9. Инфекционные нервные заболевания.

Если Вы захотите провести приятный осенний день на природе, не покидая пределов Фафи, то лучшего места чем парк Калва́риу Вам навряд ли удастся найти. Но это, разумеется, при непременном условии, что за окном не хлещет опостылевший в этом сезоне ливневый дождь. К тому же в осеннюю пору, при сильном промозглом западном ветре или при студёном восточном, здесь слишком долго не пофланируешь. А этим доминирующим в городе ветрам парк открыт, как образно (но очень метко) сказано, практически нараспашку. Достопримечательность старого города находится на внушительной возвышенности со срезанной вершиной. И если с юга и севера парк защищают жилые здания, то с западного и восточного склона великолепно просматриваются перевалы на Гимараенш и Кабасейраш-ди-Башту. Так что и океанским, и континентальным ветрам здесь есть где разогнаться и разгуляться.

Вообще-то, парком этот живописный уголок горожане назвали в приступе фанатичного патриотизма, так как по размерам он едва ли дотягивал до скверика средних размеров. Да и официально эта чудная местность на возвышенности именуется Садом Калвариу. Однако все атрибуты парка здесь всё-таки присутствуют: и развесистые деревья, и чашеподобный фонтан, и лунообразный прудик с лебедями и утками, и беседка-ротонда для духового оркестра, и тенистые извилистые аллеи, и даже детская и спортивная площадки. Впрочем, спортивную площадку вскорости расчистили и засадили молоденькими деревцами и кустиками. Да и водоплавающие птицы из прудика начали загадочным образом исчезать в неведомом местным орнитологам направлении. Когда исчезал очередной птах, я мог побиться об заклад, что Рома Вари́вода в вагончике мостостроевцев готовит утку, фаршированную яблоками и апельсинами. Благо, что разнообразные фрукты в садах фафинцев всегда произрастали в должном количестве. Однако совсем недавно Рома, по кличке Кузен, сбежал из-под опеки своего двоюродного брата Степана в Соединённые Штаты Америки. И с тех самых пор популяция водоплавающих птиц в садовом пруду больше не уменьшалась.

Но недавно руководителей города поразил вирус гигантомании, и они начали сооружать новый городской парк на огромном заросшем бурьяном участке. Забегая вперёд замечу, что на разбивку и обустройство этого парка понадобилось более шестнадцати долгих лет. Не нравятся мне эти современные парки, где основное пространство занимают широкие травяные газоны и уродливые железобетонные конструкции. Деревья же рассажены весьма редко, да и подбираются такие породы, которые дают слишком мало благой прохладительной тени. Так что в знойный полдень в таком, так сказать, парке можно запросто заполучить смертельный солнечный или тепловой удар.

Совсем иное дело – парк Калвариу. Жарким летом здесь можно укрыться под сенью раскидистых лип, а зимою – погреться под солнышком на садовых лавочках у фонтана. Весной же и осенью комфортнее всего отдыхать под старыми кедрами, сквозь хвою которых сочится рассеянный солнечный свет. Люблю я этот старомодный скверик за его сонливую и умиротворяющую тишину.

Но только не в праздничный день, когда пиротехники запускают отсюда громыхающие и трескучие фейерверк-ракеты. А праздников в Португалии целая прорва: и государственных, и религиозных, да ещё и сугубо местных в придачу. И все они сопровождаются громоподобным и красочным высаживанием в воздух значительных муниципальных денежных средств. Конечно, феерические фейерверки не только радуют сердце и глаз, но и весьма основательно закладывают уши восторженным зрителям. А это значительно умножает количество страждущих пациентов региональных сурдологов и счастливых обладателей современнейших слуховых аппаратов. Меня всегда коробило и бесило, что так бессмысленно и бездарно пускаются по ветру солидные общественные капиталы. Уж лучше бы отцы города отдали эти деньги на обустройство и адаптацию бедных украинских иммигрантов.

Но, кажется, я немного отвлёкся от хода моего трагического повествования. Сегодняшнее воскресенье выдалось не в пример предыдущим ненастным, слякотным дням, а тихим, приятным, добрым и солнечным. Моя супруга, несмотря на положенный ей выходной, работала на своей крохотной упаковочной фабрике. Для таких микроскопических португальских предприятий, работающих на крупных подрядчиков, субботние и воскресные авралы – явленье отнюдь не редкостное.

Я сидел у фонтана на садовой скамье, греясь под ласковым солнышком, и перечитывал во второй раз «Мастер и Маргарита». Впервые я прочёл этот шедевр в ранней юности, когда некоторые работы Булгакова всё ещё были под негласным запретом. То была зачитанная самодельная книга, сотворённая на допотопной печатной машинке. И чем дальше я вникал в нынешний оригинал, тем больше утверждался во мнении, что в семидесятые годы прошлого века читал совсем иное произведение. И если начало романа мне всё же казалось туманно знакомым, то концовка и вовсе повергла меня в полное замешательство. Или что-то с памятью моей сталось, или копировщик домыслил неведомый ему финал книги.

Внезапно мне почудилось, что ясное солнышко скрылось за тучами и по телу пробежался неприятный холодящий озноб. Я поднял мои удивлённые очи и узрел пред собой омрачителя моей жизни в образе моего бывшего друга Степана Тягнибеды.

– Привет, дружище! – услышал я его глубокий, но изнурённый амурными заботами голос.

