Глава 2: Плоть металла

Шестнадцать километров по трубе отняли все силы. Когда рота наконец добралась до ниши – расширенного участка трубы у выхода – бойцы валились с ног. Ниша представляла собой металлический карман высотой в человеческий рост и шириной метров пять. Здесь можно было хотя бы встать в полный рост, размять затёкшие мышцы.

– Располагайтесь, – скомандовал капитан Орехов, сбрасывая рюкзак. – Кто знает, сколько здесь торчать придётся.

Сашок привалился спиной к холодной стенке трубы и медленно сполз вниз. Ноги гудели, спина ныла от долгих часов в согнутом положении. Вокруг шуршали, устраиваясь, товарищи. Кто-то тихо матерился, кто-то молча раскатывал коврик. Дядя Паша сел рядом с Сашком, кряхтя и растирая колени.

– Как думаешь, долго здесь сидеть будем? – шёпотом спросил Сашок.

Дядя Паша пожал плечами:

– Кто ж его знает. Может, сутки, может, неделю.

– Неделю? – Сашок не сдержал возгласа.

– Тише ты, – цыкнул дядя Паша. – На войне как на войне. Будем ждать, сколько скажут.

В другом углу ниши Вова методично раскладывал свои вещи, словно находился не в железной трубе, а в гостиничном номере. Каждый предмет на своём месте – от запасных носков до ножа.

– Артист, не мельтеши, – проворчал он, когда шутник роты попытался пристроиться рядом.

– Да я только присяду, – Артист поднял руки в примирительном жесте. – Не волнуйся, твою территорию не нарушу.

Постепенно рота утихомирилась. Кто-то уже дремал, прислонившись к стенке или соседу. Кто-то шёпотом переговаривался. Орехов сидел у самого выхода из ниши, словно часовой, охраняющий покой своих солдат.

– Сколько ждать-то будем? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Этот вопрос висел в спёртом воздухе ниши, отражался от металлических стенок, проникал в мысли каждого. Сколько? День? Неделю? Месяц?

Время в трубе потеряло смысл. Сашок проверил часы – стрелки показывали полночь. Но что это значило здесь, в железном чреве, отрезанном от мира?

Прошло несколько часов. Усталость постепенно отступала, сменяясь тягучим, вязким ожиданием. Кто-то спал, кто-то перешёптывался, передавая термос с чаем. Свет от налобных фонарей и переносных ламп создавал в нише призрачные тени, танцующие по изогнутым металлическим стенам.

Сашок смотрел на эти тени, пытаясь различить в них что-то знакомое. Вот эта похожа на кошку. А та – на дерево возле их дома в Липовом Ручье. Он улыбнулся своим мыслям.

Вдруг фонарь в дальнем углу ниши резко погас. Без предупреждения, без мигания – просто исчез, словно кто-то накрыл его ладонью.

– Э, что за? – донеслось из темноты.

Никто не ответил. Тишина сгустилась, стала осязаемой.

Второй фонарь – тот, что висел на крюке посередине ниши – замигал. Раз, другой. Свет то исчезал, то появлялся, выхватывая из темноты напряжённые лица солдат.

Все разговоры стихли. Сто пар глаз уставились на мигающий фонарь. В тишине было слышно только тяжёлое дыхание.

– Батарейки сели, – прошептал кто-то неуверенно.

– У обоих сразу? – возразил другой голос.

Мигающий фонарь продолжал свою нервную игру со светом и тенью. Вспышка – и Сашок видел бледное лицо Вовы, сидящего напротив. Темнота – и только силуэты, неясные очертания. Вспышка – капитан Орехов, с каменным лицом наблюдающий за происходящим.

– Твою мать, – тихо выругался кто-то в темноте. Голос был тихим, почти шёпотом, будто боялся разбудить что-то большее, чем просто страх.

Мигающий фонарь вдруг застыл в полутьме – не погас полностью, но и не горел в полную силу. Тусклый, болезненный свет едва пробивался сквозь пыльное стекло.

– Проверьте свои фонари, – раздался спокойный голос капитана Орехова. – И не устраивайте панику.

