С мерчевыми майками было очень туго. Родного мерча не было, и приходилось довольствоваться тем, что предлагала «Рок-лаборатория», печатавшая левые майки. Но и они были в дефиците. Если удавалось урвать футболку Sex Pistols, Exploited или Ramones, то это уже было большое счастье, а уж какого она размера, было неважно. Поэтому все носили майки на несколько размеров больше. Отдельной проблемой было найти штаны-узкачи. Это был отдельный шик. Во-первых, Ramones ходили в узких джинсах, а во-вторых, они очень сексно уходили вовнутрь ботинок на шнуровке. Запихивать джинсы в ботинки, чтобы они пузырились сверху, считалось полным отстоем, и так делали только говнари. Чуваки узнали, что в кооперативных ларьках на Дорогомиловском рынке продаются клевые женские джинсы-стрейч. Если взять размер побольше, то они точняком налезали на худые подростковые жопы. Но первое время ходить в таких штанах было о-о-очень неудобно. В женских моделях гульфик тесноват, а парни были хоть и молоды, но тестикулы у них уже были как у больших.

Переход с нарядов сумасшедших бомжей на нормальный, качественный шмот требовал денег, которые где-то надо было зарабатывать. К этому времени по Москве повсеместно открывались коммерческие ларьки, торгующие всем, от сигарет и бухла до кассетных магнитофонов. Торговые палатки стали приметой того времени. Для того чтобы установить такую точку, достаточно было иметь саму будку и возможность наполнять ее товаром. Все, бизнес готов. Согласование с властями носило очень условный характер или отсутствовало вовсе. Налоги тоже никто не платил. Главное было не забывать отстегивать часть выручки криминальным структурам, которые тут же образовались вокруг первых коммерсантов. Старшие товарищи по району начали открывать ларьки, а парни стали работать у них ночными продавцами. Так можно было совмещать работу с учебой и занятием музыкой. Но начинающие предприниматели вели дела очень расслабленно, практически не контролируя сотрудников. Такие условия логично открывали перед продавцами широкие возможности для дополнительного заработка. Во-первых, можно было ставить «ночные цены». Это десятипроцентная наценка после полуночи. Естественно, вся разница шла сразу в карман продавца. Второе – это продавать свой товар. Можно было принести пять бутылок водки и реализовать их вместо хозяйских. Учет товара тоже был очень условный. В журнал писались какие-то левые цифры, и если твой сменщик с ними соглашался, то можно было выдыхать. Значит, на сегодня прокатило. И да, за это еще платили зарплату!

Еще один способ заработка – это всевозможная фарца. Торговать пытались всем, чем только можно, учась у старших товарищей по району, многие из которых начинали «утюжить» еще в те времена, когда за это давали уголовку по статье «Спекуляция». Кутузовский находится не так далеко от Арбата, а значит, и от потенциальных иностранцев. На матрешки, хохлому и военные кокарды у них можно было выменять джинсы и другие дефицитные импортные товары.

В начале девяностых в России появились первые секонд-хенды. Ношеные вещи завозили в страну огромными партиями по линии гуманитарной помощи из США и Европы. В условиях, где любые импортные вещи считались большим дефицитом, секонды стали хорошим способом пополнять гардероб приличными шмотками.

– Мой старший приятель Дима Юров мне как-то говорит: «Скорее бежим в красный уголок ДЭЗа, туда сегодня завезли американский секонд-хенд. Надо успеть, пока не разобрали все самое ценное», – рассказывает Дмитрий Спирин. – Я и слова-то такого не знал. Мы действительно были одними из первых. Когда мы пришли, там ковырялись только какие-то невменяемые бабки. Дима меня учил, как отличать фирменные вещи от ширпотреба: «Это берем, это не берем. О! Ни хера себе! Это же Levi’s 507, почти целый. Берем!» Клубные пиджаки, джинсовки и прочий крутой шмот продавался на вес.

Люди просто не понимали ценность этих вещей. Естественно, все это потом задвигалось на районе по рыночным ценам.

