Ах, как жаль, что уходят последние минуты, и мы с тобой расстанемся. Четыре дня в твоём доме, как волшебная сказка, а ты для меня как добрая фея. Я прощаюсь с тобой, с твоим домом, с твоей мамой. Ты даже не подозреваешь, как мне сейчас нелегко уходить от всего того, к чему привык, живя с тобой каких-то неполных трое суток.
Сколько мы узнали друг о друге, это только было известно нам двоим. Сколько мы с тобой перемучились. Ты думами обо мне, я – о тебе. Сколько мы слёз пролили то я от любви к тебе, то ты ко мне. Ты узнала во всех подробностях мою жизнь, ты узнала, как я мучился, ты узнала всё то, что меня связывало с тобой в те два годы нашей переписки, как я часто думал о тебе. А в последний месяц жизни с женой метался, мучился и запоздало думал, почему я не сумел в переписке с тобой заговорить о любви и о том, как мне теперь поступить, когда с женой отношения разладились? И я, как ты знаешь, отважился тебе написать о своей жизни. И ты весьма мило ответила. Своим письмом ты мне дала понять, что всё поняла правильно: он женат, потому не стал писать. И мне позволила приехать к тебе, таким образом, развеяла мои сомнения и колебания.
И в один из дней позднего жаркого августа, я бросил всё: семью, работу, друзей, был сожжён мой первый роман на радость тёщи. Хотя она тогда ворчала: «Вот писал, писал и нате вам – сожгу! Ну, разве так поступают нормальные люди?!» А сами же меня погоняли презрительно: «Навязался на нашу голову, писака! Ещё что-нибудь о нас напишет и выставит на весь свет! Выгнать его надо! И где ты его встретила на свою и на нашу голову?»
И вот я уехал, никому о поездке не сообщил, получилось для всех, как в воду канул. Я жаждал с тобой встретиться. Я приехал, зная, что ты будешь ждать письма или телеграммы. Мы знали оба, что эта встреча должна нам многое прояснить. И особенно для меня был важен вопрос, смогу ли я исправить ошибку, односторонне прервав с тобой переписку.
Я ещё много буду тебе рассказывать о себе, а ты мне о себе. Мы с тобой станем главными героями моих записок.
И через твои, и через мои переживания и раздумья будет проходить один человек, который когда-то был в моей жизни. А иначе нельзя, ведь невозможно отрицать того, что было, а это значит, истину чувств, всех переживаний, ход мыслей…
Я приехал вечером, во вторник. На перроне меня встречала Вера, как звезда всех моих исканий, заблуждений и порывов. Солнце ещё не село и светило косыми порывистыми и тёплыми лучами, прорываясь яркими бликами сквозь ветви деревьев, наталкиваясь на стены и крыши домов, и вырываясь в небо, где с отчаянным свистом носились стрижи.
С железнодорожного вокзала, дождавшись троллейбуса, мы поехали через весь большой город домой к ней… мы обменивались улыбками, она объясняла какой у неё несдержанный на выражения отец и какая робкая мать.
Нас встретила в передней Софья Андреевна. Затем к нам вышла старшая сестра Веры Зоя. Обменялись с ней вежливыми фразами, и Вера повела меня в свою уютную, старомодно обставленную комнату. До ужина слушали музыку. После были на улице. Я рассказывал о себе, она – о себе. Нам было несказанно хорошо. Уже наплывали вечерние сумерки, потягивало прохладным ветерком. Перед домом росли высокие толстые тополя.
На второй день до полудня просидели у неё дома. Вера читала стихи своих любимых поэтов. Кстати, она несколько раз отдыхала на юге, купалась в море, затем, как это бывает на курортах, познакомилась с мужчиной, который писал стихи. О нём она так интеллигентно писала ещё в письме два года назад. Но у них не дошло до любовного романа. Они просто вдвоём отдыхали, он читал стихи. Она попросила переписать ей. Он принёс свиток бумаги. Я тогда даже не ревновал, что она ездила на море, знакомилась там с мужчинами, и у неё удивительно, ни с одним не завязался роман, во что было трудно поверить. Но тогда я об этом не задумывался. И мысли не приходило, что я должен претендовать на её сердце и руку, мы просто переписывались и только. Я считал её для себя недосягаемой, если у неё такие знакомые, с некоторыми из них она даже, как и со мной, поддерживала переписку.
