– Але, Света? Привет. Слушай, я тут заблудился. Не могу дом найти.
– Вова, это невозможно. Коричневые ворота. Дом ровно там, куда навигатор ведет.
– Может, я совсем идиот, но тут его нет.
– Не может быть такого. Смотри внимательно. Куча народу приезжала, все находили сразу.
Я уже минут десять хожу по округе. Меня облаяла собака, я едва не подвернул ногу на каменистой дороге. Где же этот проклятый дом? Терпеть не могу такие ситуации. Чувствуешь себя маленьким ребенком, а я тут, между прочим, по делу. После звонка Свете Тарасовой, пресс-атташе группы «Тараканы!», легче не стало. Приехал я по нужному адресу, но дома не вижу. Чертовщина какая-то. Уже почти сдавшись, я понял, что прошел слишком далеко. Бывает так, что сам себе в мозгу нарисуешь картину местности, в которой никогда не был, и, оказавшись на месте, пытаешься подстроить реальность под свои представления о ней. Если я решил, что надо запарковаться и идти в ту сторону, значит, туда и надо идти. Даже не оглядываясь по сторонам и не пытаясь оцифровать картинку.
Большие ворота из гофрированного железного листа оказались незапертыми. Я откатываю их в сторону. Не сильно, буквально на метр, чтобы можно было пройти. Наверное, тут подразумевался электропривод, но он не работает. Во дворе парковка на пару автомобилей, просторная беседка справа и бетонная дорожка, уходящая к большому трехэтажному дому с двускатной крышей. Архитектура дома простая, но с заявкой на величие. Эту заявку выдавало полукруглое крыльцо с бетонными перилами. Поднимаюсь по ступенькам, дверь тоже не заперта. Захожу и осторожно заглядываю из полутемной прихожей в огромную комнату. Первый, кого я вижу, – это Сергей Прокофьев.
– Привет, – протягиваю руку. – Меня зовут Вова, я из журнала «Артист», и я буду с вами жить.
– Да, конечно, проходи, – приветливо отвечает Сергей.
Если учесть, что мы с Сергеем максимум виделись пару раз, то с таким же успехом может прийти кто угодно, назваться журналистом и поселиться. Как на большой свадьбе, где никто никого не знает. Как покажет следующая неделя, это не голословное предположение. Через этот дом пройдет столько народу, что пару случайных персонажей никто бы и не заметил.
Когда Дмитрий Спирин пришел в группу, оказалось, что все участники коллектива воспитывались плюс-минус на одной музыке. Это были советские дети одного периода взросления и возмужания. Они одновременно впитывали современные музыкальные тенденции. В мейнстриме тогда был «волосатый рок» – метал и хард-н-хеви. Но при этом самые популярные в СССР западные панк-группы, такие как Sex Pistols и Exploited, всегда находились плюс-минус в районе этого меломанского пузыря. Советский металлист мог случайно зацепить Exploited, потому что он интересовался трэш-металом и кто-то мог дать ему эту запись. Мало ли, может, понравится. Панк-рок всегда был рядом с металом и воспринимался как что-то эстетически и идеологически близкое.
Во второй половине восьмидесятых повсеместно стали появляться киоски звукозаписи, где можно было сдать свою кассету, чтобы на нее записали, например, свежий альбом группы Judas Priest. Трудно сказать, входили ли они в советскую сферу услуг или были уже кооперативными, но цена везде была фиксированная – десять копеек за одну минуту. То есть примерно четыре с половиной рубля за долгоиграющий альбом. Удивительно, что, несмотря на государственную цензуру, которая безусловно распространялась и на музыку, в этих заведениях висели напечатанные на машинке каталоги с перечнем групп, которые никак не входили в список артистов, рекомендованных к прослушиванию для советских граждан. Там были все модные западные коллективы: Accept, Dio, Sex Pistols, Pink Floyd и далее по списку. Несколько школьников могли скинуться деньгами и записать себе свежего музла. Обычно было так, что у одного чувака есть фирменная, запечатанная кассета, и он платил пятьдесят копеек, а еще четверо сбрасывались по рублю. После того как запись была получена, владелец «мастер-кассеты» уже раскатывал свежий материал по совковым кассетам своих приятелей. Или можно было самому вложиться в проект. Записать, например, новый альбом группы Metallica, а потом в школе предложить одноклассникам раскатать по рублю. Если желающих наберется больше четырех, то ты уже в плюсе. Стоит ли говорить, что эти студии звукозаписи работали в условиях грубейшего нарушения авторских прав.