Мама Дениса Рубанова поддерживала увлечения сына и всячески старалась использовать административный ресурс для продвижения его группы. Например, нарулила им выступление в Центральном доме работников искусств на какой-то цирковой тусовке. Это было довольно странно, потому что перед ними выступали жонглеры и дрессированные собачки, а в зале явно недоставало любителей жесткого минималистичного рока. Предполагая, что контент может кому-то не понравиться, Рубан выманил местного звукача из каморки, а Пэп оперативно проник на его место и закрылся изнутри. Потапов выкрутил ручки громкости на максимум и держал оборону, невзирая на попытки сотрудника культуры ворваться назад. Уже на второй песне зрители потянулись на выход, таща за собой ошалелых детей. На сцену выбежал конферансье, тепло поблагодарил музыкантов за прекрасный концерт, но настоял на том, чтобы группа доиграла в следующий раз.

В какой-то момент с чуваками связался Алексей Суздальцев, тогдашний менеджер «НАИВа», и спросил, можно ли его группе поселиться к ним на базу? По какой-то причине «Новые арлекины и вольтижеры» не могли больше репетировать на своей базе и искали новое место. Парней дико взбодрила возможность делить репетиционное время и тусовать со своими кумирами. Плюсом к приятной компании шел хороший аппарат и барабанная установка Майка Полещука.

– С появлением группы «НАИВ» в нашу жизнь пришли и наркотики, – вспоминает Дмитрий Спирин, – потому что их барабанщик Миша Полещук был увлеченным полинаркоманом. Казалось, что он был готов вдохнуть, вколоть, съесть и любым другим способом потребить в себя все, что могло торкнуть. Миша был первым человеком, который предложил мне накуриться.

Как только наивовцы завезли свой скарб, Миша Полещук сказал, что ему надо здесь повозиться пару дней. Сделать проводку, дополнительный свет и привести помещение в порядок. Через какое-то время он действительно довел подвальную комнату до ума, все скоммутировал, починил и даже сделал некоторую звукоизоляцию, задрапировав стены тканями. Под потолок он подвесил флаг Фестиваля молодежи и студентов 1985 года. Новый аппарат выдавал плотный, хорошо читающийся звук. Хозяева подвала были в восторге.

– Миша достает из кармана штакет и говорит: «Ну раз все круто, то это надо отметить», – рассказывает Дмитрий Спирин. – Для меня это был серьезный вызов. Тот самый случай, когда «нормальный пацан» просто не может отказаться. Тут все сошлось в одну точку: это наши кумиры, на которых мы хотим быть похожими, это прикольный Миша, с которым я лично очень хотел бы дружить. Но я тогда отказался, а Рубан накурился. У Дениса никогда не было ресурса отказаться и показаться в чем-то неопытным. Любое предложение он принимал так, как будто он делал это уже двадцать раз. Я же не хотел пробовать наркотики, потому что боялся стать наркоманом.

– Майк был классный чувак, его не брало даже электричество, – говорит Юрий Ленин. – Дядька пробовал контакты на язык. Говорил: «Мне не нужен индикатор. О! Вот тут фаза». Но он подсадил Сида и Рубана на эту дурь. Я раз попробовал, но меня не цепануло. Потом, когда чуваки уже вошли во вкус, я видел, во что они превращаются по накурке, и начал против этого сильно возбухать.

– На базе всегда кто-то тусовался, – рассказывает Дмитрий Воробьев. – Никогда не было такого, чтобы группа репетировала в одиночестве. Но это не напрягало, наоборот, всегда была прикольная атмосфера. Вслед за «НАИВом» подтянулись «Монгол Шуудан», «Ногу Свело!» и еще много кто. Там в подвале я впервые услышал проигрыш из песни «Рамамба хару мамбуру». Но при том что ребята были уже известными артистами, мы не чувствовали никакой дистанции. Никто рок-звезду из себя не строил, и общаться было очень комфортно.

