Jean-Yves Boriaud

MACHIAVEL

© PERRIN 2015

© Шумилова Г., перевод на русский язык, 2016

© Шумилова И., перевод на русский язык, 2016

© Троицкая М., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016

КоЛибри®

Пролог

Макиавелли как исторический персонаж – фигура в высшей степени парадоксальная. Первый из парадоксов Никколо Макиавелли – в явном несоответствии между его политическим статусом и всемирной славой, сопутствовавшей его творчеству: каким образом чиновник средней руки, не занимавший высоких должностей и не облеченный властью, сумел предложить универсальный анализ хаотичной картины мира, в котором он жил, и войти во всемирную историю политической мысли?

Во Флоренции эпохи Возрождения право принятия решений сохранялось за магистратами, избираемыми путем голосования и/или по жребию. Но Макиавелли не принадлежал к касте магистратов и лишь служил ей по дипломатической части, больших чинов не имел и во всех своих многочисленных дипломатических миссиях был на вторых ролях, нередко состоя при особе официального посла Флорентийской республики.

Можно ли его отнести к разряду великих гуманистов, знатоков и страстных поклонников древнеримской и древнегреческой литературы, которых правители того времени призывали к себе на службу в деликатных обстоятельствах? По всей видимости, нет. Макиавелли был человеком просвещенным, имел классическое образование, впрочем весьма ограниченное и не выходившее за рамки того, что надлежало знать флорентийскому буржуа: он читал Тита Ливия, Лукреция, Плутарха в латинском переводе, римских стратегов. Однако его примеры из классических текстов не отличаются большой оригинальностью и порой повторяют расхожие цитаты, которые мы находим у авторов того времени.

Был ли Макиавелли солдатом, стратегом, который лишь распространил анализ военного опыта на сферу политики? К такому выводу можно прийти на том основании, что в каждом из своих произведений он размышляет о путях обновления военного дела. Действительно, уступая его настойчивым просьбам, Флоренция поручила ему набор в флорентийскую армию, которой предстояло сменить наемные отряды кондотьеров, давно отжившие свой век. Однако результат этого начинания не оправдал ожиданий, как стало ясно после осады Прато в августе 1512 г., когда испанское войско вице-короля Неаполя Рамона де Кардоны наголову разбило флорентийцев; поражение вызвало во Флоренции целую бурю насмешек над военными доблестями макиавеллиевских рекрутов.

Как же случилось, что чиновник на вторых ролях благодаря своим политическим произведениям приобрел мгновенно и на века европейскую – и весьма скандальную – славу, а его мысль была обобщена, точнее, заключена в прокрустово ложе прочно устоявшегося термина «макиавеллизм», ставшего синонимом циничного лицемерия? И сразу же, во времена Возрождения, возникли в изобилии антиподы Макиавелли. Само по себе это явление далеко не ново: любые сколько-нибудь оригинальные идеи порождали в ту пору целый шквал злобных пасквилей. Но в случае с Макиавелли реакция была мгновенной и резкой: дело дошло до прямых нападок, начало которым положил вышедший в 1576 г. трактат гугенота Иннокентия Жантийе. Он стоит у истоков долгой традиции заблуждений^[1] относительно политических идей Макиавелли. Но были и другие труды, столь же полемически направленные, но более конструктивные, написанные по образцу «Воспитания христианского государя» (Institutio principis Christiani) Эразма Роттердамского (эта работа была начата в 1516 г. и предназначалась Карлу V). «Воспитание» было задумано как оптимистический трактат о природе человека и, следовательно, по сути своей, было «антимакиавеллистским». Макиавелли действительно не повезло: с самого начала его имя оказалось в центре полемики, развернувшейся в рядах гуманистов между чистыми теоретиками, такими как Эразм – он был смел в вопросах теологии, но до конца оставался кабинетным ученым, – и практиками, такими как автор знаменитых «Шести книг о государстве» (Les six livres de la République) Жан Боден, – им приходилось приспосабливаться к условиям жесточайших военных конфликтов, сопровождавших возрождение наук, литературы и искусств в Европе. Одни, невзирая на суровые времена, оставались неисправимыми оптимистами и при любых обстоятельствах утверждали веру в то, что человек по своей природе добр; другие, от Макиавелли до Гоббса, строили свои системы на идее об изначальной и неизменной порочности человеческой натуры. В конечном счете Макиавелли имел несчастье приобрести весьма необычную посмертную славу; его искаженный в истории образ, своего рода «черная легенда», дал основание последующим поколениям критиков для демонизации (в буквальном смысле слова) этого исторического персонажа вне всякой связи с его произведениями.

