Смета министерства юстиции

Масленичный балаган

Смета Министерства Юстиции обсуждалась в отсутствие Щегловитова (26.II.1910), как и смета Министерства Внутренних Дел рассматривалась без Столыпина.

Полной неожиданностью стало выступление Годнева, не только потому, что он отсутствовал в списке ораторов, составленном соглашением фракций, но и по смыслу речи. Депутат доказывал, что Сенат оставляет некоторые Высочайшие повеления без опубликования и что законодательство изменяется в кодификационном порядке. Запутанную речь, состоящую едва ли не из одних ссылок на законы, понять на слух было неовозможно. Октябристы, видимо, знали тезисы Годнева заранее, поскольку наградили его овацией.

Правые поняли, что дело плохо. Но что ответишь, если непонятно, о чем идет речь? Надо взять стенограмму, проверить все ссылки оратора на законы и тогда уже отвечать. Члены фракции стали всеми правдами и неправдами добиваться отсрочки. Замысловский, когда подошла его очередь говорить, ушел от позора. Кроме того, правые изобрели следующий выход: вся фракция покидает зал заседания, остается Березовский 2 и заявляет об отсутствии кворума, благодаря чему продолжение прений переносится на следующий раз. Правда, по словам «Земщины» еще до этой речи зала была на 3/4 пуста, кворума не было «даже и в приближении», но зачем тогда правые ушли?

Председательствующий объявил, что в зале кворума нет: «но по моим сведениям в здании Г. Думы он есть», и предложил баллотировать вопрос о продолжении заседания.

Октябристы тоже пошли на тактическую уловку: гр. Беннигсен внес заявление о поименном голосовании этого вопроса, «дабы выяснить, кто из гг. членов Г. Думы желает работать и кто не желает». Над фракцией правых нависла угроза 25-рублевого штрафа с каждого лица за отсутствие в заседании. Пришлось спешно возвращаться. Некоторые правые уже ушли домой, и их вызвали по телефону.

«Как только предложение гр. Бенигсена о принятии поименного голосования было принято, правые, находившиеся в кулуарах, сконфуженные и смущенные, под общий смех Думы возвращаются на места», – злорадствовал сотрудник «Голоса Москвы».

На кафедре появился Марков 2 с откровенно нелепым заявлением, что поскольку Наказ Г. Думы не распубликован Сенатом, то правые опротестуют свое оштрафование у мировых судей. Все посмеялись над «бесстыдным невежеством» оратора, который, несомненно, таким способом тянул время, чтобы позволить товарищам успеть вернуться.

При поименном голосовании о продлении заседания за оказалось 191 лицо, против 27, воздержалось 3.

«Подсчет записок был уже закончен, – сообщал сотрудник «Голос Москвы», – когда весь потный, запыхавшийся прибежал в зал Тимошкин и начал подавать свой бюллетень, но, за окончанием счета, от него записка уже не принята. Тимошкин и просил, и убеждал, и даже председательствовавшего Шидловского ходил упрашивать принять от него записку, но все было тщетно, и записка Тимошкина осталась у него».

После речи следующего оратора Андрейчука поступило два предложения прекратить прения, причем по меньшей мере одно из этих заявлений шло от октябристов. Это означало, что правые не смогли бы ответить Годневу ни сегодня, ни в понедельник. Замысловский даже заподозрил, что центр боится возражений по существу.

«Чем можно было ответить на такую выходку, как не начать обструкции? – писала «Земщина». – И правые ее начали». Для этого Пуришкевич и Марков 2 по очереди вышли на кафедру и стали словами и манерами пародировать кого-то из популярных депутатов-либералов. Импровизированная сценка часто прерывалась смехом. Уже первая фраза Маркова 2 «Гг.члены Г. Думы» вышла такой забавной, что ему не давали продолжить, а довольный успехом оратор с удовольствием повторял ее вновь и вновь. Впрочем, «Свет» написал, что Марков 2, не обладающий юмором Пуришкевича, произвел тягостное впечатление. «Есть положения, которые нельзя принимать перед толпой, не роняя прежде всего себя».

«Взволнованный как никогда», Гучков лично взял слово и стал громить правых: «делать из Г. Думы, делать из этой трибуны предмет издевательства, в каком-то праздничном тумане принимать эту кафедру за масленичный балаган, топтать ногами ту идею, ради которой мы долго жили, боролись и работали, ту идею, которая восторжествовала великодушной волей Монарха 17 октября 1905 г., вот этого издевательства мы не допустим». «Давно уже стены думского зала не слышали такого грома аплодисментов», – писал сотрудник «Голоса Москвы».

