Война и мир. Том 4

1. Не жизнь, а загогулина. Тихон Щербатый о ситуации на фронтах.
Вечер в хату, часик в радость, служивые. Пусть день наполнится волей золотой, да гревом теплым. Рассудите по понятиям армейским, а не по законам царским. Имел удовольствие припухать я под Аустерлицем с войсками русскими и далее по всему этапу прошелся от сих до сих, так что имею право базар молвить. Вот ведь, отец родной, Кутузов – он всю дорогу ведь в отказку и назад перед французом сдавал, не в масть совершенно. И видно было, что играет граф не на интерес, потому и леди удача по ходу всей пиесы была не на его стороне. А отчего, почему матушка Москва-то Златоглавая, чьи купола у меня на сердце наколоты, французу отдана? Вот ведь ежели ты, батюшка, не какой-нибудь там вася, а Инператор Александр, если ты в стране коронованный, то не по понятиям, чтобы француз в твоей хате такой беспредел творил. А потом, значит, нам на позиции этакий опухший клоп вылезает, Безухий, и мешает всю дорогу. Безухого, понятное дело, баба на гражданке кинула, а он и сам после будто простудился и стал шляпу на буче носить. Баба, понятно, фартануло ей с безуховских миллионов, начудила по незнанке, да и какой спрос с бабы. А Безухий с того сделался не Пьер, а петух зашкваренный, слышишь, в жидомасоны подался. Вот и вышло так, что француз как только матушку Москву оприходовал, Безухого первым же этапом под шконарь рядом с парашей определили. Другое дело – Коленька Рост и Граф Балкон, мир в дом бродягам, за царя до последнего вздоху бились и оба хвосты откинули. В этом месте, братан, вся наша дивизия ры-да-ла. А Безухий, этот фуфлыжник ушатый, мало того что валетом полным оказался, так ещё и у Наташеньки Ростовой сейф лохматый вскрыл как в банке. Совсем плохо и не по понятиям поступал наш Пьер, не по-боевому, не по-солдатски, за что и припух в итоге в Сибири за бузу свою декабристскую. Засим амба, служивые, не судачьте за меня сильно, там где я мотался, русскому не обучали. Удачи вам, любви и терпения.

2. Капитан Жан-Батист Рамбаль. Городские заметки.
Я выхожу на променад на Смоленскую дорогу, будучи в новых трофейных панталонах цвета бедра испуганной нимфы. Глаза мои налились кровью от недосыпа и голода. Когда император Наполеон милостиво повелел московитским крестьянам и торговому люду возвратиться в город и на честных денежных основаниях обеспечивать нашу победоносную армию провиантом, в город не вернулся никто. Вот такая парадигма.
Мираж – толпы мрачных портретов стоят на Поклонной горе, а жесть все поет свою песню, поет мне голодную песнь, невзирая на сны. Костёр – вечный спутник безмолвия кричит опалённый водой. А жесть всё поёт свою песню, зарываясь в песок. Эй, ты, а ну, давай, тащи, быстрей, laissez-moi, donne-moi. Моё, хочу, отдай, ко мне, la merde. Убью, подонок, слышишь, жрать должен я. Нет, недаром, нет-нет, недаром, нет. Тараканов тихий шорох, чаепитие в Филях, кулаком по краю блюдца, забивая бычий пыжик. Кровью вексель разрушен дружбы мирный договор будет жить обычай страшный рад коварный миротвор.
La victoire en chantant nous ouvre la barrière. La liberté guide nos pas et du Nord au Midi la trompette guerrière a sonné l'heure des combats. Tremblez ennemis de la France, rois ivres de sang et d'orgueil. Le peuple souverain s'avance, tyrans descendez au cercueil. Назад, это всадник незримый принёс весть о дне перемен, дубина народной войны душит дорогу, схватив все пути мёртвой рукой.

3. Правила жизни Платона Каратаева.
(отрывки из интервью, данного им Якову Алпатычу в рамках ежегодных каратаевских хитиновых чтений)
- Как, не скучно, соколик? Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище. Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики.
- Положи, Господи, камушком, подними калачиком.
- Лёг – свернулся, встал – встряхнулся.
- Уговор – делу родной братец.
- Картошки важнеющие, ты покушай вот так-то.
- Где суд, там и неправда.
- Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть.
- Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае.
- Жена для совета, тёща для привета, а нет милей родной матушки.
- Лошадиный праздник, и скота жалеть надо. Вишь, шельма, свернулась и угрелась, сукина дочь.
- Солдат в отпуску – рубаха из порток.
- Родимая, берёзанька и тошненько мне.
- Ах, запропала да ежова голова да на чужой стороне живучи.

