Глава четвёртая

Интересно, зачем ребята брали с собой шатёр и куда его девали? У них рюкзаки безразмерные, что ли? Но тем не менее откуда ни возьмись появляется шатёр, куда мы укладываем детей в возрасте от пяти до одиннадцати лет. Дети рассказывают, что они едут от самой границы, – эвакуированные члены семей командиров РККА. При этом банальная логика никак не соответствует их рассказу.

Во-первых, по их мнению, на дворе осень, ну и учитывая локализацию, пожалуй, тоже. Во-вторых, для «разбомбить» как-то далековато. В-третьих… да бесконечно перечислять можно. То есть сказка какая-то или же фильм «про войну». При этом что я замечаю: Змей и Лис рассказы детей органично принимают, а Серёжа мой морщится. Улучив минутку, отвожу в сторону командира группы, рассказывая ему диспозицию с моей точки зрения.

– То есть считаешь, нас могут всех? – удивляется Змей. – Тебе точно голову не напекло?

– Ну а какое ещё объяснение возможно? – отвечаю я ему вопросом на вопрос, заставляя задуматься.

– Можно дальше по дороге проехаться, – предлагает он. – Если и там обрыв, то вариантов просто нет, ты же слышала Дока.

– Командир, фигня какая-то, – подходит к нам Серёжа. Он настолько озадачен, что не пользуется рацией, что уже говорит о многом.

– Что такое? – интересуется наш командир.

– У нас две девочки тяжёлые, – напоминает нам врач группы. – Так вот, их состояние стабилизировалось. Так не бывает.

– То есть сказки получаются… – задумчиво произносит Змей. – Делаем так: Лис берёт терминал и быстро бежит к точке входа…

– Лучше бы вам обоим, – замечаю я. – От меня толку мало, Док нужен здесь, а вы хотя бы до своих дозвонитесь, ну, на случай…

Я не продолжаю, потому что командир всё понимает. Если нас слили, то кроме прямых путей есть и обходные. И вот у Змея как раз друзей должно быть много, так что ему сам бог велел. Ну и инструкции не зря написаны кровью, так что пойдут они вдвоём, а мы с Серёжей тут останемся да подождём сведений со стороны. Есть у меня странное ощущение, что «назад» нам совсем не надо. Так что подождём, посмотрим, а деток подальше пока подержим, потому что кто знает.

Ну и ещё наблюдение показывает, что Лису и Змею происходящее кажется нормой, а Серёженьке как раз нет, а это может означать… Ну, например, всё вокруг иллюзия, тогда старшие наши товарищи, получается, часть этой иллюзии, а мы с Доком нет. И почему так – совершенно неясно, но, думаю, раньше или позже узнаем. Вообще говоря, происходящее напоминает компьютерную игру, а жизнь… она не игра, потому и не верится.

Лис и Змей быстренько собираются и споро убегают, а я присаживаюсь на кстати обнаружившийся пень с ровным срезом. То есть к нему была приложена рука человека, а в округе у нас никого. Серёжа подходит, усаживаясь рядом на траву. По идее, наши рации должны ловить друг друга вплоть до точки входа, так что мерное пощёлкивание пока успокаивает. Док молчит, молчу и я, потому что сказать мне почти что и нечего.

– Насколько я понимаю, – вздыхает он наконец, – тебе тоже окружающее кажется… странным.

– Ещё как… – копирую я его вздох. – И если я права, то Змей с Лисом не вернутся, а ещё, что и нам обратно хода не будет. Игру напоминает.

– Напоминает, Света, – кивает мне Серёжа. – Причём всё ненастоящее, включая детей. Не бывает такой быстрой стабилизации от перевязки и медикаментов с учётом того, что дозирую я их на глазок.

– Значит, Змей и Лис не вернутся, – понимаю я. – Была как-то лекция о фокусных фигурах, воздействуя на которые, можно добиться интересных результатов.

На это он мне ничего не отвечает, только задумывается. А я пытаюсь сообразить, почему вспомнила именно эту, касавшуюся совсем других вещей лекцию. Ведь тогда говорили об агентурке, где подобные методы оправданы, а вот в нашем отношении я просто не вижу мотива. И смотрит на меня Серёжа необычно. Неожиданно становится грустно, но, проанализировав свои ощущения, я понимаю отчего: слишком динамично всё меняется, чёткой задачи нет, да ещё и кино сплошное вокруг. И колонна эта немецкая, как будто специально подогнанная под наши возможности, и дети, моментально успокоившиеся от одного вида «своих», хотя мы для сороковых вообще ни на что не похожи…

В этот самый момент эфир умирает. Вот только что были шорохи, прорывался звук дыхания, щелчки раций уходящих товарищей, а потому вдруг раз – и мёртвый эфир. Я даже Серёжу не слышу, при этом чуть погодя земля вздрагивает, как от мощного взрыва. По-моему, это вполне так намёк. Я поднимаюсь, заходя в шатёр, где спят дети. Серёжа в это время осматривает повязки, и лицо у него такое, как будто нам зарплату вдвое подняли.