Тогда правые, даже Пуришкевич, стали протестовать уже серьезно, объясняя, что, мол, какое может быть прекращение прений, принявших чуть ли не преступное направление. Замысловский обещал, что в понедельник речь Годнева будет разбита «вдребезги». Пуришкевич, защищаясь от обвинений в издевательстве, заявил: «Я думаю, что трибуна Г. Думы нам не менее дорога, чем члену Г. Думы Гучкову, но в то время, как член Г. Думы Гучков с этой трибуны добивается оторвать от Царских прав то, что Царю принадлежит, мы с этой трибуны, на которую мы смотрим как на святую святых русского народа, стараемся провести только то, что отвечает его насущным интересам».

В свою очередь, Гегечкори продолжил мысль Гучкова, назвав Маркова 2 «скоморохом». Шидловский лишил оратора слова, но тот оставался на кафедре. «На трибуне точно ввели военное положение: ее кругом обступили пристава. С.-д. спустились со своих скамей и обнаруживают готовность выступить на защиту своего товарища. Однако софракционеру Гегечкори деп.Покровскому удается убедить его покинуть трибуну, и постепенно вой правых смолкает», – писал корреспондент «Голоса Москвы».

Келеповский применил ту же обидную кличку к октябристам, назвав «скоморошеством» левые речи Годнева и Гучкова.

Полное прекращение прений было принято, и Россия рисковала не увидеть, как Годнева разобьют «вдребезги», но положение спас товарищ министра юстиции Веревкин. Он ответил на некоторые сделанные в заседании нападки, и запись ораторов была возобновлена.

25-рублевые штрафы настигли 26 членов Г. Думы, больше половины которых принадлежали к фракции «Союза 17 октября», так что предложение гр. Бенигсена ударило по его же товарищам. Под штраф попал всего один член фракции правых – Мезенцов 1.

«Голос Москвы» написал об обращении нескольких правых к думскому врачу за удостоверением о болезни, но не уточнил, идет ли речь о фиктивных или настоящих причинах отсутствия в заседании.

В следующем заседании Марков 2 на потеху публике заявил, что «русскому человеку в праздничном тумане находиться, гг., ничего особенно дурного нет», хотя правые в нем и не находились, но опаснее «будничный угар», «газы конституционного представления».

Обвинения Годнева

Итак, фракция правых добилась своей цели и получила два дня на подготовку, чтобы ответить Годневу. «Масленичный балаган» отгремел. Обсуждение состоялось 1 марта, в первый день Великого поста.

Первое обвинение Годнева гласило, что вопреки ст. 24 Зак. Осн. Сенат оставляет некоторые Высочайшие указы и повеления без распубликования. Кроме того, кодификационным порядком в законы внесен ряд изменений по существу, причем сделанные изменения препятствуют Думе выполнять обязанность надзора за министрами. Наконец, множество законодательных дел проведены в порядке Верховного управления помимо законодательных учреждений.

Замысловский назвал речь Годнева «обвинением Правительства в государственном подлоге». Но в подлоге, по мнению оратора, виноват сам его оппонент, уверявший, что обнародованию подлежат все указы и повеления: «Слово «все» было вставлено в статью произвольно членом Г. Думы Годневым». На самом же деле законы допускают изъятия из общего порядка. В частности, приложение к ст. 318 Учр. Прав. Сената гласит, что указы, касающиеся только определенных присутственных мест и лиц, не печатаются ни в Собрании Узаконений, ни в Сенатских Ведомостях.

Посрамленный Годнев ухватился за приписанное ему Замысловским искажение текста ст. 24 и со стенограммой в руках доказал, что прочел статью без слова «все». Оппонент нашел-таки цитату с искомым словом, но оно употреблялось в придаточном предложении: «…что все, без изъятия, повеления и Высочайшие указы обнародываются». Годнев, врач по профессии, действительно неправильно понял смысл ст. 24, но саму статью не исказил, а Замысловский обвинил его по прокурорской привычке.

Что касается слишком смелой кодификации, вплоть до исключения из Свода Законов статей 162 и 177 Учр.Мин., то Замысловский объяснял ее кознями либералов, заведовавших в 1906 г. в том числе и кодификационным делом.

На изъяны в организации этого дела главным образом и делал упор Годнев, призвавший к пересмотру Положения о кодификации. Слабые юридические познания вновь подвели оратора: этим делом заведовал Государственный Секретарь, что позволило Товарищу Министра Веревкину заявить, что поднятый вопрос не имеет отношения к смете его ведомства.

О законах, не являющихся указами, но изданных в порядке Верховного управления, Замысловский умолчал.

Причина нападок Годнева находится, вероятно, в связи с планом консервативных кругов изменить Основные Законы в кодификационном порядке. По крайней мере, бар. Мейендорф, упомянув о прошлогодней газетной статье этого содержания, заметил: «все эти приемы, все эти намеки и все эти страхи получили свое надлежащее клеймо в настоящее время».