С изменением демографической ситуации в подвале пошли и первые жалобы от жильцов. Это неудивительно, ведь молодежь в одиночку и группами следовала к подвальной двери едва ли не круглосуточно. Не все вели себя тихо, а некоторые были откровенно пьяны, потому что сочинение и исполнение музыкальных композиций было далеко не единственным назначением андеграунда. Разгневанные жители дома то и дело набирали 02. Но от контакта с милицией музыкантов периодически спасало первичное предназначение подвала. Все же изначально это было бомбоубежище, двери там были очень толстые и закрывались на крепкие засовы. Иной раз достаточно было переждать, пока у ментов кончится терпение.

– В подвал можно было попасть из двух подъездов, – рассказывает Денис Рубанов, – и если мусора ломились из одного подъезда, мы могли спокойно выйти через другой и стоять во дворе, наблюдать за попытками милиции поймать нарушителей спокойствия.

Стражи порядка применяли различные хитрости. Например, могли поймать кого-нибудь на входе и уже на его плечах вломиться в подвал. Еще один способ – это запугать идущую в подвал девушку, чтобы она сказала пароль, который регулярно менялся. Когда стражам правопорядка все же удавалось попасть на репетиционную базу, они выстраивали всех руками на стены и устраивали обыск. Но найти ничего противозаконного не удавалось. Ни оружия, ни наркотиков, ни экстремистских листовок. Как только сотрудники удалялись, прихватив кого-нибудь постарше для отчетности, дверь снова запиралась, и чуваки доставали из нычек бухло и прочие ништяки.

Под конец года перед группой «Четыре таракана» замаячила реальная возможность вписаться в самое популярное на тот момент телевизионное шоу «50×50». Мама Дениса Рубанова опять подсуетилась и уговорила свою подругу Анжелу Хачатурян, которая была художественным руководителем программы «Пятьдесят на пятьдесят», взять ребят в свою обойму.

Лайнап формировали по такому принципу, чтобы помимо звезд эстрады были и новички. Среди этих новичков оказались и юные панки с Кутузовского. Причем произошло это без участия теплой волосатой руки большого продюсера. Просто в то время в России отчаянно крутилась рулетка больших возможностей. Это была уникальная ситуация, когда советские социальные лифты уже разрушились, а новые правила еще не установили. Все ломились без очереди в надежде урвать свою долю пирога. В шоу-бизнесе царила та же махновщина, что и во всех остальных отраслях. Звезды быстро создавались и так же стремительно гасли.

Серия новогодних концертов телешоу «50×50» на Малой спортивной арене «Лужников» продолжалась в течение семнадцати дней подряд, по одному-два концерта в день, и «Четыре таракана» выступали ежедневно с четвертого по двенадцатое января. Это была солянка из самых популярных на тот момент эстрадных артистов вроде «Дюны», «Кар-Мэн» и «На-На», а также всяких странных ноунеймов, про которых сейчас и сказать-то нечего. Кто помнит группы «Арамис», «Первая любовь» или артистку с творческим псевдонимом Русская Мадонна? Единственным условием организаторов было выступление под фонограмму. Никто не хотел заморачиваться с саундчеками, живым звуком и прочими малозначимыми вещами. С фанерой проще: включил кассету, и она играет.

– Мы не сразу подписались на эту тему, – вспоминает Дмитрий Спирин. – Сначала «ездили на переговоры». Это п… дец, конечно, подростки в косых куртках рассказывают про какие-то принципы, а там сидят взрослые люди, которым вообще неохота об этом разговаривать. Тогда люди, которые занимались бизнесом, делали деньги на всем, и шоу-бизнес был только маленькой частью их глобальных замутов. Вот мы им говорим, что нам играть под фанеру западло, а у них в голове миллионные контракты на поставку йогуртов и вагоны гуманитарной помощи, которую они планируют втюхать какому-нибудь кооператору в Дагестан. Мы просили, чтобы хотя бы вокалист мог петь по-настоящему, то есть чтобы была не полная фанера, а минусовка. И они сперва согласились.

