А когда мы с ним вместе выполняли ту или иную работу, а точнее, плотницкую. И если у меня что-то опять не получалось, он начинал донельзя нервничать, раздражаться, и, наконец, резко меня отстранял от стропилы, которую мы с ним крепили и принимался за дело. Мой тесть считал, что я должен уметь делать всё. Я вполне с ним соглашался, хотя отдавал отчёт, что умение не приходит сразу. И уметь делать всё, я не могу, пока не овладею в совершенстве каким-нибудь ремеслом. Но на это уходит не один год, и только тогда приходит опыт, мастеровитость, знание дела. Хотя в любом ремесле общеизвестно нужен профессиональный навык. К тому, что я должен уметь делать всё – вести кладку кирпичной стены, прибивать доски, резать стёкла – стеклорезом или алмазом, ко всему этому у меня не лежала душа.

Этим всем ремеслом надо заниматься специально, чтобы быть мастером на все руки. А у нас по жизни разные обязанности. Он отставник, пенсионер, работал в охране. Я человек творческого назначения, хотя ещё работал на производстве. Так что уметь всё делать способен далеко не каждый. Хотя на практике, то есть, подряжаясь на приработки, что выпадало не раз, постепенно можно научиться многим ремёслам. Но чтобы сейчас всё это уметь, для меня не столь важно. Жизнь ещё длинная, казалась бесконечной, всему научит. И при великом желании можно сделаться и плотником, и столяром, и каменщиком, и кровельщиком, и стекольщиком.

В жизни бытует такое понятие, если человек женился, то значит, обязательно нужно стать серьёзным и полностью отдаться домашнему хозяйству. Быть полноценным хозяином положения: обязательно надо держать всякую птицу, животину. И вести хозяйство так, чтобы доход рос непрерывно. Ведь мы жили не в селе, а почти на окраине города. Это, конечно, всякому понятно, можно ли всё это отрицать? Если правильно рассудить, нет, нельзя отрицать полностью и не отпускать возможность наживы.

Но я не допускаю, чтобы домашнее хозяйство стало целью, отчего человек жиреет плотью, но хиреет кровью, так как кровь у него течёт уже другая, перерождённая частнособственнической психологией, что всегда идеологически осуждалось.

Я всегда желал жить заботами об общем, но только (ах, как звучит странно) не личным. И я женился не для того, чтобы вести домашнее хозяйство. Ведь тесть содержал пару десятков кур, гусей, два кабана.

Помню, как я, разбуженный тестем, рано утром тащил на санках на базар сало. Конечно, любой скажет, что тесть трудился честно. Но зачем меня было ломать, отваживая от постижения филологической науки, литературы, журналистики и приобщая к домовитому хозяйству. И вдобавок предлагать технический институт. Мне это было чуждо.

В лице будущей жены всегда видел часть себя, друга и единомышленника. Но, увы, я крупно ошибся, мои представления не соответствовали самой жизни. Я живу с женой, сижу с ней рядом на диване и хмуро молчу, ощущая своё к ней отчуждение и испытывая душевное и даже физическое одиночество.

Она сидит, держит на коленях сына, занятая им, улыбается ему, и хотя я радуюсь вместе с ней нашему сыну, нашему счастью, я всё равно молчу. Моя радость тихая, в глубине души приятно разливается и чувствую себя счастливым от того, что у меня есть жена и сын.

Её радость на лице, и кажется беззаботная и довольная, что ей хорошо с сыном в её тёплом и уютном доме. И я знаю, что она меня не понимает даже в эту синхронную минуту, не слышит мой внутренний голос, так как занята сыном и собой. И ей сейчас ничего не надо. В эту минуту я нисколько её не ревную к сыну, что жена ему уделяет всё своё внимание и больше его любит, чем меня. Хотя я твёрдо знаю, что она меня вообще не любит. Пора её влюблённости прошла и не переросла в крепкую настоящую любовь. Со своими разными взглядами мы просто терпели друг друга.