Исключение Мягкого (24.II)

Выступая по поводу сметы Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей, член Г. Думы Мягкий, между прочим, отозвался о православном духовенстве следующим образом: «оно слишком далеко уклонилось в непринадлежащую ему область и слишком много требуется воды, чтобы выкрестить его самого».

Председательствующий кн. Волконский промолчал, попросил стенограмму и, убедившись, что не ослышался, предложил устранить депутата на 15 заседаний. Тот поспешил заявить, что не имел в виду Таинство крещения, и кн. Волконский уменьшил срок до 5 заседаний. Левые подали два протеста, упрекая князя в том, что он снова придирается к крестьянам.

Законопроект о новом стиле

Вслед за законопроектом о сокращении праздников в недрах Г. Совета возникло и другое предложение – о введении нового стиля. Для перехода рекомендовался способ княгини Барклай де-Толли-Веймарн: в течение года 12-е и 13-е числа каждого месяца сокращаются до 12 часов, в ноябре это сокращение производится дважды, и в декабре старый и новый стиль уравниваются. Все православные церкви мира, кроме сербской, высказались против реформы. Авторы законопроекта сначала хотели его отложить, чтобы не вступать в конфликт с Синодом, но затем законодательное предположение было отпечатано и разослано членам Г. Совета, чтобы собрать их подписи. В июне проект был готов. По словам «Земщины», провести его намеревались гр. Витте и Ермолов.

Кончина Комиссаржевской

В феврале в Ташкенте скончалась В. Ф. Комиссаржевская, горячим поклонником которой был Гучков. После двух поставленных ею кощунственных пьес – «Саломея» и «Сестра Беатриса» – следовало ожидать затруднений при панихидах и отпевании.

В Петербурге панихида была отслужена в театре. Как подчеркивала «Земщина» – перед портретом усопшей. Труппа написала на венке: «Благословенна ты в женах», кощунственно сравнивая покойную с Богородицей, роль Которой она играла на сцене. В Москве духовенство отказалось служить панихиду в театре. В Саратове произошло недоразумение между владыкой Гермогеном и местным актерами. Не предупредив духовенство, они объявили в газетах, что панихида состоится в кафедральном соборе в субботу в 9 ч. утра, то есть во время богослужения. Накануне ключарь сообщил управляющему театром, что это невозможно. Газеты поспешили заявить, что еп. Гермоген отменил панихиду по Комиссаржевской, сделав запрос в Ташкент о причинах смерти, об исповеди и причастии. «Голос Москвы» разразился очередным убийственным фельетоном в стихах, а Громобой написал, что епископ таким образом отделяется от паствы, чуть ли не отлучая себя от Церкви.

Управляющий театром пришел побеседовать с архиереем, но время снова было выбрано неудачно – вечер субботы, когда совершается всенощное бдение. Наконец, было дано разрешение отслужить панихиду в понедельник в ближайшем приходском храме, но актеры не согласились, требуя служить в соборе.

Странное молитвенное рвение у лиц, не знающих времени совершения важнейших православных богослужений и не желающих молиться в обычном храме! Газеты сообщают еще более скандальный факт: получив отказ, саратовцы обратились к лютеранскому духовенству!

Очевидно, панихида была лишь поводом для собрания. «Земщина» справедливо опасалась, что похороны Комиссаржевской «желают сделать демонстрацией против Православия».

Однако они прошли спокойно – возможно, сыграло роль обращение Гучкова к петербургскому градоначальнику с просьбой о содействии студенческому комитету, заведовавшему похоронами по поручению родственников Комиссаржевской.

На кладбище Гучков «скорбным и тихим голосом» произнес нечто вроде речи: «Прекрасная ты была артистка, прекрасной души человек. Одинаково отзывчива ты была к актеру и к простому человеку… Твоей отзывчивости, твоей доброй души мы никогда не забудем. Прости нас, Вера Федоровна! Помолимся о ней, господа!».

В те же дни скончался Ф. Е. Гучков. Его тело было погребено в Москве в присутствии Н. И. Гучкова и других родственников. Александра Ивановича не было. Вероятно, из-за дел он не мог даже на день оставить Петербург (слушалась смета Министерства внутренних дел)… если только причиной не стала панихида по Комиссаржевской.

Положение в Г. Совете в феврале

В феврале верхняя палата продолжала прежнюю тактику. Правда, завершилось рассмотрение в комиссии законопроекта по Указу 9 ноября, а 13.II общим собранием был принят законопроект о зачете в наказание предварительного ареста.

