На драматическом отделении Московского филармонического училища обучение длилось три года. Занятия проходили в удовольствие, и Ольга даже не заметила, как подошел последний курс. Еще со второго курса Немирович-Данченко стал готовить со студентами выпускные спектакли. Ольга Книппер была у него занята в четырех постановках, и всё в главных ролях. Владимир Иванович обожал свою ученицу. Ему нравилось ее сценическое озорство, искренность в выражении чувств, ее мягкая женственность и благородная внешность. Не хватало только женской чувственности. Неужели она еще ни в кого не влюблялась? Исподволь Немирович начал выспрашивать о ней окружающих и вскоре выяснил, что Книппер ни с кем не встречается. Как же так? Надо бы немного поухаживать за ней, расшевелить. Сам Владимир Иванович очень любил женщин. Нет-нет, конечно, он любил свою красавицу жену Катиш и редко изменял ей, но… все-таки изменял. А Ольга ему нравилась. Очень нравилась. И не только как актриса.
Как-то после занятий он предложил подвезти ее домой.
– Я хотел бы по дороге обсудить с вами поподробнее роль Мирандолины. Не очень она еще у вас получается. Кое-чего мне не хватает.
И когда уже садились в экипаж, хитрец неожиданно воскликнул:
– Ах, какой же я рассеянный. Совсем забыл. Ведь я обещал заехать к другу в гостиницу на Петровских линиях. А может, и вам поехать со мной? Мой товарищ – актер. Прибыл сегодня из Санкт-Петербурга. Мне кажется, вам будет интересно с ним познакомиться.
«Почему бы и нет?» – подумала девушка и радостно согласилась. Она еще никогда не бывала в гостиницах. Коляска остановилась около большого серого здания, на фасаде которого красовалась надпись «Ампир». Швейцар с красными галунами услужливо отворил двери. Ольгу сразу поразило богатство интерьера. «Как здесь красиво», – подумала она.
Поднялись на третий этаж. Номер, где остановился друг Немировича, был однокомнатным, но довольно просторным и неплохо обставленным.
– Семен Григорьевич, – представился он девушке. – Актер Александринского императорского театра.
Слегка полноватый, среднего роста, с аристократическими чертами лица, он скорее походил на вельможу, чем на служителя Мельпомены.
– Прошу садиться, – указал он на диван, приставленный к подножию широкой кровати. – Французского вина?
– С удовольствием, – вольготно расположившись на кушетке, ответил Немирович и вопросительно взглянул на Ольгу.
– Почему бы и нет, – улыбнулась она.
Семен Григорьевич разлил вино по бокалам, рассказал пару анекдотов из петербургской жизни, а потом как-то вдруг заторопился, сообщил, что ему срочно надо отъехать по делам, покрутился по номеру, что-то собирая в небольшой баул, пошумел, пошуршал, извинился и внезапно исчез.
Ольга и Владимир Иванович остались в номере одни. В воздухе повисла тишина. Девушка ощутила некоторое беспокойство. «Сейчас должно что-то произойти», – мелькнуло в ее голове. В легком смятении она поднялась и подошла к окну. По узкой улочке перед отелем проезжали немногочисленные экипажи, шли куда-то люди, дом напротив был весь освещен заходящим солнцем. Ольга почувствовала шаги за спиной. Да-да! Сейчас! Шаги все ближе. Ближе. Сейчас это произойдет, подсказывала ее интуиция. Она напряглась и замерла в ожидании. Сначала Ольга почувствовала дыхание на своей шее, потом губы. Легкая дрожь пробежала от головы до самых пяток. Ноги стали ватными, она повернулась и, прижавшись к нему всем телом, страстно ответила на поцелуй. Ольга уже давно чувствовала к Немировичу нечто большее, чем просто уважение. Он ей нравился. Очень нравился, и, если уж так случилось, что и он к ней неравнодушен, то пусть будет, что будет. Вскоре совершенно непонятным образом она оказалась на кровати и поняла, что он ее раздевает.
– Я ненавижу этот корсет, – рассмеялась Ольга, когда он совершенно запутался с тесемками.
– Да уж, ты как хорошо экипированная кобылка, – улыбнулся он, целуя ее в плечико. – Чтобы тебя разнуздать, надо иметь терпение и навык…
Она подыграла и, негромко заржав, брыкнула ножкой.
– О, да у меня кобылка с норовом! – восторженно воскликнул Немирович.
– Но ведь вы сумеете меня укротить? – прошептала она.
– Даже не сомневайся! Я опытный наездник!
Наконец-то потеряв свою девственность, Ольга была счастлива. Теперь она была другая! Теперь она знала то таинство, которое волновало ее все эти последние годы, и это наполняло ее радостью. Удручало только одно: Владимир Иванович был женат.
– А ведь ты специально привез меня в эту гостиницу? Да? – спросила она, когда он уже вез ее домой. – Ты все продумал заранее?
– Догадливая у меня кобылка, – улыбнулся он в ответ.