Одним из важнейших источников распространения музыкальной культуры в Москве была «Горбушка». Это стихийная ярмарка, возникшая сперва как клуб филофонистов в фойе ДК имени Горбунова, а потом разросшаяся на прилегающую территорию и парк. Там можно было купить все самые актуальные записи на кассетах и на виниле. Там же из-под полы продавалась рок-атрибутика, и, что важно, во второй половине восьмидесятых за торговлю на «Горбушке» уже не гоняли. А раньше там были регулярные ментовские облавы и можно было получить реальные проблемы, вплоть до уголовки. Официально записи в страну не ввозились, и люди покупали винилы (компакт-диски тогда еще не изобрели) во время заграничных командировок. Причем не обязательно даже было ездить в капстраны. В Венгрии, Югославии и Польше все это было. В этих странах практически не действовала советская музыкальная цензура, несмотря на то что они находились в зоне политического влияния СССР. Например, группа Iron Maiden во время мирового тура 1984 года с вызывающим названием World Slavery Tour отыграла восемь концертов в социалистических странах: Польше, Венгрии и Югославии. Видимо, хватка полуживого Константина Черненко уже слабела. Но советские меломаны все равно ждали первых мировых звезд еще пять лет, когда в «Лужниках» прошел Moscow Music Peace Festival.
– Когда мне было лет десять, мы с мамой были в гостях у нашего родственника, который работал в КГБ, – рассказывает Дмитрий Спирин. – И я увидел на полке кассету группы KISS. Это был какой-то пакистанский бутлег. Он прислал ее своей дочери, моей тете Свете, из Афганистана, где работал по линии своей конторы в ограниченном контингенте советских войск. Паки просто скомпилировали альбом из случайных треков и поставили какую-то фотку на обложку. Как я узнал позже, такого альбома в официальной дискографии KISS даже не существовало. Эта кассета стояла на полке совершенно открыто, без стеснения и палева. А группа KISS, несмотря на их вполне безобидную музыку, тогда считалась едва ли не самым вредным, что может быть для советского человека, и тем более школьника. Реальная запрещенка, практически «Майн кампф». Я тогда еще подумал, что это какая-то очень странная ситуация. Сотрудник КГБ, который по идее должен бороться с этой музыкой, держит KISS в домашней коллекции. Я попросил эту кассету на время, но дико очковал включать ее дома, потому что мой магнитофон периодически жевал пленку. Мне становилось плохо от одной мысли о том, что ее может зажевать. Поэтому мы с пацанами собрались дома у одного друга, имевшего более надежную технику, и устроили коллективное прослушивание. Первая мысль – это некоторое разочарование от несоответствия лайтового содержания песен агрессивному образу музыкантов.
Кутузовский проспект и район Давыдково, где жили герои этой книги, отличался феноменальной концентрацией панк- и рок-движухи. Казалось, что тут в каждом дворе была своя доморощенная группа, а неформальный прикид никого не шокировал, будто это и не Советский Союз вовсе, а какой-то культурный заповедник. На Кутузовском традиционно селилась партийная номенклатура, а в Давыдково жили сотрудники дипломатического корпуса, журналисты-международники и тому подобный контингент со своими семьями. Соответственно, эти люди имели возможность выезжать в капиталистические страны, а некоторые жили там по многу лет. Те же Александр Иванов и Максим Кочетков из группы «НАИВ» вообще родились и до пятнадцати лет прожили в Нью-Йорке. Соответственно, такие люди имели доступ к мировой культуре и как передатчики транслировали ее на свое окружение. Скорее всего, этим и объясняется такая продвинутость районов Кутузовского и Давыдково.