Но тогда я так не думал, поскольку был донельзя наивный, верил всем людям. А интеллигентных женщин считал самыми порядочными. Такой мне казалась и Лара, хотя своим происхождением она не из интеллигенции. Причёской, нарядами Лариса подражала модной певице. Далеко не такой была Вера. Она вела себя естественно и выглядела намного женственней и проще Лары.
И вот она читала «курортного поэта», а я чувствовал, как в сознании крепла к нему ревность. Я спросил, почему у неё с ним не сложились близкие отношения? Оказалось, он был женат. И у меня пропало всякое желание о нём говорить. Я продолжал перед ней исповедоваться о своей незавидной участи. У меня на глазах выступали слёзы, но я себя сдерживал.
После обеда она предложила погулять по городу. За время службы в армии я был в увольнении всего один раз с группой сослуживцев. Это случилось за полтора месяца до отправки нас в запас. Но это не значит, что я, как и мои товарищи, был необразцовым воином. Просто наше начальство не баловало подчинённых не только увольнениями, но и не отпускало на побывку домой, поскольку боевых расчётов не хватало, и мы несли дежурства в две смены.
Правда, однажды нас вывозили в театр драмы, на Партизанскую поляну. И вот я ходил по улицам с Верой и почти ничего не узнавал, хотя одно место возле кинотеатра «Октябрь» мне припоминалось тем, что здесь было фотоателье, в котором мы сфотографировались на цветные снимки. Правда, мне ни одного не досталось, поскольку мои сослуживцы выманили у меня все шесть.
В душный от дневной жары вечер, мы с Верой заходили в парк, в скверы. А на Кургане Бессмертия обошли всю прилегающую к нему территорию, которая тогда ещё только складывалась, как образцовая зона отдыха..
Здесь росли совсем молодые клёны, каштаны. Напротив парка была как раз наша воинская часть. Четыре года назад в Мюнхене проходила летняя Олимпиада. Мы сидели в автобусе после игры в футбол и слушали по радио трансляцию баскетбольного матча между США и СССР. И мы тогда издавали ликование, когда наши за три секунды до окончания тайма забросили победный гол в сетку американцев.
С Верой мы долго бродили по улицам и площадям, пока не село тёплое солнце. Нам было так хорошо вдвоём! На третий день Вера вышла на работу. Она была телеграфисткой в агентстве Аэрофлота. Я обещал к ней приехать на троллейбусе. И в час дня вышел из троллейбуса. После её смены мы ходили на двухсерийный кинофильм «Табор уходит в небо», снятый по мотивам ранних рассказов Алексея Максимовича Горького. Домой я улетал самолётом ЯК-40. Меня провожала Вера, со мной была книга Виктора Гюго «Собор парижской Богоматери». Почему именно эта книга, я не задумывался. Никакого символа она для меня не имела. И читал её почти без особого интереса во время полёта из Блинска в Ревск…
1976.
Письмо первое.
4 сентября 1976 года.
Здравствуй, Вера, я бы мог обращаться к тебе, как к самой дорогой! Ты такой для меня и являешься. Но на это я пока не имею права разбрасываться такими словами. Уверен ли я в себе или нет, но что-то мне подсказывает, на пути к тебе встанет много препятствий. И если бы ты сказала, что ты во мне не уверена, я бы не обиделся. Так что ты меня не обессудь за такое вступление.
А теперь к сути… итак, когда приехал от тебя, это письмо я принялся писать не сразу. Сначала надо было переговорить с матерью. Ведь в тот теплый августовский вечер я уехал к тебе так неожиданно, что даже не предупредил ни родителей, ни сестру. Но когда сел писать, меня подстёгивало нетерпение: скорее, как можно скорее, надо сообщить тебе, как долетел на самолёте ЯК-40 из Блинска в Ревск, а также сообщить обо всём, что узнал. В общем, ниже опишу всё по порядку.