4. Светская хроника. Отчёт о вечеринке «Пожаръ года» в столичном клубе Паштетъ.
Сегодняшним вечером в клубе Паштетъ проходит вечеринка «Пожаръ года» в ознаменование пятилетия со дня начала знаменитого московского пожара, ставшего самым модным хеппенингом 1812 года. Всем пришедшим на входе раздаются Владимирские ленточки. На вечеринке, по слухам, присутствуют все сколь-нибудь известные выжившие участники тех экстраординарных событий, только Пьер Безухов оставлен женою дома ухаживать за детьми. Сама же m-lle Bezouhoff в тяжелом бархатном платье и в высокой причёске царственно вносит свои телеса в помещение клуба около одиннадцати вечера.

Супруга одноногого Анатоля Курагина, пани Пламена Стойнова, тоже присутствует на рауте. Обмениваясь оценивающими взглядами, обе барышни сразу становятся центрами притяжения множества курсирующих по залу лиц, ни на секунду, однако, не упуская друг друга из виду, искусно следя краем глаза, фиксируя даже самый незаметный доносящийся оценивающий шопоток. В душе Натали всё ещё кровоточит стыдная рана, нанесённая во времена оны даже не Анатолем лично, но вообще всем тем поворотом её личной жизни, косвенно причинёнными теми всеми давно позабытыми перипетиями её с Анатолем. А Пламена очень хорошо помнит, во что вылилось всё это романтическое безрассудство, и, будучи не в силах винить обожаемого Анатоля, всегда всю вину возлагает на наташиного супруга, простодушного Пьера, в том числе и косвенно – на потерю анатолевой ноги тоже. Не было бы в Пьере тогда его правильности и желания его справедливости, было бы всё в жизни Пламены куда обустроеннее.

Как на огонь реагирует Натали на чуть слышный комментарий, оброненный кем-то из собеседников Пламены о том, что monsenior Bezuhoff жене своей ни в жизнь перечить не смеет, потому и остался дома сегодняшним вечером. Мгновенно рассеча своим мощным телом собрание Наташа является прямо пред глаза Стойновой и пламенеющим голосом высказывает той, что не в положении её касаться имени её супруга в досужих разговорах и вообще чего-либо связанного с её семьёй. На что Пламена, мигом вспыхнув, отвествует, что уж не графине Безуховой указывать ей, учившейся в трёх лучших европейских университетах, на то, о чём можно, а о чём нельзя быть говорену в светском собрании. Наташа, криво усмехаясь, ведает собравшимся, что три высших образования-де не особо помогли Пламене в обретении семейного счастья, и что поразительно она для своего-то возраста бездетна, так что не учила бы её, Безухову, за пять лет принёсшую Пьеру трое детей. Пламена выражает мысль, что в странах цивилизованных женщину и её достоинство меряют никак не по количеству воспроизведённых отпрысков, а по интеллекту в совокупности с тем, сколь гармонично и слаженно выглядит она с проистечением возраста, а о графине Безуховой совсем нельзя сказать, что для женщины её возраста достойно столь «столичное» - хохотнула Пламена – разрастание телес.

(Далее обе дамы переходят на французский, благодаря чему мы можем полностью и без купюр привести их последующий диалог в нашем издании)
Натали на такую неприкрытую дерзость резко одёргивает:
- Ах ты le putain moron, следи лучше за своим одноногим!
(Курагин в то время, действительно совершенно отречась от всего происходящего, убалтывается в углу с шестнадцатилетней совершеннейшей прелестницей, племянницей Долохова)
Пламена отвечает:
- Mange d’la marde, графиня, приготовленное вашим conard мужем.
- Va te faire enculer et le con fils de pute sous la cloture, suce ma bite le roupettes, le cul brode de nouilles.
- Nique ta mere la pute, merdeux.
- Je vais te niquer ta gueule, de bordel de merde et ta soeur.
- La tabarnac de pute!
- Mon chien de sale!
Перепалка перерастает в потасовку и Пламена, будучи ударенной увесистой рукой Наташи, падает и ушибает лицевую часть головы.

5. Слово редактора.
Он читал свой роман всем желающим вслух
Он был чудный старик, говорю напрямик
Он ушёл поутру злой тоской обуян
От родимых афин и от ясных полян

Он в трёх соснах не брёл, он плутал между двух
Он не знал, кто здесь стадо, а кто здесь пастух
Он любил свою глушь, не писал мёртвых душ
А женился и стал доброй женщине муж

Лев Николаич Толстой
Убегай и не стой