Дядя Мэтью был маминой первой большой любовью – еще со времен старшей школы. Они приходились друг другу дальними родственниками. Я видела фотографию дяди Мэтью в молодости, на ней ему еще лет шестнадцать: копна рыжих волос падает на широкий лоб, на лице веснушки, глаза стеснительные, под тонкими губами длинный подбородок. Его семья была очень богата. Богата и одновременно консервативна, к тому же состояла в какой-то степени родства с английской королевой. Мамины родители тоже были весьма обеспечены, но это не шло ни в какое сравнение с капиталами семьи Мэтью. Но зачем что-то сравнивать, если страсть между мамой и Мэтью вспыхнула нешуточная. Когда мама впервые мне все это рассказывала, я представляла себе одновременно две сцены: как молодой Мэтью спокойно выходит из «роллс-ройса» своего отца и идет, исполненный достоинства, по гравийной дорожке к поместью Ричмонд, и как мама в своих хипповских шмотках носится среди демонстрантов за мир во всем мире по набережной Темзы. Тогда же мне стало ясно, что между ними ничего и никак сложиться не могло. Да я и не думаю, что мама сильно переживала в молодости, когда только рассталась с Мэтью. Но сейчас… Сейчас она потеряла одного из важнейших людей в своей жизни, и ожог от старой и невозможной любви заново засаднил в ее душе.

– А может быть, мне не надо было с ним расставаться тогда? – пробормотала она умирающим голосом. – Может быть, мне надо было прожить с ним всю жизнь?

Зная характер мамы, я очень хорошо понимала, насколько неосуществимым было это ее предположение. Одновременно я понимала, насколько ей нравятся такие жесты. Произошедшее, а именно – застывшее на устах умирающего Мэтью ее имя, теперь грозило стать одним из ярчайших воспоминаний моей мамы за последние календарные годы. Но сейчас у меня не было намерения раскрывать ей на это все глаза.

– Да, возможно, и не надо было, мамочка. Но случилось так, как случилось. У всего в этой жизни есть свой смысл. Не расстраивайся, пожалуйста. Когда будут похороны?

– Я не знаю, – сказала она усталым голосом. – Да и какая уже разница. Мэтта больше с нами нет. Наверное, я даже не пойду на похороны.

Ей не хотелось видеть на поминках слезы и боль жены и дочери Мэтью. Всю грусть, весь траур по нему ей хотелось нести самой, не хотелось ни с кем этим делиться. Но я была уверена, что если она не пойдет, то будет позже сильно жалеть.

– Ты не хочешь проводить в последний путь настолько важного для тебя человека?

– Я уже прощалась с ним ночью, – она была настроена решительно, – до тех пор, пока не пришли все остальные… Я разговаривала с ним, изливала ему свою душу. Рассказывала ему все-все-все, о чем никогда не говорила раньше…

Мама снова заплакала.

Я уже понимала, что не смогу ее утешить. Мне было нечего сказать, я просто висела на линии, пока снова не услышала в трубке мамин голос – голос человека, утратившего со смертью своей первой любви все воспоминания о молодости, человека, которому это очень сложно пережить.

– Нет, Карен, не пойду… Я не пойду на похороны.

Я бы, конечно, поддержала ее в этом решении, если бы не знала, что не пройдет и недели, как она начнет портить нервы себе и всем окружающим: «Ах, почему же меня не было рядом, когда Мэтта предавали земле!»

– Тебе лучше знать, но это будет очень стыдно, – стала настаивать я. – Да и что скажут люди?

– Да пусть к чертям собачьим идут эти люди! – заорала она. – Плевать мне на них! Я не должна ни с кем делить свой траур!

Дальше настаивать было бесполезно.

– Тебе лучше знать, мамочка… – постаралась я закрыть тему. – Я же только о тебе забочусь, не мучай себя так.

– Легко сказать, не мучай…

Ну вот, началось. Она так всегда делала. Скажешь ей: «Хорошо, мамочка, ты права», а она в ответ: «Нет, не надо, я не права». Ладно, переключаешься: «О’кей, не права», но тут она: «Вы все всегда считаете меня неправой!» Но сейчас было неподходящее время, чтобы с этим разбираться.

– Мама, ну что я еще могу сделать? Я в тысячах километров от тебя, что ты от меня еще хочешь услышать?

Хоть я этого и не желала, мои слова прозвучали укоризненно, и мама это почувствовала.

– Да, все так, – прошептала она, – неважно, что ты скажешь. Никто уже ничего не сможет сделать. – Ее голос смягчился: – Я справлюсь со всем сама… Кстати, когда ты возвращаешься?

Фух, наконец-то мама успокоилась.

– Я пока не знаю. Сегодня будет собрание, после него что-то должно проясниться.

– Хотя бы все закончилось поскорее, и ты побыстрее вернулась домой…

Она поколебалась и добавила:

– Не задерживайся там сильно.

Она словно хотела сказать что-то еще. Что-то, связанное с моим отцом, с его городом, в который она сама ездила сорок лет назад. Но она промолчала. Она не хотела вспоминать об отце. Но одно дело не хотеть, а другое – не вспоминать. У нас с мамой это не выходило. Как бы мы ни старались, отец не исчезал из нашей памяти. Мама не могла забыть отца, как ее саму не мог забыть Мэтью, даже на смертном одре желавший видеть ее рядом с собой. Как бы то ни было, сейчас, потеряв свою первую подростковую любовь, маме надо было разобраться в собственных чувствах, и отца в это вмешивать не стоило.

