Я так и осталась стоять посреди пожарища с диктофоном в руке. Жар вокруг будто нарастал, вонь все усиливалась и словно раздирала мне носоглотку, а кусочки пепла, залетавшие в ноздри, затрудняли дыхание. Я бросила злой взгляд на Меннана, забыв даже вытереть пот со лба.
– Поздравляю, – сказала я, задыхаясь от гнева, – вы добились своего. Опрос закончился, не успев начаться.
– Но… Но я совсем этого не хотел!
Слушать его дальше я не собиралась:
– Будьте добры, прекратите оправдываться.
Я опасалась, что вряд ли смогу себя сдержать, если разговор продолжится, начну на него орать, задам напрямую вопрос о делишках, которые он проделывает с Зией, и вылью на него весь ушат своих подозрений. А потому развернулась и пошла к выходу.
– Погодите, мисс Карен, – он догнал меня, – послушайте, я прошу прощения, если что-то сделал неправильно. Но вы видели эту скотину по имени Серхат. Он как вылез из машины, так начал меня задирать.
Я даже не повернулась к нему.
– Вы напрасно что-то объясняете. Я больше не собираюсь обсуждать эту тему.
– Но…
Меня выручил телефонный звонок. Я не дала Меннану шанса закончить реплику и достала телефон. Звонил Найджел. Поблагодарив его мысленно, я ответила.
– Алло, Найджел… Алло, привет!
Я продолжала идти вперед, надо было как можно скорее выбраться с этого пепелища.
– Привет, дорогая. Как дела?
– Ну так себе, – ответила я ему.
Краем глаза посмотрела на идущего за мной в паре шагов сзади Меннана. Пусть даже он знает английский, какая уже разница, буду жаловаться в открытую.
– Стараюсь работать, а мне палки в колеса вставляют.
Найджел сразу понял мой тон:
– О-па, мы нервничаем. Ну-ка, кто обидел мою тигрицу?
– Ладно, ничего страшного… А ты чем занимаешься?
Он перешел на заговорщицкий шепот:
– Я читаю стихи.
Я не поверила тому, что услышала. Мой Найджел сейчас сидел в своем кабинете в больнице на Харли-стрит и переворачивал страницы поэтического сборника?!
– Но ты же не любишь поэзию! – только и смогла сказать я.
– Это почему ты так решила?
– Ты никогда не читал мне стихов…
Он ненадолго замолчал, пытался вспомнить.
– Ты уверена? Разве не читал?
Я с упреком ответила:
– Если бы читал, я бы не забыла. Я же прекрасно помню первый цветок, который ты мне купил, первый подарок, который подарил.
– Хм, это, конечно, большое упущение, – он вздохнул, – но то, что я не читал тебе стихов, совсем не значит, что я их не люблю.
Сложно было поверить, что все это Найджел говорил всерьез.
– Постой, ты что, опять шутки шутишь?
– Ну что ты мне все никак не можешь поверить? Я действительно читаю стихи. У меня сегодня только утром была операция, весь остальной день я свободен. Вот, сижу в своем кабинете, закинув ноги на стол, и читаю книгу.
– Какую книгу?
– Избранные стихотворения.
– Ну это понятно. А автор кто?
Найджел на секунду замолк.
– Погоди, сначала я прочитаю тебе стихотворение, – произнес он таинственно, – может быть, ты сама догадаешься, кто его написал.
Это была абсолютно абсурдная ситуация. Всего несколько секунд назад я выясняла отношения с нашим агентом Меннаном, а теперь собиралась послушать, как нежный голос моего мужчины в Лондоне читает стихи. Да еще мне надо было угадать поэта! Найджел бы, конечно, не обиделся, если бы я попросила его перезвонить попозже. Но он был в таком чудесном расположении духа, стихи напомнили ему про меня и, очевидно, растрогали. Останови я его сейчас, он бы уже утратил это легкое любовное настроение. А мне этого не хотелось.
– Хорошо, – ответила я ему, стараясь сохранить утекающую бодрость, – я послушаю. Только погоди минутку. Я сейчас стою прямо на пожарище, надо выйти отсюда наружу. Хочу слушать, как ты читаешь стихи, и смотреть на небо.