Пробыв у тебя четыре дня, я не чаял попасть домой, так как могла переживать мать, когда узнает, что меня нет ни на работе, ни в семье. Сидя в салоне, мне казалось, что воздушный лайнер за облаками, как назло, летел медленно, будто стоял на месте. В полёте мне даже не читалось, я просто смотрел в иллюминатор – за этим занятием так и провёл время…
И вот бортпроводница сообщила, что подлетаем к Ревску, всем предложила пристегнуть ремни. Хотя самолёт был готов идти на посадку, какое-то время мы ещё летели на большой высоте, так как под нами тянулись белоснежные облака, они лежали неподвижно, этакими равномерными бугорками, как пушистое сбитое в складки покрывало, а кое-где вздымались валунами, горками. А вдали громоздились серо-чёрные тяжёлые тучи, как скалистые горы.
Кто-то из пассажиров в иллюминатор увидел, как за бортом сверкала стрелами молния. Оказывается, под нами была гроза, на земле шёл сильный дождь. Самолёт снижался с металлическим свистом и гулом. И тотчас этот звук изменился, и небесный лайнер с пронзительным воем начал ещё быстрей снижаться, точно преследовал какую-то цель, стремительно летя к земле, что можно было подумать, неужели с самолётом не всё благополучно? И приходилось только надеется на чудо. Хотя, то, что мы терпим бедствие, что мы, не дай бог, в аварийной ситуации, таких ощущений я не испытывал, надеясь на мастерство лётчиков. Вот он погрузился в густые серые облака, и ничего не было видно: стоял сплошной серый туман.
Это вхождение продолжалось недолго, самолёт как бы разорвал облачную плотную завесу и в иллюминаторы мы увидели разные квадраты полей, перелесков, речки и пруды, дома, но ещё обрывками, лохмотьями. Но это навстречу самолёту стремительно летели бело-серые облака.
И вот самолёт пошёл всё ниже и ниже – под нами уже был виден хорошо город: высокие дома. Но с высоты они казались игрушечными. И по мере того, как самолёт снижался, по крыльям и стёклам иллюминаторов бесшумно забрызгали капли дождя, усеяв стёкла, точно горошины серебра.
Наконец-то колёса стукнули о бетонку, самолёт, подпрыгивая, стремительно плавно покатился по посадочной полосе, теряя скорость. Затем он легко развернулся и встал, как вкопанный. Бортпроводница сказала: чтобы пока все оставались на своих местах, и тут же пошла к двери, которая вела в кабину экипажа.
Она вышла оттуда почти тут же вместе с пилотами. Все пассажиры рукоплесканием поблагодарили их за полёт. И только тогда бортпроводница разрешила выходить. За нами должен был подъехать автобус, и пока его ждали неподалёку от самолёта, некоторые шутили: «Вот из солнца прямо в дождь»! Это замечание встретили дружескими, вежливыми улыбками. Все были счастливы благополучным перелётом из одного города в другой. А дождь между тем шёл мелкий, прохладный и не очень сильный. Но зато задувал ветер, что вызывало некоторое неудобство.
Вот подошёл автобус, все пассажиры вошли в просторный салон и поехали до здания аэропорта.
«Вот я и дома. точно, побывал на другой планете.! – мысленно думал я.
– А что же делает сейчас Вера там, в Блинске? Хотя я знал, что ты собиралась поехать в агентство Аэрофлота, в котором ты работала телеграфисткой. Но как бы там ни было, мне хотелось представить то, о чём ты могла в ту минуту думать? Но я, глядя в иллюминатор, не мог думать о тебе весь полёт. Но ещё до вылета, находясь с тобой рядом, мне было грустно думать о скорой нашей разлуке. Но в полёте, чтобы отвлечься, я пытался читать книгу. Но мне не читалось, тогда я достал записную книжку и сделал запись. Вот что получилось под шум двигателей воздушного лайнера: «Когда я прибыл в твой город, мы встретились на вокзале, чуть позже я рассказал о том, как взял билет на поезд и поехал к тебе. Я даже отказался от постельного белья, и лежал на голой верхней полке в полной прострации. Я не совсем отдавал отчёт своему отчаянному поступку. И можно сказать, сутки пути я пролежал в одном положении, думая о том, правильно ли я поступил? Передо мной проходила вся моя короткая семейная жизнь. Я жалел только об одном: зачем я так рано женился, ведь у меня была цель, учёба в университете на журналиста, литературное творчество. И пока этого не добьюсь, не буду жениться. Но я ходил на танцы, встречался с девушками, и плохо готовился к поступлению. На танцах (на своё горе) встретил будущую жену, которая оказалась, серьёзней всех своих предшественниц. Я наивно думал, вот женюсь и тогда засяду за учебники.