Щелчки включателей, шорох одежды. Лучи света заметались по стенам ниши, как испуганные птицы.

– У меня нормально, – сказал кто-то.

– И у меня.

– Всё работает.

Постепенно напряжение начало спадать. Но что-то изменилось в атмосфере ниши. Словно кто-то невидимый прошёл между ними, оставив после себя холодный след.

Ночь ползла медленно. Кто-то пытался спать, кто-то перешёптывался, большинство просто сидели в тишине, уставившись в пустоту. Время в трубе тянулось, как смола – густое, липкое, бесконечное.

Сашок задремал, привалившись к рюкзаку. Ему снилась мать – она стояла у калитки их дома, вглядываясь вдаль, словно ждала кого-то. Проснулся он от чужого шёпота – такого тихого, что сначала подумал, будто это продолжение сна.

– Слышь, Серый, – голос принадлежал Артисту, который сидел метрах в трёх от Сашка. – А ты вот того… с белой повязкой… раньше видел?

Сашок приоткрыл глаза. В полумраке ниши Артист наклонился к своему соседу – щуплому пареньку, которого все звали Серым.

– Да вроде был с нами, – неуверенно ответил Серый, почесывая затылок.

– А ты имя его знаешь?

Тишина. Серый задумался, беззвучно шевеля губами, словно перебирая в памяти имена.

– Не помню, – наконец выдавил он. – А что?

Артист ещё ниже наклонился к собеседнику:

– Просто он всё время в стороне держится. И не разговаривает ни с кем. Я к нему подсел час назад, а он даже не посмотрел на меня.

– Может, спит? – предположил Серый.

– С открытыми глазами?

Они замолчали. Сашок почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он незаметно огляделся. В дальнем углу ниши, у самой стены, действительно сидела фигура с белой повязкой на рукаве. Сашок не мог разглядеть лица – тень падала так, что видны были только очертания.

– Может, из другого взвода? – снова заговорил Серый. – Мы же не всех знаем.

– Может, – согласился Артист, но в его голосе сквозило сомнение. – Только странный он какой-то.

Сашок закрыл глаза, притворяясь спящим. Но сон не шёл. В голове крутились слова Артиста, и почему-то вспомнилась та шутка, брошенная перед входом в трубу.

«Нас сто один».

Утро пришло незаметно – в трубе день и ночь отличались только по часам. Сашок открыл глаза, ощущая тяжесть в голове. Он плохо спал, ворочаясь на жёстком коврике, а перед рассветом и вовсе лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в дыхание товарищей.

Дядя Паша уже не спал – сидел, привалившись к стене, и что-то писал в маленьком блокноте. Заметив, что Сашок проснулся, он кивнул и убрал блокнот во внутренний карман.

– Выспался? – спросил он шёпотом, чтобы не разбудить остальных.

Сашок помотал головой и придвинулся ближе.

– Дядь Паш, – начал он, оглядываясь по сторонам, – ты вчера человека в белой повязке видел?

Паша нахмурился, но не ответил сразу. Он достал флягу, отпил, протянул Сашку.

– Какой ещё повязке?

– Белой. На рукаве, – Сашок говорил тихо, почти шёпотом. – Артист с Серым про него шептались. Говорят, он ни с кем не разговаривает. Сидит отдельно.

Паша провёл ладонью по небритому подбородку.

– Ночь, Саш. Труба. Голова дурит, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – Мне вон вообще приснилось, что я дома, а потом проснулся – и эта железная коробка.

Сашок заметил, как дрогнули пальцы дяди Паши, когда тот закрывал флягу. И взгляд у него был беспокойный, быстрый – то и дело скользил по углам ниши, словно искал что-то.

– Но ты же тоже что-то видел? – настаивал Сашок. – Я же вижу.

Паша вздохнул и наклонился к самому уху Сашка:

– Мне показалось… – он запнулся, оглянулся через плечо. – Показалось, что ночью кто-то ходил между нами. Считал спящих. Я глаза открыл – никого. Но чувство было… понимаешь?

Сашок кивнул. Он понимал.

– Но это всё ерунда, – дядя Паша вдруг выпрямился и хлопнул Сашка по плечу. – Просто нервы. Всем тяжело в этой консервной банке.