Статистические курсы

Однако в тот же день 13.II Г. Совет большинством 91 против 56 отклонил законопроект о преобразовании статистических курсов при Министерстве внутренних дел в статистический институт. Ораторы не видели надобности в самостоятельном высшем учебном заведении для подготовки статистиков. Очень упорно эту точку зрения отстаивал гр. Витте.

Попудный сбор

Судьба законопроекта о попудном сборе в пользу городов, о чем Столыпин беспокоился еще на рауте 29.XI, висела на волоске. Образование согласительной комиссии ни к чему не привело, Г. Дума осталась при прежнем мнении. По предварительным подсчетам, думская редакция должна была пройти большинством в 10-15 голосов, но при таком соотношении сил любая случайность могла провалить все дело.

При вторичном рассмотрении этого вермишельного законопроекта в Г. Совете Столыпину пришлось выступить дважды, опровергая «несоответственный грозный арсенал», выставленный оппонентами правительства. Между прочим, председатель Совета министров отметил программную сторону дела: «я смею думать, что в тех программных вопросах, в которых достигнуто соглашение между Г. Думой и правительством и против которых Г. Совет принципиально не возражает, правительство вправе искать поддержки Верхней палаты». Иными словами, следует пойти на уступки в отдельных статьях, если законопроект признается в целом приемлемым. Эта точка зрения вызвала негодование членов Г. Совета, и тщетно Столыпин пояснял, что он вовсе не имел в виду, что верхняя палата обязана голосовать по указке правительства.

Ярым противником правительства выступил, по обыкновению, гр. Витте, пользуясь своим знанием железнодорожного дела. «У Казбека с Шат-горою завязался спор», – писало «Новое время» об этом состязании двух крупнейших бюрократических фигур.

Против законопроекта оказались также часть правого крыла и торгово-промышленная группа (Крестовников и др.), которой попудный сбор был материально невыгоден.

В решающий день (24.II) кабинет приехал спасать законопроект почти в полном составе. С кафедры позицию правительства защищали, кроме его главы, министр торговли и промышленности, а также начальник главного управления по делам местного хозяйства Гербель.

В итоге думская редакция самой спорной ст. 8 была принята внушительным большинством 107 против 57, а затем принят и сам законопроект.

Итак, Столыпин выжал из Г. Совета принятие этого законопроекта, используя свой авторитет и голоса своих подчиненных. Но оказывать такое давление на каждом заседании было немыслимо, и потому положение оставалось серьезным.

«Голос Москвы» усмотрел в осторожном заявлении Столыпина о программной стороне дела намек на обструкционную деятельность Г. Совета: «Глубокую ненормальность создавшагося положения теперь сознало и правительство».

Гучков, по-видимому, решил поддержать своего друга тем же порядком, и через два дня, выступая в Думе по поводу сметы Министерства внутренних дел, мельком коснулся Г. Совета, глухо назвав препятствия, которые встречают законопроекты в «иных инстанциях», «главной угрозой для всей работы нового строя».

Десять раз одно и то же

Быт солидного Г. Совета, в отличие от взбалмошной нижней палаты, был беден открытыми столкновениями. Одно из немногих произошло при рассмотрении попудного сбора. Председатель сделал замечание кн. Оболенскому 2, что тот десять раз повторяет одно и то же. Оратор спокойно извинился и продолжил речь. Но потом счел себя оскорбленным и письменно потребовал извинения, апеллируя к стенограмме. Наверное, доказывал, что повторил одно и то же не 10, а 8 или 9 раз!

Председатель принес извинение лично, при свидетелях. Кн. Оболенский попытался было настоять, чтобы Акимов повторил свои слова в присутствии лиц, перед которыми было сделано замечание, но тот возразил, что говорит при достаточно количестве свидетелей.

Уголовно-процессуальные законопроекты

Пока шли споры о попудном сборе, комиссия законодательных предположений Г. Совета, не приступая к постатейному обсуждению, отклонила (23.II) законопроект об условном осуждении большинством всех против трех (Ковалевский, Корвин-Милевский и Сабуров). Через два дня общее собрание, одобрив законопроект о разрешении объяснять присяжным заседателям угрожающее подсудимому наказание, возобновило рассмотрение законопроекта о введении состязательного начала в обряд предания суду. Министр юстиции печально отметил, что чем дольше это представление обсуждается Г. Советом, тем больше оно обрастает поправками, причем новейшие из них грозят свести законопроект на нет.

Выпады в печати

Обсуждение попудного сбора подтолкнуло «Новое время» к сравнению Г. Совета с «железнодорожной станцией в годы обильного урожая», поскольку количество «входящих» законопроектов превысило количество «исходящих». Газета изобрела термин, ставший крылатым, – «законодательная пробка».