Но в жизни оказалось, мои планы не нашли понимания в лице её родителей. Тёща в гневе бросила» «Ты женился, вот и живи, а учиться надо было до свадьбы»! Но я продолжал заниматься и вызывал на себя шквал упрёков, что я строю нежизненные планы, и потому необходимо учиться на инженера. А журналисты и писатели, в их понимании, несерьёзные люди. И тёща, и тесть книг не читали, домашней библиотеки у них отродясь не было. Да и жена читала только то, что ей посоветует подруга или на работе. Сама же к книгам не проявляла должного интереса. Так что я попал в беспощадный мирок узких запросов. Этакое мещанское сословие со своими понятиями о жизни, и мне, оказалось, опасно было связываться и близко с ищущими выгоду, и жадными до денег, людьми. Но давай я вернусь к тому моменту, как я уезжал от тебя. Последние минуты уходят, как я расстаюсь с твоим домом, с твоей гостеприимной мамой, с тобой, Вера. Ты даже не подозреваешь, быть может, как мне сейчас нелегко уходить от всего того, к чему привык, находясь с тобой всего трое суток. И мы долго будем их помнить. Ведь это неизгладимый след в наших завязавшихся отношениях, которые могут стать общей судьбой. Сколько мы узнали друг о друге, это известно только нам двоим. Сколько мы с тобой передумали: ты обо мне, я о тебе, и о жене, с которой буду разводиться. Сколько мы слышали друг от друга: тёплых дружеских слов любви, которые таилась от нас же самих в наших душах. Может, я ошибаюсь, может это только красивые слова? Но это же проговаривалось так правдиво, так откровенно, и получалось так прекрасно, когда люди испытывают друг к другу неудержимый порыв чувств. Ты узнала во всех подробностях мою жизнь, как я мучился, и всё то, что связывало меня с тобой, как я думал часто о тебе, и как принял решение навсегда расстаться с женой. Но это далось не так-то легко: я метался, мучился, о том, как мне поступить окончательно? Ведь уже появился ребёнок. И тогда я написал тебе, ты меня не осудила, когда получила письмо полное откровений и ответила мне. Из твоего письма, я узнал, что ты свободна и поняла меня правильно. Ты помогла разъяснить мои колебания и сомнения, что ты по-прежнему мне верна. И в один день, бросив все дела, только бы увидеть тебя, только бы слышать тебя, касаться твоих ласковых рук, твоих волос, ощущать всю тебя: твоё дыхание, твои женственные шаги. Ах, как я жаждал всё это испытать заново, когда мы, помнишь, сидели на военном телеграфе в ночной смене и говорили о поэзии, литературе.
А потом я уволился в запас, и началась наша переписка, инициатором которой стала ты. Я знал, что ты очень ждёшь или письма, или меня собственной персоной. Мы оба понимали, что ждали друг от друга, но стеснялись в этом себе признаться.
Я ещё долго буду тебе рассказывать о нас, и больше ни о ком. И станем главными героями нашей переписки. В твоих и моих переживаниях, раздумьях, пока невозможно не упоминаться одного человека, который вошёл в мою судьбу, и всё ещё существует, поскольку нельзя отрицать факта моей необдуманной поспешной женитьбы. И не обойти всех тех чувств, которые в те дни свиданий связывали меня с ней. Поэтому невозможно обойтись без тех истинных чувств, переживаний, раздумий. Я верил в неё, что встретил девушку, как часть моей души, а её душа часть моей. И потому нельзя обойти правду человеческой природы во всех её проявлениях. То, что я в ней ошибся, я понял уже через месяц после свадьбы, понял, что мы с ней не подходим друг другу, что мы очень разные по культуре, воспитанию, привычкам, вкусам».
Вера, вот такую сумбурную запись, я вписал в блокнот в салоне самолёта ЯК-40. Конечно, ты извини за излишние подробности. В дальнейшем я постараюсь быть кратким, хотя делать это будет непросто, так как меня переполняют мысли и чувства, к чему подталкивает моя аналитическая натура. И я хотел бы следовать известному изречению, когда словам тесно, а мыслям просторно. Но меня, как я сказал, переполняют все те впечатления, которые вобрала душа и на аэровокзале, и в полёте. И потому буду писать о том, что так настойчиво просится из души.
О проекте
О подписке