Но Сашок видел – дядя Паша напряжён. Жилка на виске билась чаще обычного, а пальцы, теребившие ремень автомата, выдавали тревогу.

Во второй половине дня атмосфера в нише стала совсем тяжёлой. Солдаты лежали или сидели, погружённые в собственные мысли. Разговоры стихли. Только изредка кто-то просил передать воду или сухпаёк. Капитан Орехов ушёл проверять выход из трубы, оставив сержанта за старшего.

Тишина давила на уши, словно глубина. Сашок поймал себя на том, что уже час считает капли конденсата, падающие со стыка труб. Кап. Кап. Кап. Монотонно, бесконечно.

Артист поднялся со своего места. Он потянулся, разминая затёкшие мышцы, и обвёл взглядом товарищей. Его лицо, обычно подвижное и живое, сейчас выглядело осунувшимся, но он всё равно попытался улыбнуться.

– Что за похоронная процессия? – произнёс он громче, чем требовалось. Его голос эхом отразился от стен трубы. – Давайте хоть анекдот расскажу.

Несколько человек подняли головы. Кто-то безразлично пожал плечами. Вова даже не шелохнулся – продолжал сидеть, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.

– Ну, слушайте, – Артист потёр руки, словно собирался показать фокус. – Заходят как-то в бар русский, американец и украинец…

Он осёкся. По рядам солдат пробежал неприятный холодок. Кто-то кашлянул. Дядя Паша покачал головой.

Артист попытался исправиться:

– Ладно, другой. Тут бы анекдот, да боюсь, ржака до Киева дойдёт.

Тишина. Никто не засмеялся. Никто даже не улыбнулся. Только звук капель – кап, кап, кап – нарушал гробовое молчание.

Артист медленно опустил руки. Его улыбка погасла, словно задутая свеча. Он постоял ещё несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, а потом молча вернулся на своё место у стены.

Он сел, обхватив колени руками, и уставился в пустоту перед собой. Больше он не пытался шутить. Не пытался говорить вообще. Что-то сломалось в нём – то, что делало его Артистом. Теперь он был просто ещё одним молчаливым солдатом в железной трубе.

Сашок смотрел на него и думал, что труба пожирает их по одному. Сначала – голос. Потом – смех. А дальше что?

Вова сидел у самого края ниши, там, где труба сужалась и уходила обратно в темноту. Он не участвовал в скудных разговорах, не просил воды, не менял положения тела. Просто сидел, выпрямив спину, и смотрел в чёрный зев трубы, откуда они пришли вчера.

Его взгляд был устремлён в пустоту. Глаза, широко раскрытые, не моргали, словно он боялся пропустить что-то важное. Что-то, что могло появиться из тьмы в любой момент.

Сашок заметил его неподвижность ещё утром. Сначала решил, что Вова просто задремал с открытыми глазами – бывает такое от усталости. Но часы шли, а бывший зек не шевелился. Только грудь едва заметно поднималась и опускалась, выдавая, что он жив.

– Вова, воды хочешь? – спросил кто-то, проходя мимо.

Ответа не последовало. Спрашивающий пожал плечами и отошёл. Все уже привыкли к молчаливости Вовы, но сейчас это было что-то другое. Что-то глубже обычного отчуждения.

В какой-то момент дядя Паша подсел к нему, тронул за плечо. Вова медленно повернул голову – движение было механическим, как у заводной куклы.

– Всё нормально? – спросил дядя Паша.

Вова посмотрел на него, но казалось, что видит что-то за ним, сквозь него.

– Он вернётся, – произнёс Вова так тихо, что дядя Паша скорее прочитал это по губам, чем услышал.

– Кто вернётся?

Вова не ответил. Он снова повернулся к темноте трубы и застыл в прежней позе. Дядя Паша посидел рядом ещё минуту, потом покачал головой и отошёл.

А Вова продолжал смотреть. Неподвижный. Немигающий. Словно стоял на часах, охраняя роту от чего-то, что могло прийти из темноты. Или ждал кого-то, кто должен был вернуться.