К началу девяностых, когда парни открыли для себя панк, эта музыка уже отчетливо докатилась до Советского Союза. Группы Sex Pistols к этому времени не существовало уже десять лет, но для страны, которая все эти годы жила в культурной изоляции, это ничего не значило. Сид Вишес и компания были очень почитаемы в меломанских кругах. Кроме того, стали популярными советские группы, которые вдохновлялись этой музыкой: «Чудо-Юдо», «Ва-Банкъ», «Автоматические удовлетворители», «НАИВ», уже успевшие к тому моменту выпустить свой дебютник Switch-Blade Knaife, и другие.
Помимо музыкальных пристрастий ребят объединяло нежелание служить в рядах вооруженных сил. Ну, почти всех. Для творческой интеллигенции, да и вообще для молодежи начала девяностых, косить от армии считалось социальной нормой. С приходом перестройки и гласности средства массовой информации открыто заговорили о дедовщине в армии. Все узнали, что в мирное время солдаты теряют здоровье, а порой и жизнь от издевательств со стороны своих же сослуживцев. Плюс еще не нужная никому война в Афганистане. Все это диким образом подрывало боевой дух юношей призывного возраста и обостряло у них хронические и свежеприобретенные заболевания.
Первым пошел Юрий Ленин. Кстати, Ленин – это реальная историческая фамилия. Его семья родом из северных губерний, где Ленины не редкость. У Юры был очень требовательный отец, и парень с детства находился под постоянным прессингом, который вступал в диссонанс с его свободолюбивой натурой. Может, от этого, а может еще от чего, у него периодически в школе кружилась голова и даже случались обмороки. Эти факты неоднократно фиксировала школьная медсестра, и когда Юру вызвали в военкомат, то он рассказал об этих симптомах. Его направили на обследование в неврологическое отделение больницы № 51, а дальнейшее уже было делом техники. Главное было всегда помнить о тяжести заболевания, полностью отдаться ему, отчаянно слившись со своим тревожным анамнезом. После Ленина в этой больничке перебывала практически вся кутузовская туса.
– У нас, косарей, была развлекуха по ночам. Мы катались по этажу на инвалидных колясках, – рассказывает Юрий Ленин. – Делать нечего, а кровь по организму гонять надо. В больнице было невероятное количество тараканов, и игра заключалась в том, чтобы, включив в кухне свет, резко влететь туда на коляске. Кто успел раздавить наибольшее количество тараканов, пока они не разбежались, тот и победил. На почве этого меня вштырило, и я чуть ли не сидя в инвалидном кресле нафигачил в блокноте текст для песни «Четыре таракана».
– Вообще, музыку для «Четырех тараканов» Ленин почти в ноль слизал у Twisted Sister, – рассказывает Денис Рубанов. – Там припев как в песне We’re Not Gonna Take It, только быстрее. Плагиат полный.
– Пару раз я сбегал из больнички на репетиции, – продолжает Юрий. – Там была хитрая система подземных переходов. Так что если знать места, то можно было потихоньку прокрасться в больницу в любое время суток. Ко мне даже по ночам пацаны с девчонками приезжали в гости. Проставлялись санитарам и медсестрам и тусили. Мы спалились только раз, когда один медбрат крепко перебрал и уснул в туалете для врачей. Там его и нашел заведующий по отделению. Он тогда на меня настучал, но все обошлось. Я все же получил свою отсрочку на пару лет. Потом должен был перекомиссовываться, но это уже другая история.
Прослушивание в «Рок-лаборатории» прошло неожиданно успешно. Жюри и собравшаяся в малом зале ДК Горбунова туса проперлись от коллектива, игравшего быстрый панк-рок. Парни получили свой билет на «Фестиваль надежд», на котором и определяются коллективы, которые в этом году попадут в «Рок-лабораторию».
