– Но тебе бы очень хотелось так поступать, а сама не прислушивалась к нему, не знала его желаний, о чём он мечтал? Не оправдывайся! Я в этом уверен. Вот так и получается. Думаешь, мы с Викой живём гладко, бывает, так зарябит, что сердцу становится тоскливо. И ушёл бы тогда, куда глаза глядят, бросил бы всё к чёртовой матери. Но нет, я такой человек, хочу строить свою семью, а не разрушать, как это делают некоторые и чего даже не замечают. Ты и твоя мать ему запрещаете писать, читать? Ты бы посмотрела на то, сколько у меня «железок», как их называет моя жена. И знаешь, что я ей отвечаю? Брошу «железки», куплю альбом и буду коллекционировать марки, буду собирать и пусть попробует сказать, что я занимаюсь ерундой… – Григорий помолчал, затем спокойно закончил: – Нельзя нам жить без каких-нибудь увлечений, интересов. А вы, женщины, этого почему-то не понимаете.

– Ну, знаешь, Гриша, я за деловые интересы, а не за те, которые не приносят доходы. Он как заговорённый, для него нет другого дела. Ты отремонтируешь телевизор, утюг, машинку, тебе заплатят, а ему шиш! Пишет всё, пишет, а толку никакого. А если сидит, читает, то к нему лучше не подходи, уткнётся, и не дозовёшься…

– А тебе хочется получить отдачу сразу? Написал – получи деньги? Не знаю, Лена, но я его понимаю. Он старается… Сразу ничего не выйдет. Я сам когда-то и рисовал, и писал, и знаю, что это такое.

– Да, конечно, конечно, я понимаю, что ты хочешь этим сказать. Но из не го художник, ни писатель не выйдет, так все наши говорят. У него нет специального образования!

– Почему? Так нельзя думать. Я хочу дать тебе совет: считайся с его душевными качествами. Нельзя без этого. Скажи, Лариса, он тебя целует, когда уходит на работу? Только ответь честно…

– Нет, – она покраснела.

– А ты бы хотела? Только честно!

– Да!

– А жить с ним ты хочешь? Только честно!

– Как жили, нет, – сказав это, она вспоминала все ссоры, скандалы.

– Гриша, ты может, знаешь: он каждый день последний месяц приходил выпивший. С кем он пил? Он говорил, что сам. Значит, он становится алкоголиком? Только не говори, что по моей вине… – нервно проговорила она.

– Почему? Не обязательно! Однажды мы с ним выпили у меня домашнего виноградного вина.

– Но ты совсем другое дело. А он в последнее время превратился в настоящего алкоголика…

– Стоп, Лариса! А теперь ты рассуди, – прервал он. – Почему у вас так происходит? Я его знаю, по крайне мере, четыре года и не видел, чтобы он напивался. Выходит, что ему несладко живётся у вас? Ты подумай хорошо на этот счёт, как вам жить дальше?

– В тот день я ему сказала: если не перестанет пить, то я уйду от него, если он по-хорошему не бросит… – раздражённо бросила она.

– Расскажи, что там произошло у вас?

– Он пришёл выпивший. А моя мама сказала: «Не хочет дома работать, пусть уходит»!

– Да-а? Лариса, я не могу поверить, чтобы во всём был виноват только Валерка. Я его очень люблю…

– Я это знаю, – вставила жена.

– Это хорошо. Но в жизни не было ещё так, чтобы один был во всём плохой, а другой только хороший.

Наверное, я прерву этот диалог. Но хотел бы добавить вот что: жена хотя и была, по словам Григория, расстроена тем, что он не знал о моём местонахождении, она всё равно сохраняла строгий вид во всё время разговора с ним.

Удалось ли мне в точности передать все оттенки этого диалога, это не столь важно. И нельзя было не заметить её отчуждёние, и даже презрение к тому, что я посмел от неё скрыться. Хорошо это или плохо, мне не всё равно потому, что Лариса выказала себя эмоционально и духовно неразвитой. И мне было досадно, что я её раньше не разглядел. А всему виной моя безоглядная в неё влюблённость, просто я был ею ослеплён. Но меня ещё удивляло и то, зачем она искала Григория, зачем я был ей нужен, если для неё стало всё ясно, что мы с ней не подходим друг другу и психологически и нравственно. Выходит, она до конца меня не постигла и была оскорблена моим поступком. Ведь она убеждена, что от таких женщин, как она, мужчины не уходят. А если я это сделал, то поступил дерзко и неучтиво. И она хотела разобраться, почему я так поступил, не предупредил никого в своих намерениях.

Но тогда я был убеждён, что она мне больше не нужна, так как наступила пора разочарования. Это можно сравнить с ударом грома. И надо навсегда закрыть эту страницу моих с ней отношений, что я уверен, тебе неприятно.