Когда четыре инструментальных трека были уже почти записаны на тон-студии киностудии имени Довженко, организаторы шоу сказали музыкантам, что им все же придется плясать полную фонограмму. Парни расстроились, но решили, что раз уж вписались в эту историю, то сдавать назад нельзя. Когда об этом узнали чуваки из «НАИВа», они, конечно, офигели. Для рокеров это считалось лютым зашкваром.

– Играя по две песни за концерт, а в некоторые дни и по два шоу в день, мы не особо напрягались, бегая по сцене под фанеру, – рассказывает Денис Рубанов, барабанщик группы «Четыре таракана». – Мы могли позволить себе выползать в подпитом состоянии, и на качество шоу это не влияло. Одна из наших песен называлась I’ll Fuck My King In The Ass, но нам удалось ее включить в программу только один раз. После исполнения к нам подошла режиссер этого шоу Анжела Хачатурян и сказала: «Вы думаете, мы не поняли, о чем вы сейчас пели? Этой песни больше в программе не будет». Это был первый напряг, из-за которого с нами, может, и хотели расстаться сразу, но не могли, помня про авторитет моей мамы. Просто запретили исполнять этот трек. Потом, когда нас видели в подпитии за сценой, тоже кидали косые взгляды, но сделать ничего не могли.

– Поначалу мы все были зажатые, – говорит Дмитрий Воробьев. – Все-таки такая большая площадка, тысячи человек перед сценой, популярные артисты… Еще и приходилось играть под фонограмму. Там были наши друзья из андеграундной трэш-метал группы «Армагеддон», и они сразу нам надавали по шеям за то, что мы не двигаемся на сцене. Сказали, чтобы мы бегали, прыгали, сходили с ума как только можно. Все равно же фанера, не ошибешься. Главное – давать шоу. Через два-три концерта мы уже раскрепостились. Народ реагировал по-разному. Когда кричали «Тараканы! Тараканы!», а когда кидали мусор из первых рядов. Мы, конечно, со своим репертуаром немного не вписывались в эту поп-тусовку.

– Я стоял за сценой и увидел, что какой-то чувак в плаще и шляпе, похожий на агента спецслужбы, пытается пройти через контроль, но его не пускают, – рассказывает Денис Рубанов. – Я сказал, чтобы его пропустили, начал общаться с ним, и оказалось, что он начальник какой-то службы охраны. Он попросил меня провести его чуваков, и я запустил еще человек двадцать таких же людей в плащах. Они хотели подмазаться к звездам, чтобы их взяли в личную охрану на большую зарплату. Короче, эти ребята пришли к нам в гримерку, и мы с ними забратались. Потом мы выступили, спускаемся со сцены, и я рассказываю, что там перед сценой какие-то гопники нам факи крутят и кидают всякое говно на сцену. Он тогда говорит: «Пошли, найдем их». Чуваки вошли клином в толпу, а мы за ними. Хотели найти и отмудохать этих гопарей, но они увидели эту движуху и свалили вглубь партера. Это было забавно, как мы собрались публику гасить.

– Гримерки у всех там были в раздевалках хоккейных команд, – рассказывает Дмитрий Спирин, – и свою мы делили с группой Виктора Королева, у которого тогда уже был его единственный хит «Букет из белых роз». Я не помню, как звали его директора, но после одного из выступлений этот чел предложил мне раскуриться. А у меня к этому времени уже пропал психологический блок на эту тему. И я не стал отказываться.

– Ко мне там подходил Юрий Шмильевич Айзеншпис, – говорит Юрий Ленин. – Он сказал:

«Я посмотрел на ваше выступление. Из тебя я сделаю звезду, и через год ты будешь ездить на лимузине, но с этими ребятами тебе надо завязывать. Они бестолковые, и с ними у тебя ничего не выйдет».