Под глазами у гиганта я заметил тёмные круги и выглядел он так, будто отработал подряд три ударные комсомольские смены. Хотя, наверное, он больше напоминал великого воителя, утомлённого долгим, упорным и крайне кровопролитным сражением. Поэтом я ответил ему холодно, как бесстрастный Диоген тщеславному и самолюбивому Александру Македонскому:

– Отойди, ты заслоняешь мне солнце.

– Ну, не дуйся на меня, Василий, – покаянно промямлил Степан. – Ну, разве стоит истинная мужская дружба какой-то ветреной юбки, пусть даже самой великосветской, элегантной и образованной?

– Знаешь, мой несостоявшийся друг, – оживился я. – Мне тоже очень хотелось задать тебе этот же животрепещущий вопрос, когда ты укатил от меня с Моникой на кремовом «опеле».

На лице исполина проявилось мученическое выражение, как у школьника, порицаемого учителем за непристойную шалость:

– Ты должен понять меня, мой старый товарищ. Я ведь обычный мужчина, со всеми свойственными ему слабостями и инстинктами.

– А я по-твоему кто, каменный бесчувственный истукан?! – пронзил я холодным взглядом тернопольского кобеля. – Или я похож не залежалое бревно со случайно не обрезанным узловатым сучком?!

Степан осмотрел меня мутным, усталым взором, задумчиво почесал за ухом и, наконец-то, высказался:

– Нет. До Буратино, конечно, ты явственно не дотягиваешь. У того перед тобой было существенное преимущество. Все части его тела, в том числе и сучок, остаются деревянными независимо от физической формы, настроения и душевного состояния. Я думаю, ты бы не справился.

– С чем бы не справился?! – не уловил я сути туманных намёков моего конкурента. – Ты нахально увёл у меня женщину, благосклонности коей я добивался более полугода!

– Тут лучше всего вспомнить простую народную мудрость, – почувствовал я лёгкое раздражение в голосе моего более удачливого соперника: – Кто смел, тот и съел.

– А ты заворота кишок или струйной диареи заполучить не боишься?! – вконец растаяло моё напускное хладнокровие. – По отношению к человеку, наречённому тобой лучшим другом, ты поступил, безусловно, по-хамски и попросту бесчестно! Так где же твоё хвалённое благородство, и величие широкой высокородной славянской души?! Мы ведь с тобой не какие-то там неотёсанные простолюдины, а потомственные и родовитые дворяне-шляхтичи! Да ты просто-напросто был обязан соблюдать неписанный кодекс рыцарской чести!

– Ну, ты, Василий, совсем заигрался в великосветских вельмож! – вспылил богатырь и, немного поостыв, добавил: – Ладно! Скажу тебе, как дворянин дворянину, что истинный джентльмен должен уважать выбор благородной, притязательной и переборчивой дамы. И ты должен признать, что я победил тебя в честном….

Но встретив мой разгневанный взгляд, Степан замялся и тут же поправился:

– Ну, почти что в честном состязании. И не моя вина, что дама предпочла именно меня, с моими разносторонними талантами, способностями и достоинствами.

– И что ты только делаешь в захолустной Португалии со своими талантами и достоинствами, а также с феноменальным знанием английского и французского языка! – в сердцах воскликнул я. – Ехал бы ты в Лондон или Париж, соблазнять высокородных баронесс или звёзд мирового шоу-бизнеса! А то перебиваешься тут жалкими адвокатессами, рестораторшами, танцовщицами, а то и попросту заурядными проститутками! Езжай в мировые столицы и не порти жизни обыкновенным людям, которых ты лицемерно обзывал своими лучшими товарищами! Теперь мне понятно, почему Рома сбежал в Штаты от своего гениального, феноменального и непревзойдённого двоюродного брата. Своим авторитетом всезнайки ты подавлял волю Кузена, не позволяя ему проявлять свою уникальность и поступать по своему собственному усмотрению. В последнее время ты стал использовать свои исключительные способности в ущерб лучшим друзьям, чтоб ублажать свои низменные инстинкты. Кстати, если приедет Катя и узнает о твоих похождениях, то тебе, блудный кот-гуляка, уж точно не поздоровится!

– Ты хочешь сказать, что всё ей разболтаешь?! – грозно насупился исполин.

– А в этом, представь себе, нет никакой надобности, – успокоил я дамского угодника. – О твоём приключении с чернокожей Джулией знает вся Португалия. Сколько тогда в пенсау было гастарбайтеров? Около сотни? А они разнесли эту сногсшибательную историю по всей стране. Жаль, что многие из них тогда не знали твою звучную фамилию. Но кое-кто из твоих тайных недоброжелателей уже сообразил, кем является главный герой этого передающегося из уст в уста предания.

(Прим. О Джулии и Степане повествуется в книге «На краюшке земли»)

– Постой, постой! – нервно встрепенулся Степан. – А о бразильской-то танцовщице ты откуда знаешь?! Чьи это состряпанные сплетни ты по всему Фафи разносишь?! Это же наглая и беззастенчивая брехня!

– Не сомневаюсь, что эта правдивая, в кавычках, история была высосана из твоего двадцать первого пальца, – тут же «отгрёб» я назад, боясь подставить под удар моего информатора.

Однако тернопольский детектив уже начал своё расследование, задумчиво приподняв к небесам свои ясные очи:

– Об Авроре был осведомлён только Рома! А мой кузен – это безмолвная могила!

– Да-да! – не выдержав, ухмыльнулся я. – Твой двоюродный брат – кладбищенский склеп с выведенными наружу громкоговорителями и многоканальной системой оповещения. Что знает Кузен, то знают и все окрестные иммигранты.