Итак, Вика, жена Григория, пока мы беседовали, приготовила ужин и пригласила к столу. Мы сидели на скамье перед подъездом, и одновременно встали и вошли в дом.

После сытного ужина я поблагодарил своих милых добрых друзей, и стал уверять Григория, что мне надо поспешить домой, так как я предельно волновался о том, что я мог узнать плохого ещё и от матери, и от двоюродного брата. Григорий старался меня успокаивать, дескать, не имеет значения, когда я приду домой: сегодня или завтра утром. К тому же дождь продолжал своё несносное мокрое дело. И я, после недолгих уговоров, согласился переночевать у своих друзей и долго не мог заснуть. Я думал о тебе и полагал, что ты сидишь в своей комнате или за телетайпом. И, наверное, вспоминаешь, как ты говорила, что будешь думать обо мне, а я о тебе. Хотя на самом деле ты шутила: «Ты будешь спать, Валера, и не сможешь обо мне думать». А я тебя уверял, что во сне ещё лучше думается. И только о тебе, милая Вера. И ты не представляешь, как я тебя ценю.

Жаль, что не смог тебе сказать этих слов, когда четыре дня мы были вместе. Да и поверила бы ты, коли была убеждена, что приехал к тебе в состоянии отчаяния и безрассудства. А пройдёт время, и я затоскую по ней и по сыну. Но сейчас мне дико так думать. Хотя нельзя разбрасываться словами любви, не испытывая этого чувства.. И я спрашиваю у себя: неужели и на этот раз ошибаюсь в своих чувствах? Нет, на этот раз ошибаться я не должен, если даже чувствую, как тоска по тебе переполняет всю душу. Конечно, тебя я всесторонне не знаю, но уверен, что твоя душа живая, восприимчивая. Не как у неё холодная и равнодушная. В тебе нет ничего того искусственного, целлофанового, во что обёрнута душа Ларисы. Она себя так оберегает от всех волнений, что кажется манекеном. Но страшно однажды споткнувшись о камень, споткнуться вторично…

Так прошла полубессонная тревожная ночь. Ты не чаешь спросить: а что было дома? Домой я пришёл утром. После вчерашнего дождя в пути было мокро и грязно. Я шёл с портфелем в руке по дороге, грязь прилипала к туфлям. Когда я вошёл в кухонный флигель, мать лежала на кровати после утренней дойки коровы и другой домашней работы. Она уже знала от моей сестры Любаши, что я уехал на стройку в Волгодонск. К моей сестре заходила старшая сестра Лары Тамара.

Но она не понимала, как я мог уехать, когда не выписался в сельсовете, не снялся в военкомате с воинского учёта. И мать вот так лежала и переживала обо мне. Тамара наговорила обо мне разных небылиц, что я замучил Лару неповиновением, и даже советовала ей подать на развод. И тогда она может, встретит достойного человека. Я был бы счастлив, если бы так случилось.

В толковании Тамары, оказывается, я злодей из злодеев, ненавистник из ненавистников. Так что, ты меня остерегайся! Хоть я и шучу, но мне грустно, если это так, что я, будучи с мятежной душой, не способен осчастливить ни одной женщины. Неужели только из-за того, что я избран провидением на стезю сочинителя? Однажды своему начальнику на вопрос, чем занимаюсь, я ответил, что изучаю теорию изящной словесности.

Ну вот, моя дорогая, пока всё. До свидания.

Письмо второе.

7 сентября 1976 года.

Здравствуй Вера! Прошло три дня, я снова хочу поговорить с тобой, не отправляя тебе эти письма. Я даже не знаю, что буду тебе в них рассказывать. Сейчас ко мне пришла мысль, что эти письма хоть и адресованы тебе, но всего лишь являются способом выговориться. Вот уже четвёртый день как я живу дома, хожу на работу. С женой не встречаюсь…

Моя мать знала во всех подробностях мою семейную жизнь, как родственники жены, желая, чтобы я принял уклад их быта и способы добывания средств к существованию, не сопротивлялся, чем она была очень обеспокоена. Но больше моими неопределёнными отношениями с женой. Но я ей говорил, что собираюсь уволиться, развестись и уехать к тебе. И она уже настроилась на то, что здесь я живу временно. Хотя матери очень не хотелось, чтобы я уехал так далеко и жил в чужом городе…

Ты постоянно в моей памяти, я подключаю воображение и вот вижу твоё хорошенькое личико, которое обрамляют длинные белокурые волосы, твои чуть грустные сосредоточенные глаза…

После моего приезда один или два дня стояла солнечная, но ветреная погода. А сейчас установилась тишина и светит солнце, даря своё уже не летнее тепло. Но оно такое сдержанное, спокойное; и солнце мягко касается своими уже не палящими, а умеренными лучами.