– Ого! – воодушевленно воскликнул он. – Значит, хочешь на небо смотреть! Вот и сама уже стихами заговорила.
– Не говори глупостей. В этом ужасном месте даже самые прекрасные стихи мира вряд ли бы произвели впечатление на кого бы то ни было… Не считая, пожалуй, каких-нибудь страшных готических сочинений.
Найджел громко рассмеялся:
– Ты прелесть, Карен! Я так люблю тебя за то, что даже в самые сложные моменты жизни ты не перестаешь шутить.
– Только за это?
– Нет, конечно! Еще за то, какой дикой ты становишься, когда злишься. Глядя на тебя спокойную, такого ожидать сложно. А еще за то, что ты очень страстно целуешься. А еще за то…
– Ну все, все, хватит…
Я наконец-то выбралась из царства удушающей жгучей вони и сделала свободный глубокий вдох.
– Видимо, ты наконец-то вышла на улицу, – догадался мой умный мужчина. – Ну что, видишь небо?
На самом деле, прежде чем подняться к небу, мой взгляд пробежался по улице и зацепился за уезжающий вдаль синий «мерседес». Я перевела глаза на Меннана и своим видом дала ему понять, что вот он, результат его самодеятельности, – поднимает пыль в конце улицы. Он виновато уставился на землю.
Я отошла подальше и ласково проговорила в трубку:
– Вижу. Голубое-голубое, кое-где плывут облачка. Не поверишь, но одно из них напоминает твое лицо.
Найджел ответил мне звонким смехом:
– Как белое облачко может быть похоже на лицо негра?
Ему очень нравилось называть себя негром. Особенно в присутствии чопорных лондонцев англо-саксонского происхождения.
– Ну не цветом же оно похоже, а формой.
– Ай, да все одно. Видимо, ты очень скучаешь по Англии… Но, кстати, сегодня твой голос звучит намного лучше.
– Намного лучше? – я удивилась.
– Ну да, – сказал он голосом человека, которому стоит доверять, – конечно, ты звучишь немного раздраженной, но прошлой ночью ты казалась чем-то раздавленной. Была похожа на одинокого, оставшегося без родителей ребенка.
До чего же хорошо он меня знал!
– Сейчас же я слышу сильного взрослого, который точно знает, чего он хочет, но злится из-за того, что это не удается получить, – пояснил Найджел.
В его тоне чувствовалось осуждение. Время от времени он ругал меня за то, как сильно я отдаюсь своей работе. «Расслабься, – говорил он, – не трать столько времени и сил. Ни к чему лезть из кожи вон. Мы были созданы не для того, чтобы работать, а для того, чтобы радоваться». Я признавала его правоту, но посвящать себя работе меньше не могла. И сегодня все было ровно так же. Я вступила в смертельную схватку из-за расследования, которое успела проклясть еще вчера, потому что оно привело меня в Конью. Найджел был прав, не следовало придавать всему такую важность. Но, с другой стороны, я должна была выполнить задание… Вероятно, следовало все же установить определенные границы.
– Что случилось, почему ты замолчала? – раздался голос Найджела в трубке. – Расстроилась?
– Нет, котик, с чего мне расстраиваться? Ты все правильно говоришь. Я замолчала, потому что жду, когда ты начнешь мне читать стихи.
– Хорошо, слушай тогда. Но поэта ты потом должна будешь сама определить. Я начинаю.
Как сладостная жизнь, намерен ты уйти. Но не забудь о нас.
Ты оседлал коня разлук нам вопреки. Но не забудь о нас.
Ты преданных друзей найдешь под небом этим.
Но с прежним другом связан ты обетом, не забудь.
Когда послужит для тебя подушкою луна,
Что на коленях у меня лежала голова твоя, не позабудь [17].
Стихотворение было настолько прекрасным, что у меня перехватило дыхание. Я стояла тихо, Найджел тоже не издавал ни звука. Вероятно, это стихотворение так задело нас обоих из-за того, что было связано с разлукой.
– Очень красиво, – наконец-то смогла произнести я, – невероятное стихотворение.
– Оригинал, наверное, еще красивей.
– Ага, значит, стихотворение написано не по-английски. Кажется, ты мне дал подсказку.
Я почувствовала, что там, в Лондоне, он улыбнулся уголками рта:
– Думаю, ты знаешь автора.