Ночью её поцелуи в постели лживы и неискренни, так же, как и мои, поскольку мои и её продиктованы лишь одним – инстинктом близости. Если я что-то ей рассказывал, то загодя знал, что мои откровения меня самого после будут грызть чувством раскаяния. Ведь она хотела выслушивать вовсе не мои новые познания в искусстве, а деловые, направленные на семейный прибыток. Зачем же тогда я это ей говорил, зачем делился с ней своими знаниями и мыслями, она всё равно думает не так, как я?

И каждый раз я обещаю себе больше ничего не говорить ей, но проходит время, и я снова бестолково с ней откровенничаю. Однажды как-то в споре тёща мне сделала насмешливый упрёк, что я говорю только о звёздах, стихах и тому подобной для неё ерунде. Но я-то ей ничего не рассказывал. Выходило, что делясь всем этим с женой, она передавала содержание наших разговоров своей матери. Но поскольку жена по натуре скрытная, она с ней не очень откровенничала. Значит, та просто подслушивала. И как мне было неловко и стыдно услышать от тёщи этот упрёк вовсе не без сарказма!

Да, я был обижен и поставлен в смешное положение; мне казалось, что мои чувства и моё мироощущение были втоптаны в грязь и осмеяны, наверное, не только тёщей, но и самой женой. То, что меня интересовало из гуманитарных наук, для них всех это было пустяки. Они не приносят прибытка в семью! Тот упрёк и его назначение я хорошо уяснил. И должен был заниматься хозяйством, а не звёздами и стихами и прочей в их понимании такой ерундой.

Если бы я хорошо слагал стихи и печатал их в журнале и за них получал гонорары, вот тогда я был бы в большом почёте, так как эта «ерунда» приносит доход. Любой человеческой деятельности имеется цена в том случае, когда она оплачивается. Если же человек принимает участие в художественной самодеятельности, или в каком-нибудь другом творческом кружке, неужели такая деятельность выгодна только за деньги, или предполагает любую другую материальную выгоду? А может, скорее всего, духовную пользу за то, что человеку искусство доставляет эстетическое удовольствие? За это человек и любит искусство. Отработал он смену и отправился общаться с искусством, что даёт силу и упорство для работы в новую смену с большим желанием. Оно, искусство, как известно, окрыляет нас, поднимает на высоту и духовно обогащает. А разве можно это стремление сравнивать с тем, что когда люди живут ради богатства материального, не имея богатства духовного.

С комфортом устроенная квартира: везде блеск, на стенах и паркете дорогие персидские ковры, а в серванте хрусталь, фаянс, фарфор, бронза, на столах хрустальные вазы. Под потолком также сияет в свете шести ламп разными огнями хрустальная люстра, дорогой импортный гарнитур. А в гараже стоят новенькие «Жигули», а в головах хозяев только и есть, что как бы пополнить крупным вкладом сберкнижку? И это те самые люди, которые по нескольку лет не были в театре, кино, или художественном музее.

Когда в марте этого года я вернулся к жене, у меня создался такой настрой мыслей, что я был готов покориться ей, то есть перестроить свой образ жизни, пересмотреть свои убеждения. И пойду на уступку за уступкой, и стану петь в одну с ними дудку, то есть лицемерить, лгать, идти на любые сделки, где надо ловчить, приобрету полезные знакомства: блат.

