Глава 2. Маша.

…Есть города, за которыми закрепился некий устойчивый миф. Если Одесса, то каждый встретившийся там мужчина будет обязательно остроумно шутить, а его жену будут звать Сара. Если Тула, то по улицам будут ходить до зубов вооруженные люди, неспешно жующие пряники. В Ростове-на-Дону тут же вытащат из вашего кармана кошелек, попадешь в Иваново, встретишь улицы, заполненные девушками в подвенечных платьях. А в Рязани, если не каждый второй на улице десантник, то уж точно все ходят в камуфляже и при любой угрозе ломают кирпичи ладонью. Увы, коренной рязанке Маше так и не встретился, ни среди друзей, ни среди знакомых, хотя бы один настоящий десантник. Она появилась в семье электрика и контролера ОТК, работавших на станкостроительном заводе. Семья жила бедно, отец часто выпивал. Поселок «Строитель» был одним из самых неблагополучных районов Рязани.

К своим 15 годам Маша перепробовала практически все запретные плоды, и ее единственной настоящей мечтой стало как можно дальше уехать из родного города. После школы она не смогла поступить в медицинский. На вступительных экзаменах познакомилась с Игорем, который работал лаборантом на одной из кафедр. Роман случился бурный, Игорь жил в университетской общаге, строил наполеоновские планы уехать на ПМЖ в Канаду. Маша сбежала из дома к Игорю, и практически три месяца ночевала то в одной, то в другой комнате его общаги. Спустя три месяца Игорь уехал в Москву, подрядившись к бригаде наемных строителей, и пообещал обязательно забрать Машу к себе. Примерно через неделю Маша узнала, что беременна.

Беременность протекала тяжело, Машу регулярно клали на сохранение. Примерно на четвертом месяце она порезала себе вены, но, вернувшаяся раньше с работы, мать вызвала скорую, и Машу успели спасти. Мальчик оказался крупненьким, роды прошли тяжело. Поначалу хотели делать кесарево, но потом почему-то передумали. Акушерка, в старании помочь роженице, слишком сильно потянула плод и, как потом выяснилось, немного повредила шею новорожденному…

Маша сидела за компьютером, пила кофе и уже второй час пыталась сконцентрироваться на ежемесячном отчете. С одной стороны этот отчет был простой фиксацией проделанной работы, с другой – результаты надо было подтасовать так, чтобы было видно ее личные старания, а не подтверждение факта, что все продается само по себе. Всегда, когда она занималась скучной работой, на нее нахлынивали воспоминания о прошлом. Вот и сейчас, вместо цифр перед ее глазами пролетали картины первых лет материнства. Это и пеленание Никиты, так назвала сына, на дощечку с кольцом для исправления шеи. И то, как в полтора месяца у нее пропало молоко, и приходилось днем с огнем искать по Рязани нормальное детское питание. И то, как дома было невыносимо испытывать на себе родительский укор. И Давида, пожилого грека, с которым познакомилась случайно. И как сначала начала работать у него в магазине одежды продавцом, потом занялась закупками, а потом открывала ему в Рязани все новые и новые торговые точки. И про то, как поняла, что после родов перестала чувствовать удовольствие от близости с мужчиной. Как все, кто у нее были, старались, пыхтели, а она предпочла бы в этот момент смотреть телевизор или читать интересную книжку.

Тимур быстро зашел в офис, кинул сумку на стол.

– Всем привет! И да прибудет с нами Шворц! И да будет смерть ворогам нашим! Машуня, как делищи?

– Ой, Тима, что-то мне так грууустно, – потянулась Маша, – вот сижу с отчетом трахаюсь.

– Мммм, дядя Федор, не так ты бутерброд кушаешь! – Тимур заиграл левой бровью, – сколько же тебе говорить, не с отчетами надо трахаться, а с замечательными мужчинами, в полном расцвете сил!

– Ну тебя, полный расцвет нашелся, ты чего такой взбудораженный?

– О, а ты не в курсе? Да ладно?! Лёня – то наш отмочил вчера!

– Нет, – Маша встала из-за стола и, поправляя юбку, двинулась в строну стеллажа с клиентской документацией, – что случилось?

– Ну, во-первых, наш орел все-таки продавил Ашан, приколи!

– Да ладно?! Ну, я всегда говорила, что Лёня умничка.

– Ага, и второе – эта твоя умничка в «Склифе»!

– О, господи, что случилось? Что-то серьезное?

– Да я не знаю, мне Максим позвонил, поручил типа съездить и проведать. А мне реально влом. У меня сегодня Жулебино и как-то тащиться в центр ваще не тарахтело!

– Давай я съежу, у меня сегодня отчетный день, заодно будет причина потянуть резину.

