов. Строго следуя своей концепции литературного гедонизма автор не хочет утруждать себя неприятной для него аналитической или исследовательской работой — подчас неплохие тезисы просто висят в воздухе.
Раздел, где автор размышляет о науках, системологии, философии — боюсь, заставит дергаться глаз не только у меня. Сказать, что это примитивно и незрело — это не сказать ничего. Трагедия неплохого специалиста в своей области — за рамками её он начинает нести ахинеию с той же самоуверенностью, что есть в его действительно профессиональных суждениях. Не читать же всерьез эти надоевшие противопоставления Восток и Запада, которые мгновенно выдают незрелого философа?
Куски мемуаров, которыми обильно пересыпана книга, немного позволяют понять самого автора. Ключ в одном слове — инфантильность. Автор мечтал всю жизнь учиться, и никогда не работать (важный маркер — учеба это подготовка к жизни. Когда человек мечтает готовиться к жизни вместо самой жизни — это об очень многом говорит). Автор мечтает читать, т.е. качаться на волнах, создаваемых великими писателями — именно поэтому Достоевский неприемлем, т.к. мешает нежиться, а больше невротизирует своими текстам, а Толстой замечателен, ибо нет там чего-то, что выбило бы из седла читателя. Продолжая мысль автора что «филолог — не обязательно писатель», и что он, дескать, завидует «настоящим» писателям — я продолжу, что люди, публично отрицающие ценность систематизации, втайне завидуют тем, кто это умеет делать, и даже книги называют в соответствии со своим тайным комплексом.
Еще одна биографическая важная черта — автор задался целью уничтожить сюжет. Дескать, сюжет только вредит. А вот без сюжета будет... и очень удивился, когда у него ничего не получилось. Это удивление он сохранил, похоже, и до сегодняшних дней — еще один штрих к портрету. Последняя история — как автор пытался найти «русский роман». Разумеется, автор не дал определение, что же он хочет найти, ограничившись этой заведомо неясной формулировкой. Мигом выведя, что «Милый друг» это идеально французский роман, автор стал искать «русский роман» — старательно отметая все. Пушкин сильно европейский, поэтому он не может быть русским. У Гоголя много чертовщины, поэтому он не может быть русским (!!!). У Достоевского тоже ничего русского. Нет особого русского и у Толстого — там аристократия описана нерусская. Ну т.е. русская, но как нерусская. Побегав за своим хвостом, автор признался, что миссия то невыполнима. От таких поисков, в сопровождении с такими рассуждениями, хочется рыдать. Трагедия эмпирики без должной степени теоретизации.
Завершить данный отзыв хочу смысловой цитатой из автора: «Русский язык нужен не для того чтоб донести мысль, а чтоб размазать её». Глядя на эти «уроки» без уроков, честно говоря, даже не знаешь, что возразить. Размазано так размазано.

Вы никогда не узнаете, что содержит в себе салат оливье, из чего сварена solyanka, чем наполнены pirozki и что внутри kulebyaki. Закрытый мир.

Владимир Сорокин "Манарага"

Мне нравится, как умеет развлекать нас, читателей, Александр Генис, он много путешествует, потому и может рассказать много чего интересно, именно в ключе "не местных познавалок", он тяготит к небольшим эссе, в которых он легко, иронично, с использованием своих личных ощущений, путешествий и отношения, иногда с позерством и бравадой, пытается раскрыть свои изначальные зарисовки. Если рассматривать малую путевую прозу Гениса с таких позиций, то можно сказать, что получается у него идеально. Остается только вопрос, ожидаете ли вы именно этого от его книг?

Ну, а, кстати, главная тема этих эссе может быть совершенно разной. Вот, захотелось автору в этот раз продолжить свою кулинарную тему - пожалуйста. Причем это не будет глубокой кулинарной книгой, насквозь пропитанной интересными рецептами - это все равно будет специфичная путевая проза. Вот и здесь Генис не ограничился узкой темой, заявленной громко в названий. Можно даже сказать наоборот - княгиня Гришка - только маленький эпизод в одном из эссе, как и история советской кухни рассказано сжато страницах на 20. Автор придерживается принципа, который я вычитал в другой его книге:

Даже когда жизнь ужасна, мир прекрасен

Он любит рассказывать в свое удобном ключе о прекрасном мире, который нас окружает, просто здесь он дополнительно окутан кулинарной аурой.

Гастрономическое искусство, как и театральное, мимолётно: оно оставляет следы лишь в нашей памяти

Эссеистское искусство Александра Гениса базируется на такой же базе, именно потому я его и читаю, для улучшения своего внутреннего психологического климата. А пойду-ка я в магазин за инградиентами к будущей солянке и пирогам с луком и яйцом! А Вам - приятного аппетита!

Живя в России, я бы не поверил, что Достоевского разлюбить проще, чем борщ, но, перебравшись за границу, убедился в том, что первый приедается, а второй — нет.

Мне с этим проще, Достоевского любила недолго и разлюбила скоро, а борщ течет в моих жилах, примерно как у автора. И вот эта метафоричность, когда берется очевидное: кровь красная, борщ красный, та и другой солоноваты, и всякий, имеющий украинские корни (примерно каждый второй русский), генетически предрасположен любить его. Все на поверхности, но соединение рождает огромной емкости метафору, в которой все мы, плод смешения кровей и культур, утверждаем связь с корнями, кромсая корнеплоды в кастрюлю, причащаемся памяти предков с каждой ложкой. У Гениса про борщ по венам впроброс, с усмешкой, одна из тысячи находок, которыми его проза наполнена как тот хороший борщ, где ложке стоять положено. Он сказал и забыл, ты прочла и двинулась за ним дальше, предоставив сказанному распускаться цветком где-то в подкорке, превращая чтение в словесное гурманство.

Особый род синестезии, увязывающей абстрактные понятия родины и свободы со вкусовыми рецепторами в свое время прославил соавторство Вайль-Генис которое сгущало мир до медовой сладости и расцвечивало для способных увидеть тысячью оттенков спектра. Книги, написанные каждым из двоих автономно, воспринимаются как общие: не то эти двое изначально были так хорошо настроены друг на друга, не то стилистическое единообразие, выработанное и отшлифованное годами совместных трудов, закрепилось у каждого как уникальный, один на двоих, почерк.

Читателю на радость. Впрочем, книга, соединившая под одной обложкой небольшой биографический "Трикотаж" с куда более обширным в смысле объема и географии "Обратным адресом" - все же в большей степени Генис-без-Вайля. Хотя бы потому, что в семейной предыстории и рассказе о детстве другу и соавтору еще нет места, а во времени "после" - уже нет. И за то, как говорится об исчерпавших себя отношениях: уважительно, с достоинством, с нежностью - за это отдельный читательский респект.

Годы, города, страны, люди. Особенно люди, я скажу сейчас то, что может показаться крамолой, но задумывались ли вы когда-нибудь, на какую часть культурный феномен общепризнанной гениальности Довлатова создан его летописцами, не менее гениальными Вайлем и Генисом? Насколько мы живы в воспоминаниях тех, кто нас знает и может рассказать о нас миру? В какой степени короля делает свита?

Интересное, умное, интеллигентное чтение, забавное и печальное, а в целом утешительное, проникнутое мудростью надписи на перстне царя Соломона: "И это пройдет".