И буду жить в интересах выгоды семьи и ко всему заделаюсь обывателем и вещеманом, буду высмеивать любителей поэзии, которые занимаются обманом себя и не делают того, что я. И в довершение сего стану пессимистом, циником. Не буду верить во всемирное построение общества счастливых людей, и наконец, заделаюсь скептиком, который сомневается в том, что никогда не было во всём свете справедливости и никогда не будет и что нужно жить только исключительно для себя, пренебрегая интересами общества, не беспокоясь о чужих бедах, так как если за кого-то стану волноваться и переживать, то у меня быстро будет прибавляться седых волос и морщинок, что с успехом делает моя жена, которой до лампочки, что у кого-то случилось несчастье, лишь бы только ей было хорошо и которая искусно умеет сохранять спокойствие с надменной холодностью на лице, когда меня посещает неудача на работе или ещё на каком-то другом поприще, как, например, литература. Она вообще, отрицает это увлечение, чтобы я не занимался ею, не марал бумагу напрасно, так как в её обывательском и недалёком понимании без специального образования я бездарный, каких ещё не видел белый свет, что я не достигну на этом поприще каких-нибудь заметных успехов и буду мучить себя и свою семью. Хотя она этого ничего вслух мне не говорила, но я чувствовал, что она именно обо мне такого мнения. как мне не хотелось начинать всё сначала…

Стояла уже осень 1976 года, это было то время, когда я был вынужден уехать от тебя, Лара. Хотела ли ты этого или нет, но я навсегда покинул твоё уютное гнёздышко, во что верил непоколебимо, с надеждой на заочный развод с тобой из другого города. Ты осталась в своём устроенном доме одна с сыном. Впрочем, не только, а с любимыми родителями, которых ты всегда слушалась, их мнение для тебя было законом. Мне было нелегко покинуть тебя. Бросить человека, который для тебя стал близким – это психологически и нравственно для меня очень трудный шаг.

И поверь, начинать жить с другим, совсем чужим человеком – это целое испытание. Хотя она для меня была не совсем чужая, как ты знала, я с ней переписывался два года, пока тебя не встретил. Каждый раз я мучился, когда вспоминал нашу с тобой жизнь в ссорах и скандалах с твоими родителями. Пусть наши отношения сложились не так, как мы хотели. Но мы с тобой сделали так, что пришлось нам разойтись. Ты не желала мириться с моим неуступчивым характером. А я не мог объяснить всё, что я ждал от своей женитьбы. Зачем нам надо было ссориться по всяким пустякам? А теперь ты пишешь, как бы нам начать жизнь заново, так сказать, с чистого листа. И лучше разобраться друг в друге. Но ты конкретно не пишешь о своих переживаниях, будто для тебя всё очень просто: разошлись – сошлись. Наверно, ты потому не хочешь открывать свои чувства, что в них не разбираешься. Зачем тебе скрывать истину? Очевидно, ты боишься остаться одна с ребёнком на руках и тебе трудно в этом признаться. Я тебе не подхожу, ты это знаешь, и всё равно пытаешься склеить наши до основания треснутые отношения.

Так что, Лара, ненужно тщится восстанавливать то, что уже не подлежит построить заново. И опять-таки ты мне сообщаешь, что хочешь забыть прошлое, но в этом ты себя обманываешь. Это нельзя забыть! Думаешь, я не прав? О, ещё как! Конечно, в твоём и моём положении нелегко думать о будущем. Но тебе уже не быть со мной и мне с тобой. Вряд ли ты разобралась в себе, в своих чувствах, и будто не представляешь свою жизнь без меня. Просто ты обманываешь себя и меня. Хотя я тоже трудно себе представляю жизнь с другой женщиной. Неужели, думая почти в схожем ритме, мы снова ошибаемся. Ведь у меня есть человек, и ты уже знаешь, кто она и тебе горько это читать. Но ты не подаёшь виду, для тебя этот человек не существует, для тебя есть только я. И ты пытаешься убедить меня, что отношения наладятся, в чём я очень сомневаюсь.

Если так, то почему же ты меня не задержала, когда я уходил совсем. И ты знала куда. Ты настолько гордая, что твои чувства тебе ничего не значат; скажи, зачем прикрываться гордостью? Если бы мы были благоразумней и удерживали бы себя ещё тогда, когда начинались наши разногласия. Но мы этого сделать не сумели. Что же мы с тобой натворили?! Мы ни капли не приложили своих душевных сил против краха отношений и продолжали их разрушать. И наш мир рухнул, испоганенный гнусными распрями. Попробуй теперь поднять их из руин?