– Ты радио слышишь? – интересуюсь я, вынимая приёмо-передатчик рации. Всё в порядке, насколько я могу судить. Но поворачиваю ручку, выключая, затем включая, кручу шумоподавитель – ничего.

– Сдохло радио, – внимательно наблюдая за мной, произносит Док. – При ядерном такое может быть, если далеко, потому как электромагнитному импульсу всё равно.

– Интересное кино, – соглашаюсь я, доставая дозиметр, который у меня есть всегда.

Напугали меня рассказы в кадетке ещё, с тех пор и таскаю. Причём дозиметр у меня химический, на импульсы всякие ему наплевать. Смотрю на пластину, а она густо-зелёная. Никогда такого не видела, потому что в нашем мире такого быть не может. Серёжа глядит на меня с улыбкой, будто что-то сказать хочет, а я лезу в свой рюкзак, потому что там у меня ещё маленький дозиметр есть, он только альфа-бета показывает, а совсем не гамма, но тоже вариант. Достаю, включаю – зелёный огонек горит, на приборе нули.

– Не поняла… – я чувствую удивление, навскидку третьей степени, потому что так быть просто не может. – Я сплю?

– Почти гарантированно нет, – качает он головой, делая такое движение, как будто обнять хочет, но останавливая себя. – Так что сказку ты подтвердила, значит, надо грузить детей на танк и ехать.

– Логику не уловила, – признаюсь я ему. – Но будь по-твоему.

В такой ситуации я не была ещё ни разу, и, на мой взгляд, её быть не может. Просто невозможная она, эта ситуация, с нулевым радиационным фоном – даже природного нет. Да мы сами излучать должны!

Кстати, танку надо кресты замазать, а то будет сюрприз…

***

Решив, что стоит отдохнуть, я укладываюсь поспать под охраной Серёжи. Странно это на самом деле, раньше же я держала себя в руках, что теперь на меня нашло? Я будто перестаю быть Гюрзой, а тянусь вся к нему, как девчонка в пубертате. Да и окружающая действительность странная, как будто кем-то не сильно в теме разбирающимся описанная.

Закрыв глаза, я окунаюсь в кошмар. Просто в дичайший кошмар, в котором какая-то дама видит себя в том, чтобы посильнее избить девчонку, в которой я обретаюсь. Причём не из моего детства картины, но страшно так, что чуть сердце не останавливается. Просто квинтэссенция детского страдания и страха. Меня будит Серёжа, и я, ещё не соображая ничего от этого ужаса, просто вцепляюсь в него изо всех сил, пытаясь в себя прийти.

– Тише, тише, – успокаивает меня он. – Что бы тебе ни приснилось, этого нет, ты в безопасности.

Я пока ничего сказать не могу, очень явственно ощущая, как болит тело в избитых местах. А сама я веду себя как маленькая, дрожу и пытаюсь нормально раздышаться, что у меня не получается. Серёжа что-то колет мне, не выпуская из рук, и меня начинает потихоньку отпускать. И вот когда я могу уже более-менее соображать, вдруг понимаю, на что это похоже.

– Отдохни немного, – укладывает он меня обратно. – Кошмаров больше быть не должно.

И действительно, я будто по тёмной тёплой реке плыву, но слышу при этом какие-то странные голоса. Они говорят, поделом мне, раз без спросу что-то непонятное взяла. Но нечто странное не даёт мне осознать, о чём речь. Я даже всхлипываю, пытаясь спросить, узнать, но ничего не выходит, а затем как-то совсем неожиданно наступает утро. Странное утро странного дня, потому что дети у нас лежат, причём даже те, кто вчера двигался. Лежат и молчат.

– Живые… – задумчиво произносит Серёжа. – Но молчат, просто никаких звуков не издают… Как такое возможно?

– Ты меня спрашиваешь? – удивляюсь я. – Давай их покормим, на танк погрузим и поедем в дальние дали. Может, там доктор какой водится.

– Хорошая мысль… – он на мгновение задумывается, чему-то кивнув, а я чувствую необходимость к нему прикасаться.