На что он сейчас пытался намекнуть?
– Нет, не знаю. Я и стихотворение это в первый раз слышу.
– Неправильный ответ, ты обязательно должна его знать.
Почему он так считал?
– Этот поэт – турок, что ли?
Найджел начал давать подсказки тоном ведущего телевизионной интеллектуальной игры:
– Спорное заключение. Но есть мнение, что он имеет тюркские корни, к тому же всю свою жизнь, кроме детских лет, он провел в Анатолии. А все свои произведения, однако, написал на фарси.
– Фарси? Это Омар Хайям?
Разочарованным голосом он уточнил:
– Я же говорю, госпожа Карен, он жил в Анатолии. В самом ее центре.
Я перевела глаза с неба на раскинувшуюся вокруг Конью, и вдруг меня озарило.
– Ты имеешь в виду Руми?
– Именно так! Браво! Вы угадали! Да, имя нашего поэта – Мевляна Джеляледдин Руми, – заорал он в трубку, продолжая отыгрывать роль телеведущего. – Но скажу откровенно, уважаемая, я думал, что вы его узнаете с первых строчек. Уверен, отец вам о нем что-то рассказывал.
Да, и неоднократно. Я даже помнила некоторые стихи. Но только самые известные. Больше всего мне, впрочем, нравилось то, о котором мама с отцом спорили часами.
Каждый день утекая, каждый день уходя,
Ты живешь, как вода, что, прозрачна, течет.
Смрад и грязь с берегов не вбирает в себя,
Ни мороз ей не страшен, ни яростный зной.
День прошел – и моя миновала любовь.
И сколь ни было слов из вчерашнего дня,
Новый день от тебя ждет уж новых слов.
Маме очень нравилось это стихотворение, кроме строк о воде: «Все воды мира текут и загрязняются, вбирают в себя землю, грязь, ржавчину тех мест, куда несет их течение, и так утрачивают свою прозрачность. Затем наступает зима, и вода замерзает. Но это все неважно – важно, что вода продолжает течь. Пока она течет, она заново очищается и успевает сбежать от морозной зимы. Никто не безгрешен, никто не чист. Пока ты живешь, ты покрываешь себя грязью, но тут важно сделать целью своей жизни стремление к порядочности и честности. Самое важное – жить. Пока ты жив, есть еще надежда спастись и очиститься». Отец возражал ей: «Вода в основе своей чиста, так же чист и человек. Важно посреди всей злобы, мерзости и алчности окружающего мира сохранить свою душу чистой. Это самое сложное дело в мире. Повседневность перемалывает нас как безжалостное водяное колесо. Чтобы удалить нас от изначальной чистоты, жизнь подсовывает нам разные искушения, полные лжи, обмана и эгоизма. Разноцветные игрушки, тешащие наше эго. Они завладевают нашим духом, подчиняют наш разум капризам тела. Об этом нас предупреждал досточтимый Мевляна. И он восхваляет того, кому удалось не испачкаться, не покрыть себя грязью и не замерзнуть».
Их спор заканчивался, так ничем и не разрешившись. Я не помню, кто казался мне более правым, но это стихотворение с тех пор я запомнила. В этом не было ничего особенного. Интересно было другое – что Найджел открыл для себя Мевляну.
– Ну-ка скажи, – проговорила я в трубку, – почему ты заинтересовался Мевляной?
– Почему заинтересовался? Из-за тебя, конечно. После нашего вчерашнего разговора я полез в интернет почитать про Конью. Узнал, что Мевляна является одним из ее символов, стало любопытно. Зашел в книжный в Кэмдоне и купил книжку с его избранными стихотворениями.
– Ты меня действительно сильно удивил. И стихотворение оказалось потрясающе красивым.
В его голосе прорезались саркастичные нотки:
– А кто-то еще говорил, что я не люблю стихи.
– Ну откуда мне было знать. Ты при мне о них никогда не говорил.
– Всему свое время.
Мы опять замолчали. Мой взгляд упал на Меннана, ожидавшего у машины, когда я закончу разговор. Заметив, что я на него смотрю, он подобрался и попробовал улыбнуться. Я все еще была на него зла, но в этот раз сразу не отвернулась и даже постаралась изобразить что-то похожее на улыбку. Потом вернулась к телефону.