Руслан Ступин, гитарист группы «НАИВ», член жюри
Все, что тогда называлось панк-роком в Москве, – это было больше похоже на хардкор. А «Четыре таракана» играли британский панк-рок образца середины семидесятых. Очень сыро, но очень нагло. И Ольга Опрятная из «Рок-Лаборатории» говорит: «Я что-то не понимаю. Барабанщик сбивается, не могу так воспринимать». И тогда она попросила Антона Якомульского из «Ногу Свело!» сесть за барабаны. Он вышел на сцену, занял место Рубана и задал простой роковый бит. Парни заиграли, и сразу стало все понятно. Тогда Опрятная приняла решение принять их в «Рок-лабораторию».
– У Дениса была небольшая проблема с ровностью игры, – рассказывает Ленин. – Если Спирин, Димка и я худо-бедно в ноты попадали, то Рубан плавал так, что это было очень сложно воспринимать. Когда вышел Антон и мы с ним сыграли трек «Четыре таракана», сразу заиграла музыка, все встало на свои места, и народ начал биться головами о стулья.
– У каждого из нас были какие-то свои проблемы с техникой, – говорит Дмитрий Воробьев. – Кто-то не сильно разбирался в аккордах, кто-то еще где-то недотягивал, но, когда мы играли вместе, это было не так заметно.
– Они хотели, чтобы Якомульский вместо меня играл на «Фестивале надежд», – продолжает Денис Рубанов. – Меня это, конечно, расстроило, но Антон поступил хорошо. Он сказал, что позанимается со мной, чтобы я смог сыграть сам. И я стал ездить на базу к «Ногу Свело!», заниматься с ним.
Еще ребятам сказали, чтобы к «Фестивалю надежд» они придумали себе новое название. «Биг-Бен», на взгляд рок-лабораторского начальства, было таким же унылым решением, как и «Кутузовский проспект».
Как вариант им предложили взять название «Четыре таракана».
Мол, у них есть такая задорная, прилипчивая песня, и группу так назвать будет очень даже ничего. Чуваки сразу решили, что идея отвратительная, но если уж старшие товарищи так просят, то они подумают над новым названием. Надо сказать, что придумыванием они занимались очень вяло. Ребята все надеялись, что гениальная мысль неожиданно вспыхнет в сознании или придет во сне, как это бывает с лучшими идеями. В итоге они дотянули до того, что рок-лабораторское начальство само за них все решило, и в анонсе «Фестиваля надежд» на радио SNC (модная музыкальная радиостанция, где в числе прочих выходила программа московской «Рок-лаборатории» под названием «Сдвиг») и в другие СМИ они пошли как «Четыре таракана». Возмущение парней парировали тем, что афиши уже отпечатаны и переиграть ничего нельзя. И вообще, чего париться, это всего лишь один концерт, потом еще можно будет сменить название десять раз.
Александр Агеев, администратор московской «Рок-лаборатории»
На их прослушивании я не был (хотя и редко пропускал прослушивания, так как мне были нужны фонограммы и альбомы для студии «Колокол»), а прием в московскую «Рок-лабораторию» и на «Фестиваль надежд» решал худсовет. Помню, как я сказал длинному тащить запись, и он притащил кассету. Уверен, что с названием «Кутузовский проспект» и даже с «Биг-Беном» их могли послать в жопу и вообще не принять. Кассету эту мне пришлось брать домой, потому что в «Колоколе» были только катушечники. Помню, что запись потом распространяли, а кассету или забрал длинный, или ее вообще сп… дили. Не помню, чтобы слышал песню «Четыре таракана», но помню, что название определил я и в амбарную книгу записал: «Четыре таракана». Название закрепилось, и это правильно. Я редко промахивался. «Жуки» пели, когда был СССР, и вот его больше нет, а «Жуки» все поют! «Тараканы!» пели в СССР, пели в девяностых при алкаше и до сих пор поют даже при гопнике из внутренних органов. Ученые утверждают, что тараканы выживут даже после ядерного взрыва.