Я давлю это желание, но оно постепенно овладевает мной, доводя чуть ли не до истерики. И вот когда я уже готова сорваться, Серёжа очень мягко меня обнимает. Я замираю, осознавая произошедшее, и понимаю: мы оба ведём себя совсем не так, как обычно. Как будто только мы в живых и остались, а вокруг никого нет. Вот это мне кажется самым странным, потому что так не бывает. Ну не может этого быть, и всё!

Достав пайковое, мы принимаемся кормить спокойно лежащих и молчащих детей. Они едят, но все, как один, смотрят будто сквозь нас с Серёжей. Но почему? Что происходит?

– Как выключили их, – замечает доктор. – Быть не может, чтобы у всех одновременно.

– Здесь, по-моему, очень много того, чего не бывает, – замечаю я, ощущая себя… странно. – Да и мне как-то необычно, словно будто помолодела.

– А ты и помолодела, – хмыкает Сергей. – У тебя даже седина исчезла полностью.

– Значит, это сон, – решаю я. – Вот сейчас будильник зазвенит, и надо будет на службу. А пока не надо… Обними меня, – прошу я его, что Док проделывает просто моментально, как будто специально ждёт. – Хоть во сне счастливой побуду… – – добавляю я, уже не в силах сдержать слёзы.

– Растопырило тебя, – замечает он, прижимая меня к себе, а я чувствую себя совсем девчонкой. Зажмуриваюсь, чтобы получше запомнить эти моменты и такую редкую ласку.

Всё у меня в жизни было: и забота, и внимание – только хотелось, чтобы обняли, просто так обняли, как в обычных семьях. Мужчин-то я не сильно к себе подпускала… Маму и папу я не помню, а в детдоме было просто холодно. Во втором-то обо мне уже заботились, но… без души. И вот тут мне вдруг становится тепло. Будто не тридцать с гаком лет мне, а семнадцать максимум. Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, и всё.

– Пойдём, грузить будем, – предлагает Серёжа.

– Пойдём, – вздыхаю я, желая подольше ощущать эти объятия, но долго хорошо не бывает, вся моя жизнь только об этом и говорит.

Сначала возникает желание похожих на живые куклы детей переносить по одному, но затем Серёжа делает волокушу, поэтому к танку мы их доставляем довольно быстро. При этом на лицах никаких эмоций нет. Они просто смотрят куда-то в небо, и всё. А мы молча грузим их, причём они как-то помещаются, хотя визуально не должны бы. Но от загадок я уже устала. Серёжа лезет к управлению, и спустя минут пять, нужных на прогрев, бронетехника трогается с места. Я же почти рефлекторно поглаживаю ближайших ко мне ребятишек. Ну тех, кто рядом лежат, конечно.

Наверное, именно поэтому замечаю неладное. Спустя где-то часа два, в течение которых танк весело пылит по дороге, те, кого я глажу, будто размягчаются, ну как резиновые игрушки, из которых воздух спускают. Сначала я не понимаю, в чём дело, но затем ошарашенно замираю, заорав в выданный мне Сергеем шлемофон:

– Док! Стой! – и машина моментально замирает на месте.

– Что случилось? – интересуется вылезший Док, а я показываю ему на ставших полупрозрачными детей.

Ни костей, ни мышц, просто сквозь тела видно крышку моторного отсека. Зрелище просто жуткое, поэтому я и не знаю, как реагировать. Серёжа вздыхает, чешет свою лейтенантскую голову, затем почему-то смотрит в небо.

– Ну раз у нас тут сказка, то всё логично, – объясняет он мне. – Мы выходим из зоны обнаружения, иллюзия ослабевает… Понимаешь?

– Значит, дети пропадут, – понимаю я. – А что с нами будет – бог весть.

– Именно так, – кивает Серёжа, погладив меня по голове как маленькую, а потом зачем-то говорит. – Если очутишься одна, заползи под кусток и жди меня.

– Ты о чём? – не понимаю его, но тут, видимо, наше время заканчивается.

Как-то вдруг, мгновенно вокруг становится очень горячо, будто я в костре горю, отчего начинаю кричать, не сдерживаясь. Становится всё жарче, я чувствую, как горят мои волосы, одежда, при этом я не в состоянии пошевелиться. Наконец боль становится какой-то очень сильной, просто ужасно сильной, и всё пропадает. Я вдруг оказываюсь одна на какой-то зелёной поляне, но явно не на той, где мы были до сих пор, – лес отличается.

Что делать и что произошло, я не понимаю, ощущая себя сошедшей с ума, но тут вдруг что-то громко хлопает, а на меня вываливается, кажется, из самого неба Серёжа… И мне становится совсем неважно, что именно происходит вокруг.