Если бы ты знала то, как я уезжал от тебя тогда, в конце августа. Я ехал в поезде, лёг на верхнюю голую, без постельного белья, полку и вокруг себя, ничего не слышал, точно меня оглушили. А мир для меня потерял былое значение, живые звуки и краски исчезли, всё будто покрылось пеплом наших сгоревших отношений. Я не чувствовал ничего, все мои ощущения утратили прежнюю силу, я не слышал ни звуков, не различал ни красок. На меня нашло какое-то тупое безразличие, и казалось, будто я лечу в бездну и я действительно погрузился в неё с тяжёлыми чувствами. А хотя даже этих чувств уже не испытывал, на меня нашло полное отключение, я был загнан в тупик. Знаешь, даже не было страшно! Но тебе этого ни за что не понять, так как ничего подобного не испытала.

Ты уже после что-то, видно, почувствовала, чем тебе это угрожает, когда узнала, куда я уезжал. Но вот я приехал, разговора между нами умного, толкового не получилось, и всё от глухого непонимания. Ты нисколько не выразила того страха, что я испытывал в дороге. Ты внешне и внутренне была по своему обыкновению весьма спокойна.

Неужели я не обратил внимания на твоё примирительное выражение на лице, и будто ты была готова быть мне покорной и со всем со мной согласной? Ведь, ещё как обратил! Но не пошёл тебе навстречу со словами покаяния. И это всё из-за твоих своенравных и деспотичных родителей. Они потому и не отпускали тебя на сторону, считая тебя за тепличное чадо. Вот и получилось, что мы разошлись и теперь, кажется, навсегда.

Как это бывает в жизни с людьми, свою ошибку понимаешь намного позже после дня её совершения. И её уже скрывать невозможно. По-моему, у нас было всё, чтобы жить в согласии и понимании. Но мы, что имели в своих сердцах, не сумели соединить в одно целое. Я очень глубоко переживал. А ты не знаю.

Потом я снова уехал не совсем в чужой город, так как его знал по службе в армии. На вокзале меня встречала девушка, при имени которой ты вся дрожишь, как и тогда, когда я приехал, мы молчали. Я потом ушёл, а тебе гордость не позволила спросить, ну как она меня приняла. Я только тебе сказал одно, как затверженную наизусть фразу: «От хорошего не уезжают».

Я уже тогда окончательно решил о разводе, и написал тебе письмо, чтобы нас развели заочно. Но ты, будто не услышала моей просьбы, и ответила таким неожиданным для меня письмом, в котором ни слова не написала то, о чём я тебя просил. Ты стала рассказывать о сыне, чтобы его десятимесячного использовать в примирении со мной. А где же ты была раньше? Моё предложение о разводе ты повернула так, чтобы я тебя простил. Вот когда ты поняла, что значит остаться с ребёнком на руках.

И слова твоей мамы в одном из скандалов о том, что ты не пропадёшь, и смело разводись, теперь для тебя не были вариантом выхода из положения. В этом я не сомневался, что ты согласишься на развод. А теперь я не знаю, как мне быть. И снова ты тронула мою нерешительность и ею воспользовалась. Я серьёзно заколебался, хотя мало верю в то, что мы будем жить в согласии. Что тогда делать? Как мне быть? Казалось, всё, жизнь наша кончилась. И надо мне начинать всё сначала с другой. И я не уверен, что и она не станет мне мешать в достижении заветного.

И вот ты своими письмами меня заставила задуматься. Может быть, из-за этого, что ты стала мне писать свои уверенные письма, будто между нами ничего не было, будто я уехал в командировку, что скоро всё равно мы будем жить вместе после всех ссор, причём, не уважая друг друга. Ты питаешь надежду, что мы встретимся, я сжалился над тобой и стал тебе отвечать письмами полными гнева и злобы на тебя, которую узнал за год супружества. И я по-прежнему не знаю, люблю ли я тебя? А ведь было время, кажется, что любил…