– Если на прослушивании Юра был свободным вокалистом, то на самом фестивале он взял гитару, – говорит Дмитрий Воробьев. – Но партии у нас были толком не разобраны, и гитары не везде удачно сочетались. Я в целом остался недоволен тем, как мы отыграли.
– К этому времени у нас было всего два с половиной выступления, – вспоминает Юрий Ленин. – А тут ты выходишь на главную рок-площадку Москвы, и перед тобой полный зал на полторы тысячи человек. Это как первый раз в жизни попробовать наркотики. Сначала ты не понял ничего, а когда все закончилось, тебя начинает накрывать. Хотя я до сих пор плохо понимаю, что тогда произошло. Но потом мы вышли со сцены, и нас радостно встречали музыканты из «Ногу Свело!», «НАИВа» и других групп. Топовая туса приняла нас в свои широкие объятья. Это была как легкая контузия. С этого момента все поехало по рельсам куда-то туда, где сейчас находится Сид и группа «Тараканы!».
«Мы выступили на фестивале. Не так хорошо, как хотелось бы, на говняном звуке, не особо динамично, однако один фактор все-таки перевешивал все, – пишет в своей книге Дмитрий Спирин. – Никто, кроме “Четырех тараканов”, не играл панк-рок. Люди заморачивались на всякие пост-панки и заумь, нытье, вытье, психоделию, атональности, нойз и тому подобную неконкретную муть. Почему никто не понимал, что, исполняя простую и доступную музыку, можно быстрее достучаться до сердец людей? Как все эти музыканты могли прикалываться от мудятины, в большинстве случаев надуманной и высосанной из пальца, когда абсолютно ясно, что люди хотят рок? Громкий и тупой рок-н-ролл, способный поднять из могил мертвецов и уложить в них живых. Я верю в то, что все они действительно считали, что делают хорошую музыку, но время показало, что никто из того лабораторского набора, кроме нас и Distemper, не прожил и трех лет».
Когда на бэкстейдже ДК Горбунова чуваки познакомились с музыкантами «НАИВа», в первую очередь они отметили, насколько стильно те были одеты. Родные «конверсы», оригинальный мерч, клевые косухи. Благодаря бас-гитаристу Максу Кочеткову они имели прямые поставки топового шмота прямо из Штатов. По сравнению с ними «Четыре таракана» выглядели как деревенские ребята, пытающиеся панковать. Они надевали на себя все, что только можно, лишь бы выделяться из серой массы советских граждан. Дерматиновые косухи, тельняшки, банданы, нарезанные из каких-то цветастых простыней, железнодорожные фуражки, попытки ставить ирокезы из кудрявых волос и так далее. В восьмидесятых-девяностых был такой альтернативный модельер Петлюра, который кроил одежду из тряпья, найденного по дедовским сундукам и помойкам, а моделями у него были всякие шизанутые бабушки и бомжи. Группу «Четыре таракана» раннего периода можно было легко спутать с жертвами фантазии Александра Петлюры.
В столичную панк-тусу ребята с Кутузовского особо были не вхожи и в местах обитания панков не тусовались. Так что представление о панковской моде они могли черпать только по фильмам вроде «Авария – дочь мента», сюжетам в молодежных передачах на телевидении, из черно-белых копий иностранных музыкальных журналов или пересекаясь с панкотой в офисе «Рок-лаборатории» в Старопанском переулке. Было понятно, что у панка должна быть косуха и майка Sex Pistols, а лучше две. Еще в почете была обувь, которая потом вошла в неформальный сленг как «гады». В начале девяностых это называлось «хайкинг», от английского hiking boots. Высокие армейские ботинки на шнуровке.
– Мы довольно быстро сообразили, что помимо экстремальной панковской моды есть еще мода умеренная, повседневная, – говорит Дмитрий Спирин. – Поэтому от дерматиновых косушек мы отказались, купив себе человечьи, из мягкой качественной кожи. Тогда же, вместе с гранжем, в моду вошли клетчатые фланелевые рубашки дровосека и бейсболки.
О проекте
О подписке