Я смотрел на нашу аллею молодых раскидистых и пирамидальных тополей, которая тянется между дорогой и дворами, по всей улице. Воздух пахнет осенним увяданием, созревшей полынью, чередой, репейником и листьями тополей. И чувствуется, как крадётся и уже где-то таится и решает войти, заполнить душу осенняя грусть. Сердце взволнованно бьётся, полное чувств к тебе. Я смотрел на тополиную аллею и думал: вот уже недолго деревьям осталось шелковисто изумрудным шумом радовать душу. Скоро пожелтеет один листик, да, было бы начало, затем вплетётся осенью целая золотая прядь и будет она ронять листву на стылую, сырую землю, поросшую спорышом. От этой мысли у меня сжалось сердце, что проходит время, дни молодости, безмятежные, а порой бесстрастные.

Я входил в наш сад: идёшь по дорожке, а по обе её стороны растёт высокая раскидистая мальва и цветёт розовыми, белыми, красными цветами. Здесь растут абрикосы, вишни, яблони, сливы двух или трёх сортов. Огороды все уже пустые, очищенные от сорной травы и помидорной и картофельной ботвы, чем занимались я и отец. За огородами пустое поле, оно не вспаханное, а только пробированное. И кругом стоит такая мёртвая тишина, будто все прислушиваются друг к другу, свойственная этой умиротворённой поре, которая тоже, как и весна, полна своей неповторимой поэзии. Но эта тишина меня почему-то угнетает, то ли нагоняет тоску, то ли печалью и я не могу себя никак понять. Что я хочу в этом мире? Почему из-за меня мучается жена, которую я разлюбил, но, скорее всего, не любил, а только был кратко влюблён. И эта влюблённость не выдержала испытания бытом, нет, теми чуждыми занятиями, которыми преступно были заражены азартом обогащения родственники жены. Но о них довольно.

И как тотчас сладко становится на душе при мысли о тебе, когда вспомню о тех наших четырёх днях. Неужели я нарочно напускаю на себя сентиментальность, нарочито привожу себя к чувствительности? Может ли такое происходить с такими людьми, как я?

Если я постоянно сомневаюсь в себе, не значит ли это, что я пребываю в вечном поиске любви, в её разгадке?! Я не могу ответить на эти вопросы. Но если я так обо всём чувствую, переживаю и расположен душой к этому, то я обречён быть в своих чувствах непостоянным и ты должна меня остерегаться.

И мне горько и обидно, что я такой, быть может, и мучительно грустить о неведомом, но и спокойным оставаться нельзя, когда ощущаешь полноту жизни. Вот я с тобой разговариваю, делюсь сокровенным. И мне хорошо только от того, что я с тобой мысленно беседую, ничего о себе не утаивая. Я пишу эти слова и чувствую, как ты думаешь обо мне и вспоминаешь наши дни, и тоже со мной мысленно разговариваешь.. Ведь мы на далёком друг от друга расстоянии, но наши сердца близки и мы чувствуем и ощущаем об одном и том же. Я знаю, ты читаешь выписанные из сборников неизвестных мне поэтов.

Если задуматься, то погода влияет на настроение человека и даже решает его судьбу. Последние дни снова пошли мелкие, нетёплые и неласковые дожди. Небо тяжёлое, серое, с плывущими низко серо-чёрными массивными набрякшими влагой тучами. И они такие страшные и зловещие, как рок. И ко мне приходит с предчувствием некоей беды тяжёлая мысль; и давит, давит тряско на мозг, что хочется даже заплакать. Но я стараюсь её отогнать, находясь в полном отключении от всего мира, от политики, искусства, литературы. Меня совершенно не интересуют новости общественной жизни радио и телевидения, газет и то, чем живёт наша большая страна.

Однако я живу собственными впечатлениями от встреч с людьми, от погоды и состоянием природы. Конечно, ты меня прости. Я так ушёл в себя, что не зову тебя по имени. Единственное, что меня радует в моей бренной жизни – это ты…

Уже поздний час, а я не хочу спать. И душу гложет одно желание – разговаривать с тобой. Я ставлю перед собой фотографию с твоим изображением, когда сажусь за стол и первые слова мои к тебе: «Здравствуй…»! И мне кажется, что ты хочешь, чтобы я смотрел на тебя. И я смотрю, и что я вижу: ты начинаешь смущаться.