Это прозвище теперь осталось за ней навсегда, и оно Ольге нравилось. Она знала, как сильно Немирович любил лошадей и что он частенько играл на скачках, делая крупные ставки. Так может, он и на нее сделал ставку? Если так, то она его не подведет. Она непременно придет первой!
С этого дня они стали часто видеться, и Ольга мечтала, что когда-нибудь он разведется со своей женой и женится на ней. Наконец-то она встретила того мужчину, за которого страстно хотела замуж! Правда, у Немировича было два маленьких сына. Старшему, Георгию, исполнилось восемь лет, а младшему, Михаилу, только три годика, но об этом Ольга старалась не думать. Ничего страшного. Их с Немировичем дом всегда будет открыт для них, а она станет им доброй и любящей второй мамой. Да! Она была влюблена и хотела только одного: всегда быть рядом с ним. Всегда и навсегда!!!
В 1898 году Ольга оканчивала училище, и, естественно, ее мучил вопрос: на сцене какого театра она найдет свою судьбу? Обычно все выпускники на сезон или на два уезжали в провинцию, но ей ужасно не хотелось покидать Москву.
– Может, ты поговоришь с Коршем? – попросила она Немировича. – Ты сам говорил, что сейчас это лучший театр в Москве.
– Подожди! Скоро у меня кое-что решится, и тогда… – загадочно отвечал он.
И вот однажды он сообщил ей ошеломляющую новость: он вместе с фабрикантом Константином Сергеевичем Алексеевым организовывает свой частный театр.
– Ты мне говорила, что осенью видела «Бесприданницу» в «Обществе искусства и литературы». Так? – спросил Немирович.
– Так.
– А ты знаешь, кто поставил там эту пьесу?
– Знаю. Станиславский. Кстати, он сам играл Паратова. Хорошо играл. Да и все другие актеры в этом «Обществе» очень даже достойные.
– Он к тому же и один из основателей этого «Общества»… – загадочно взглянул на нее Немирович.
– Ты что, хочешь со мной посоветоваться, не пригласить ли этого Станиславского в ваш с Алексеевым театр? Так я только «за»!
– Да этот Станиславский и есть тот самый фабрикант Алексеев, – громко рассмеялся Немирович. – Мы уже почти год вынашиваем с ним идею о своем театре, и вот теперь, когда все вопросы наконец-то разрешились, я могу тебе смело обещать: наш театр начнет репетиции в июне. Так что, дорогая, готовься. Никакого Корша. Будешь играть у меня!
– А если я этому Алексееву не понравлюсь? – разволновалась Ольга.
– Непременно понравишься.
Немирович так был увлечен идеей нового театра, что не мог думать уже ни о чем другом. Он рассказывал своим ученикам, что это будет за театр, на каких основах он будет создаваться, как там должны будут играть актеры…
– А с нашего курса вы возьмете кого-нибудь с собой? – интересовались студенты.
– Конечно, но я не могу решать этого один, – отвечал Немирович. – Выпускные спектакли будет смотреть Константин Сергеевич, тогда все окончательно и определится.
Ольга уже знала, что в этом театре точно будет работать она сама и еще Сева Мейерхольд. Он пришел к ним из университета прямо на второй курс. У Мейерхольда была совсем не сценичная внешность, но он поражал своей энергией, умением передать и комизм и трагизм в ролях при своем совершенно, казалось бы, однотонном голосе, блистал умом и познаниями как в литературе, так и в искусстве, проявлял склонность к режиссуре, да и вообще, казалось, воплощал в себе все то, что называлось словами «интеллигент» и «интеллектуал». Даже если бы Мейерхольд и не понравился Станиславскому, то Немирович все равно настоял бы на том, чтобы он был в труппе! Но… Он понравился! Станиславский обратил внимание еще и на Маргариту Савицкую.
– Восхитительная! – сказал он, пораженный ее красивым контральтовым голосом, ярким темпераментом и огромными выразительными глазами. – Она, конечно, не красавица, но в ней столько внутренней силищи, что впору Ивана Грозного или Бориса Годунова играть!
– Согласен. В ней мало женственности, но она принадлежит к какому-то древнему дворянскому роду, и это в ней, бесспорно, чувствуется. А как вам наша Оля Книппер? – с волнением спросил Владимир Иванович, готовясь отстаивать свою протеже, если Станиславский что-либо скажет против. Но при ее имени Константин Сергеевич неожиданно сразу расплылся в улыбке.
– Очень, очень хороша. Необыкновенная женственность, благородство манер, голос…
– Вот-вот, – с облегчением вздохнул Немирович. – Актриса прекрасная! Почему бы не дать ей роль царицы Ирины в «Федоре»?
– Посмотрим, – ушел от прямого ответа Станиславский. – А почему бы не дать эту роль Савицкой? Она тоже вполне подходит.
– Ну, если вы хотите видеть в царице не женщину, а царственное воплощение мудрости, печали и святости, тогда, конечно, подходит, – недовольно пробурчал Немирович.