Я решила завершить разговор:

– Тогда до свидания, мамочка.

В трубке снова повисла тишина. Или она все-таки решила мне что-то рассказать? Мне кажется, она все-таки подумала сейчас об отце, а скорее всего, он не выходил у нее из головы с тех пор, как я сказала ей, что собираюсь в Конью. Я даже думаю, что слезы и плач мамы по дяде Мэтью были одновременно слезами и плачем по моему отцу. Да, она точно собиралась что-то про него сказать, но не смогла. Возможно, просто не справилась со своей гордостью, а может быть, посчитала, что это будет неуважительно по отношению к покойному Мэтью.

– Пока, – грустно попрощалась она со мной, – береги себя.

Я ощутила глубокую печаль. Но не из-за мамы, не из-за их с отцом отношений, а из-за первой любви дяди Мэтью, которую он сохранил в себе до самого последнего дня…

– Что-то плохое случилось?

Передо мной возникло обеспокоенное лицо Меннана. Он же все это время сидел прямо передо мной, а я забыла о нем! Интересно, он что-то понял из нашего с мамой разговора? Нет, вряд ли, не похоже на то.

– Да так, дела семейные, – попробовала я закрыть тему.

Получилось так себе. Желание продолжать завтрак пропало, но я, скорее по привычке, потянулась к чашке и допила свой чай с молоком. Меннан же все смотрел на меня, ожидая какого-то объяснения. Не думаю, что он замышлял что-то плохое, но его интерес к моей личной жизни был совершенно лишним.

Я не хотела портить ему настроение, поэтому изобразила легкую улыбку и сказала:

– Ну что, пойдемте?

– Да, конечно, как вам будет угодно.

Я убрала телефон в сумку.

– У нас же еще есть время до встречи? Я бы хотела осмотреть пожарище.

– Вы про отель? – он будто удивился. – Но там же ничего нет, одни обгорелые развалины.

Странно, он явно занервничал.

– Мне надо проверить, – я посмотрела ему прямо в глаза. – Для того, чтобы ясно понимать, как произошел пожар. Чтобы установить, не было ли предумышленного поджога. Вы должны знать, что такова моя профессия.

– Какой еще предумышленный поджог? В отчете пожарных написано, что это все несчастный случай!

Интересно, на кого он все-таки работает – на нас или на «Икониум туризм»?

– Да, мы изучили все отчеты, – я подпустила жесткости в голос, – но известно, что тридцать процентов пожаров, которые пожарная служба признает случайными, на самом деле являются поджогами. Такое происходит не только у нас в стране, но и у вас. Поэтому доверять я могу только тому отчету, который напишу сама. А для этого мне надо съездить на место происшествия.

Он со вздохом взглянул на часы.

– Конечно, я вас туда отвезу, но уже через полчаса у нас должна начаться встреча с руководством «Икониум туризма». Давайте, может быть, уже после встречи? Возможно, и их представитель захочет присоединиться.

– Хорошо, давайте съездим туда после встречи. Но я не хочу, чтобы с нами был их представитель.

– Почему? Они очень порядочные люди! Да вы и сами это после знакомства поймете.

Так, достаточно. Пора начать играть в открытую.

– Я не хочу ни с кем знакомиться, я хочу спокойно заниматься расследованием.

Теперь он смотрел на меня с явным раздражением. Интересно, он по жизни такой или просто пытается саботировать расследование?

Я объяснила ему еще раз:

– Господин Меннан, мы говорим о деле на три миллиона фунтов стерлингов. Даже для такой крупной фирмы, как наша, это очень немаленькие деньги. Поэтому до самого окончания расследования люди из «Икониум туризма» находятся под подозрением. Мы, конечно, не говорим им об этом в открытую, но бдительность все же сохраняем. Это так работает, понимаете? Так что, будьте добры, имейте в виду сказанное.

Он покраснел. Ему явно не понравились мои слова, но зато стало очевидно, кто здесь является начальником.

– Да, я понял, – он слегка наклонил голову вперед. – Все будет так, как вы скажете, мисс Карен.

Я глубоко вздохнула и встала со стула. Почему со мной всегда происходит какая-то ерунда? Повесила на плечо сумку и, стараясь успокоиться, снова взглянула на изображение дервиша на стене. Внезапно мне представился дядя Мэтью – молодой, шестнадцатилетний, такой, каким он остался на старой фотографии. Но одет он был в ослепительно белую теннуре. А его серые, полные любви к моей маме глаза смотрели из-под колпака-сикке. Он вращался. И тогда я поняла, что же такое перерождение. Что это возможность совершить все то, чего ты не совершил в прошлой жизни. Это понимание вдруг успокоило меня, избавило от стресса, от тревоги. Ах, если бы я смогла все это рассказать маме… Возможно, она почувствовала бы то же самое, возможно, это помогло бы пережить ей смерть первого любимого человека… А может быть, я и ошибаюсь, и мой рассказ о радеющем дервише напомнил бы ей об отце и только помножил ее скорби. Да, странная картина: дядя Мэтью, вращающийся в радении, как мой отец… Не думаю, что мама бы хотела представлять что-то подобное.

Пока я старалась прогнать этот образ из головы, медовый свет солнца просочился в ресторан сквозь щели между занавесками, пробрался на белое теннуре нарисованного дервиша, отразился от закрывавшего рисунок стекла и ударил прямо мне в глаза. И я утонула в белом сиянии.