– Огромное спасибо, Найджел. Мне действительно очень понравилось. Продолжай, пожалуйста, делать мне такие удивительные сюрпризы. Но даже если не будешь больше читать таких стихов, все равно звони мне почаще, дорогой.
Мои слова ему, конечно, польстили, и в его голосе появились возвышенные нотки:
– Слушаю и повинуюсь. Но и ты среди своих вечных страховых забот не забывай меня, не забывай своего негритянского мужчину, любовь моя.
Я весело откликнулась:
– Не волнуйся, даже если захочу, не забуду. Я очень тебя люблю, Найджел.
– И я тебя очень люблю, Карен Кимья Гринвуд.
Кимья?! Он первый раз с нашего знакомства назвал меня Кимьей…
– Почему ты так сказал?
Он удивился:
– Прости, не очень понимаю тебя.
– Почему ты назвал меня Кимьей?
– Потому что это твое имя. Или я его неправильно произнес?
Я была не в том состоянии, чтобы пересказывать Найджелу вчерашнюю историю про странного бородача, который тоже называл меня Кимьей.
– Нет, просто мне это показалось немного странным. Ты прежде так не говорил. Наверное, вдохновился Мевляной.
– А как тут не вдохновиться! Ладно, не буду тебя больше задерживать. Ты там, чую, участвуешь в серьезном конфликте. Тебе пора вернуться к делам. Но послушай, пожалуйста, меня, не переживай сильно из-за всего этого. Возьми лучше одну из книжек Руми и начни читать. Уверен, тебе понравится.
– Попробую, – я уже собиралась повесить трубку, как вспомнила о маме. – Найджел, тут такое дело, дядя Мэтью умер.
– Скончался, – он поправил меня из-за какого-то врачебного суеверия. – Ему было невыносимо больно все последние дни его жизни. Можно сказать, ему повезло, что он наконец-то отошел.
– Я так же сказала маме, но понятно, что ей труднее это принять. Я вчера с ней разговаривала, и ей было очень грустно. Я за нее переживаю. К чему я все это: будь добр, позвони ей. Она тебя любит, ей станет легче от твоего голоса.
– Конечно, дорогая, не волнуйся, я сразу же ей позвоню. А если получится, даже свожу ее поужинать этим вечером.
Моя мама очень любила Найджела. Он, несомненно, был ее главным любимчиком среди всех моих молодых людей. Не из-за своего цвета кожи, хотя это тоже было для нее важно. Ей нравилось все, что можно было счесть за поведение, противоречащее неким общественным нормам. Хоть я, подобно ей самой, и не вышла замуж за очень далекого от англосаксонской культуры турка, чернокожий врач, чьих пращуров привезли на Туманный Альбион с Карибских островов, был, с ее точки зрения, тоже весьма неплохим выбором. Впрочем, реальной причиной, по которой ей нравился Найджел, было то, что он действительно ей интересовался. Он был единственным моим молодым человеком, который мог часами выслушивать ее малосвязанные речи. Самое странное, что он делал это не из вежливости – ему действительно было интересно, о чем она рассказывала. Они так хорошо понимали друг друга, что даже если бы мы расстались, они все равно сохранили бы какую-то дружескую связь… Хотя, если бы она узнала о наших разных взглядах на ребенка, возможно, ее отношение как-то и изменилось бы. Мечтой, которую мама лелеяла последние несколько лет, было обнять свою внучку. «Я хочу маленькую девочку, которая будет смотреть на меня черными-черными, такими же, как твои, глазами», – говорила она. Да, мама даже заранее определила пол моего ребенка! Это обязательно должна быть девочка. Но было бы сложно угадать ее реакцию, если бы она узнала, что я беременна и что Найджел этого ребенка не хочет. Она могла бы разозлиться на него, сказать: «И ладно, не слушай слова этого хирурга-гедониста, рожай девочку». Но могла и попробовать найти компромисс, постараться убедить Найджела: «Пусть Карен рожает, о ребенке я позабочусь, а вы катайтесь по вашим заграницам». Ей было бы, вероятно, приятно взять на себя целиком воспитание ребенка и помочь нам. Но сейчас нам надо было помочь ей.
Слова Найджела меня успокоили, и я ответила ему:
О проекте
О подписке