Оба они уже решили, что открывать свой первый сезон будут спектаклем «Царь Федор Иоаннович». Эта пьеса Алексея Константиновича Толстого была запрещена и еще нигде не ставилась, но так как Немирович-Данченко считал ее лучшей исторической драмой, то он упорно добивался разрешения на ее постановку. Приложив массу усилий, он был лично принят московским губернатором, великим князем Сергеем Александровичем, и, о чудо, тот его поддержал! Кроме этой пьесы, Немирович-Данченко, отвечающий в новом театре за репертуар, выбрал также пьесу Антона Павловича Чехова «Чайка», которая без особого успеха прошла в 1896 году в Петербурге. Между тем Немирович-Данченко был просто влюблен в нее! Он даже пытался отказаться от премии Грибоедова в тот год за свою пьесу «Цена жизни», заявив, что «Чайка» более достойна, но комиссия так не считала и премия все-таки досталась Немировичу. Это была у него уже вторая премия Грибоедова.
– Нет-нет, – говорил он, принимая этот дар. – Все-таки по отношению к Чехову это несправедливо.
Вначале и Станиславский не очень разделял его восторгов по поводу «Чайки». Он тяготел к классикам и вообще был равнодушен к современным авторам. В его театральные планы они не входили. Мало того, как драматурга он Чехова не выделял и относился к его пьесам с таким же недоумением, как и вообще театральная публика в то время. Но Владимир Иванович настаивал, и Станиславский стал сомневаться. Он уже даже начал думать о мизансценах и декорациях, в то время как сам Чехов все еще никак не давал разрешения на постановку. Уж больно сильна была у него травма после постановки в Александринке, которую он считал полным провалом. Но упрямый Владимир Иванович не сдавался.
«Из современных русских авторов я решил культивировать только талантливых, – писал Немирович-Данченко Антону Павловичу. – „Чайка“ захватывает меня, и я готов отвечать чем угодно, что эти скрытые драмы в каждой фигуре пьесы захватят и театральную залу… Ты единственный современный писатель, который представляет сегодня интерес для нашего театра…»
Наконец Чехов ответил согласием. Это была вторая победа Немировича по формированию репертуара.
Кроме того, в первый сезон было решено взять в репертуар и «Трактирщицу» Гольдони.
– Константину Сергеевичу так понравился наш спектакль на выпуске, что он хочет сам поставить эту пьесу и сыграть кавалера Рипафратта, – сообщил Владимир Иванович Ольге.
– А почему ставить будешь не ты?
– Видишь ли, пока мы распределили с ним обязанности так: он, как актер и режиссер, отвечает за художественную часть, а я, как драматург, отвечаю за репертуарную политику и организационные вопросы.
– Но, мне кажется, ты вполне можешь быть и режиссером. На курсе у тебя это очень даже неплохо получалось.
– На курсе – да, но в профессиональных театрах я ведь действительно еще никогда не ставил. А между тем я ох как чувствую в себе эту режиссерскую жилку. – Немирович сжал кулаки и хитро прищурился. – Но, моя кобылка, не все сразу. Постепенно я докажу Алексееву, что я не только драматург. Чеховскую «Чайку» я ему не уступлю. Мы будем ставить ее вместе. Вот увидишь.
– И правильно!
– А «Трактирщицу», если уж ему так хочется, пусть… – махнул рукой Немирович.
– Подожди, а что, Алексеев сам будет делать и новое распределение на «Трактирщицу»? – испугалась Ольга.
– Успокойся. Мирандолину будешь играть только ты! Уж это-то я тебе обещаю точно! – успокоил ее любовник.
Небольшой труппе надо было срочно создавать репертуар для своего первого сезона. Ведь играть им предстояло ежедневно, да еще и желательно с полными сборами, чтобы содержать театр. Было решено, кроме «Царя Федора Иоанновича», «Чайки» и «Трактирщицы», выпустить «Потонувший колокол» Гауптмана, «Венецианского купца» Шекспира, «Счастье Греты» Марриота, «Антигону» Софокла, «Гедду Габлер» Ибсена… В общей сложности десять пьес. Работа предстояла большая. Спасало только то, что часть постановок с небольшими изменениями в составах переносилась из репертуара «Общества искусства и литературы». А как бы иначе за такой короткий срок можно было выпустить необходимое количество качественно поставленных спектаклей?
– Очень надеюсь, что ко второму сезону мы уже сможем составить достойный нас репертуар, – говорил Немирович-Данченко. – Надо только активнее привлекать к работе современных авторов.
– Но ведь талантливых среди них так мало! – отвечал Станиславский. – Уверен, можно найти интересные решения и в постановке классики.
– Бесспорно, но если мы зациклимся на классике – мы быстро скатимся к рутине, – противостоял Немирович. – Наш театр должен отражать современную жизнь, иначе очень скоро он рискует стать академически мертвым!
О проекте
О подписке