Для того чтобы фигура Макиавелли, освободившись от наслоений мифотворчества и домыслов, заняла достойное его политического гения место, Италии понадобилось обрести собственную государственность. В конце XIX в., после национального объединения, страна в порыве гордости воздавала почести своим героям, о которых редко вспоминала в смутные времена. В городских парках Рима, новоиспеченной столицы Италии, на специально выделенные средства были установлены памятники великим итальянцам. У ведущей на Капитолийский холм лестницы работы Микеланджело была воздвигнута поныне существующая статуя «народного трибуна», злополучного героя римской коммуны 1347 г. Кола ди Риенцо, которому Вагнер посвятил одну из своих опер. Тогда же появились монументальные труды о великих итальянцах, принадлежавшие перу просвещенных политиков, чей авторитет был непогрешим. В то время Италия, утверждая себя в качестве светского государства, стремилась разорвать многовековую связь Рима с Ватиканом. В этих условиях эмблематическая фигура флорентийского секретаря заняла свое место в пантеоне светских героев.^[2] Макиавелли, без сомнения, принадлежал к числу «великих людей», поскольку именно его трактату «Государь» (Il Principe) мы обязаны появлением понятного во всем мире термина «макиавеллизм», ставшего синонимом беспринципности и цинизма. Дополнительным аргументом в пользу Макиавелли было и то, что католическая церковь внесла все его сочинения в список запрещенных книг. Возвеличить его как героя означало возвести на пьедестал жертву клерикализма. Жертвой инквизиции был также Джордано Бруно, сожженный на костре за свои идеи. Его статуя усилиями Итальянского государства, после долгой борьбы, была воздвигнута в 1889 г. в самом центре Рима, на Кампо-деи-Фьори.

Для прославления Макиавелли в качестве героя Италии было необходимо заступничество влиятельных фигур нового светского государства. В этой роли выступили сенатор Итальянского королевства, депутат, позднее министр народного образования Паскуале Виллари, выпустивший внушительный труд «Никколо Макиавелли и его время» (Niccolò Machiavelli e i suoi tempi), и еще один весьма уважаемый итальянский сенатор Оресте Томмазини, автор трактата «Жизнь и сочинения Никколо Макиавелли в их отношении к макиавеллизму» (Niccolò Machiavelli nella loro relazione col machiavellismo).

Собственно говоря, для того чтобы причислить Макиавелли к сонму героев, имелись все основания. В 1559 г., то есть через двадцать семь лет после выхода в свет «Государя», сочинения Макиавелли – к несчастью или к чести его – попали в объемный Индекс запрещенных книг, учрежденный по наущению инквизиции суровым папой Павлом IV (Джанпьетро Карафой). Впрочем, появление Индекса обернулось выгодой для швейцарских издателей, регулярно переиздававших «Государя», датируя издания предшествующими годами, а также его переводы, формально не подпадавшие под папский запрет. После выхода папского указа в Индекс запрещенных книг включались произведения приверженцев самых разных идей и направлений, и в результате со временем сложилось на удивление разношерстное братство, куда вошли и Жантийе, и Фридрих II, и Монтескье, и Вольтер.

Работы Виллари и Томмазини, замечательным образом дополнявшие друг друга, стали литературным памятником Макиавелли. Они показали, как благодаря документам эпохи можно преодолеть устоявшиеся за три века гонений стереотипы и восстановить исторический контекст, в котором родилась его политическая мысль. И кроме того, понять, каким образом рассуждения скромного дипломата на вторых ролях, жившего в республике с населением в пятьдесят тысяч жителей, обрели универсальность и возродили многовековую политическую науку, а бурные события, сотрясавшие Северную Италию, столь мучительно расстававшуюся со Средневековьем и вступавшую в эпоху Возрождения, дали повод к анализу и умозаключениям, воспринятым последующими поколениями как безоговорочно пагубные. Сочинения Макиавелли символизировали недопустимый для общественного сознания разрыв с политическими схемами, возникшими еще в Античности и переосмысленными в Средние века, обновленная версия которых была предложена учеными-эрудитами Возрождения. Очевидно, для того чтобы понять истоки и глубину пропасти, отделявшей идеи Макиавелли от этих классических схем, необходимо остановиться на обстоятельствах личного и исторического характера, в которых расцвел «гений Макиавелли».