На это я ответил, что либо он вытягивает нас четверых, либо идет искать какого-нибудь другого мальчика. Он потом ходил за мной несколько дней, и в какой-то момент я уже начал от него прятаться. Артисты постарше мне сказали, что он – «голубой», и мне надо быть с ним осторожнее. Но потом я еще несколько раз с ним встречался и ничего такого не замечал. Никаких намеков в мою сторону не было. Как бы то ни было, я считаю его самым гениальным продюсером отечественного шоу-бизнеса. Он мог раскрутить абсолютно все. Посмотреть хотя бы на его артистов: «Кино», «Технология», «Янг Ганз», Влад Сташевский и так далее.

– Есть такая традиция, которая называется «зеленый концерт», – продолжает Рубанов. – Когда во время последнего концерта все прикалываются друг над другом. На финальной песне перед окончанием шоу все артисты вывалили на сцену. Это было выступление Владимира Маркина. Мы были уже изрядно подшофе, и я как ни в чем не бывало стал разбирать барабанную установку. А за ней сидел барабанщик и делал вид, что играет партии. Я просто стал уносить по очереди стойки и барабаны. Установка-то моя была, имел право. И я подумал, все равно же под фанеру, зато людям немного глаза приоткроем, будет смешно и весело. Но как оказалось, смешно было только нам. Потом был скандал.

После московской серии концертов шоу «50×50» должно было продолжаться в Санкт-Петербурге, и именно питерские концерты собирались снимать для телевидения. А потом эта же обойма отправлялась с гастролями по России. После этого тура про группу «Четыре таракана» должна была узнать вся страна. Но за девять дней панки с Кутузовского так утомили менеджмент шоу, что уже не спасал даже авторитет поручившейся за них Натальи Рубановой. А разнос сцены во время выступления Владимира Маркина поставил жирную, мясистую точку, укрепив желание режиссера-постановщика шоу Анжелы Хачатурян навсегда распрощаться с малолетними беспредельщиками.

– Они хотели вызвать ментов, а тогда с таким дестроем было достаточно жестко, – рассказывает Юрий Ленин. – Сид с Рубаном оттуда реально могли уехать на пятнадцать суток. И я бегал там всех успокаивал, уговаривал Анжелу Хачатурян. Говорил ей, что это у нас просто такое шоу. Мы же рокеры, а какой рок-н-ролл без разноса? Что на самом деле мы нормальные, вменяемые люди и с нами можно работать. Она даже успокоилась, сказала, что черт с вами. Но если будет только один косяк, хоть что-нибудь подобное, то мы попрощаемся навсегда. И тут в гримерку залетели бухие Сид с Рубаном и начали орать, чтобы она шла в жопу со своим сраным шоу. Они панки, и это говно им не нужно. А я только что Айзеншписа послал ради них! Тогда я, конечно, зарубился и понял, что у нас вряд ли что-то получится вместе.

Заметки на полях #2

Потапова, Воробьева и Ленина найти было несложно. Все они с радостью согласились пообщаться. Я обратил внимание, что они описывали события давних лет в таких деталях и насыщая повествование такими классными подробностями, будто участие в группе «Четыре таракана» было едва ли не самым ярким периодом в их жизни. Хотя это свойственно, наверное, всем моим собеседникам. В процессе работы над книгой я столкнулся с тем, что люди намного лучше помнят события двадцати-тридцатилетней давности, чем то, что происходило с ними пять лет назад. Все-таки юношеское восприятие, бесстрашие и задор невозможно сгенерировать искусственным образом. Время, когда глаза были широко открыты, мир казался прекрасным и удивительным, а жизнь обгоняла мечту. Именно в юном возрасте закладываются основные жизненные понятия и ценности. Не зря же и развлекательная индустрия, и политики так бьются за внимание подростков и студентов. Может, они пока и не особо платежеспособны, но если какая-то идея западет молодому человеку в душу, то она будет жить с ним очень долгое время. Даже повзрослев и поскучнев, он будет обращаться к этому времени с теплой ностальгией. Люди с тоской вспоминают СССР не потому, что это было самое справедливое и свободное общество, а потому что тогда они были молоды, а жизнь казалась простой и понятной. По той же причине всегда отлично продаются билеты на ретро-вечеринки с репертуаром двадцати-тридцатилетней давности. Молодость – самая ценная валюта.