Но мне твоё смущение нравится, оно отвечает моей эстетике. Я вспоминаю наши с тобой последние часы перед разлукой, ты была очень нарядна. Помнишь, как ты почему-то досадовала, когда мы спешили одеваться в дорогу, чтобы ехать в аэропорт, а у тебя не получалась та причёска, которая тебе нравилась? Но я знаю, что её ты делала для меня. И ты подумала, что она мне не понравится, как и твоя удлинённая облегающая стан чёрная юбка, расшитая по бокам красными цветами, и ты тогда спросила: «Можно мне в этот день надеть её»? И я ответил: «обязательно, непременно, в ней тебе так хорошо». И ты послушно надела белую, крупной вязки кофту, которая плотно облегала твою грудь. И ты была в этом простом наряде нежно-грациозна. Всё подчёркивало твою девичью стройную фигуру. А твои белокурые с золотистым оттенком длинные волосы были причёсаны так, что открывали твой лоб, твоё прелестное лицо, ты стояла передо мной такая вся женственная, чистая. А твои духи пленили меня, и как ты была пленительно прекрасна. Я долго, ты помнишь, как смотрел на тебя не то оттого, что расставался с тобой, не то просто тобой одетой безукоризненно любовался. А ты тогда взяла и смутилась и сказала: «Не надо так рассматривать, а то ещё сглазишь, а я суеверная». И звучал твой смех серебром.

Наверное, в ту минуту ты подумала, что я смотрю на тебя не потому, что хотел тобой любоваться, как произведением искусства, а просто нагло сравнивал тебя с женой, которая, как ты считала, красивая, а вот ты, по твоему замечанию, некрасивая. И вдобавок причисляла себя к безнадёжным перестаркам. А у меня и близко не было такой мысли, ну да, ты старше меня на два года. Но эта разница незаметна…

Завтра мне снова идти на постылую работу. А это так огорчает, что я тут, а ты там, и я так люблю тебя нежно и страстно с тоскою в душе. Я такой чувствительный, что со слезами на глазах в любви ещё ни одной девушке не признавался. Хотя я вообще не признавался, даже жене. Я просто предложил ей замуж за её исполнительность и порядочность, и за то, что она отвечала моему эстетическому вкусу. А с тобой, когда переписывались, ты меня вгоняла в восторг своими пронзительными письмами, полными чувств, тоски, печали и грусти. А для меня не было другого типа девушки, а как только тургеневского. Но в наши дни таких, наверное, уже нет. Но этот идеал так глубоко засел в душу, что я не могу от него отказаться, даже если его и впрямь не существует в жизни. И мне кажется, что как раз ты и отвечаешь этому идеалу. Ох, как я боюсь ошибиться! Но как я радовался каждому твоему письму, наша переписка продолжалась со дня моего увольнения из армии больше двух лет. И оборвалась после встречи с моей будущей женой.

Я поздно подумал: как жаль, что не писал тебе всей правды чувств, которые я тогда к тебе испытывал. Наша переписка имела начало, но не имела своей конечной цели, просто нам было интересно переписываться, играя какие-то надуманные роли. Поэтому мне думалось, мы живём личными жизнями, а переписка как дополнение к ней.

У тебя были молодые люди, а у меня девушки, но мы этой сферы не касались. И думали, что так и будем переписываться, получая от этого эстетическое удовольствие.

Помню, с каким страшным удивлением я читал твои письма и думал: она не знает моей жизни, а всё равно пишет мне, словно кому-то дала обязательства. Но особенно до слёз порой волновали твои стихи. Правда, ты не была их автором, но я любовно называл тебя «моей поэтессой». Твои стихи подсказывали, через чужие строчки ты объяснялась со мной в любви, так я тогда это представлял, но полагал, что это были просто стихи, и ты не можешь меня любить. Для своей души у тебя был мужчина, а я перед ним мальчик и ты стихами с ним забавляешься, я для тебя как полигон твоей любви не ко мне, а к нему.

И всё же, твои стихи я понимал так же, как и ты их, поскольку людей, которые любят поэзию, роднит чистый дух возвышенного и прекрасного. И не более… Эти люди умеют по-настоящему любить. И это право принадлежит только им. Я содрогнусь как от изворотливой лжи, если с нами это будет не так.

Когда мы вспоминаем прошлое ради того, чтобы понять те ошибки, из-за которых не складываются отношения, в настоящей действительности мы хотим больше их не допускать и пытаемся преодолеть те трудности, которые сами и возвели гордынями и обидами.

Но всё равно мы не умеем предугадывать, просчитывать свои поступки, которые должны привести любящих людей к единому пониманию друг друга. Но в жизни это бывает так редко, что многие не задумываются о том, почему они поступили так, а не этак.

И мы не умеем предугадывать те события, которые произойдут с нами в ближайшем будущем. Будем ли мы так любить, как испытали любовь в начале отношений? Будем ли мы чувствовать всю красоту жизни или судьба от нас отвернётся, и мы изменим друг другу, что и приведёт к неминуемому разрыву отношений.