…Ниссан «Примера», весь покрытый боевыми отметинами удачных парковок, ждал Машу на парковке. Будучи уверенной, что рязанские номера будут лишней причиной для интереса со стороны гаишников, машину зарегистрировала на свою школьную подругу. Та давно с родителями переехала в Москву. Вместе с Машей у них был небольшой бизнес, они устанавливали в многочисленные московские офисы кофе-автоматы и занимались их обслуживанием. Бизнес громадных доходов не приносил. Почти все оборотные средства вкладывались либо в заправочные материалы, либо в приобретение дополнительных автоматов. И тем не менее, что называется «на шляпки» оставалось. До «Примеры» у Маши был 308 Пежо, но как-то зимой, по дороге в Рязань, она не вписалась в поворот и оказалась в кювете на крыше. С тех пор она изменила стиль вождения, к тому же «Примера» имела прибалтийский характер и заставить ее сделать что-то неожиданное было крайне сложно.

…Выкурив сигарету, Маша плюхнулась на широкое сидение и не спеша тронулась с места. Примерно через пару часов она добралась до садового кольца и, проторчав полчаса на вечно стоящей Таганке, она, наконец, добралась до «Склифа». Клинико-хирургический корпус возвышался над остальными зданиями и, в отличие от фасадной группы, навевал грусть и тоску. В палату Машу не пустили, сказали подождать, мол «больной сам выйдет, ему как раз надо начинать учиться ходить».

Ждать пришлось долго, прежде, чем Леонид вышел в коридор. Увидев его, Маша ахнула и закрыла ладонью рот. От распухшего сломанного носа под глаза расходились иссиня-черные кровоподтеки, глаза заплыли.

– Нравлюсь? – разлепил разбитые губы Леонид.

– Лёнечка, – Маша почти плакала, – как тебя угораздило-то? За что тебя?

– За то, что лох, – раздраженно отмахнулся Леонид, – спасибо, что приехала, но веришь, меньше всего мне хотелось, чтобы ты меня таким видела… Походу Макс опять стрелки перевел?

– У тебя только лицо разбито? – вопросом на вопрос ответила Маша.

– Увы, не только. За малым череп не проломили, сотрясение крепкое, два ребра треснуло, и ногу чем-то прокололи – ступить не могу.

– Рассказать не хочешь?

– Нет, – отрезал Леонид, – ты прости, но нет. Слушай, я такой точно на работу ходить не смогу, думаю дома поваляться. Попробую с Максимом договориться, а тебя прошу – Ашан подхвати, а? Бонус пополам, давай?

– Да чего ты паришься, все сделаю, и не нужен мне твой бонус, давай поправляйся скорей!

– Да уж понятно, а то таким ты меня точно не полюбишь, – попытался отшутится Леонид.

– Дурак… Вот вечно ты что-нибудь ляпнешь и все этим испортишь, – Маша обиженно поджала губы.

– Прости.

И действительно, у Леонида с Машей все время возникали какие-то глупые ситуации, которые мешали их близости. Маша была высокой длинноногой крашеной блондинкой, с благородными тонкими чертами лица. У нее был необычный голос, очень высокий, при этом по-детски мягкий. Каждый мужчина считал за свой долг оказать ей знаки внимания и попытать свое счастье. Максим тоже не стал исключением, дело дошло до того, что однажды он впрямую предложил Маше стать его любовницей, описал все райские преимущества такого положения. Маша понимала, что просто отказ может запросто испортить ей дальнейшую карьеру, поэтому соврала, что на самом деле она девушка Леонида. Леонида она предупредить не успела. Максим буквально через несколько минут после их разговора подошел к Леониду и поздравил его с отличным выбором. Спасло то, что Лёня принял это за розыгрыш и отшутился. Когда Маша рассказала Леониду в чем дело, он лишь посмеялся и сказал, «значит, так тому и быть».

Маша со своей знакомой снимали однокомнатную на бульваре Дмитрия Донского. Так получилось, что места для встреч не было ни у одной, ни у другого. Поэтому, когда на то было настроение, они либо катались на Машиной машине, либо ходили в кино, и даже просто гуляли в центре. Оба очень любили Тверскую, часто гуляли по ней то спускаясь до Охотного ряда, а то поднимаясь до Белорусского вокзала. Леонид болтал без умолку, хохмил, рассказывал всевозможные истории, порой реальные, чаще выдуманные. Маша счастливо улыбалась и смеялась. Все было просто и почему-то ни один из них даже не пытался сделать еще шаг.

Лишь однажды… Соседка Маши улетела на два дня в служебную командировку. Леонид был приглашен с благовидным предлогом «можешь посмотреть, почему-то перестал складываться диван?». В тот вечер Маша очень нервничала, часто выходила курить на балкон, то снимала, то вновь одевала теплую кофту. Они выпили гору кружек чая, Леонид обнаружил и устранил причину «нескладывания» дивана. По телевизору транслировался какой-то бородатый боевик. Они молча смотрели его уже полчаса. И тут Леонид засмотрелся на Машу… Нахлынула какая-то смесь жалости и нежности. Ему казалось, что Маша очень хочет близости, но боится, что все будет как всегда, боится разочарования, что опять не получит удовольствия… И что она ждет, когда Леонид сделает первый шаг. И он сделал. Нагнулся к ее уху и ляпнул: «Хочешь, я тебе сделаю хорошо?» Потрудись он тогда более подробно изложить свое предложение, возможно и не был бы послан на хрен, и не пришлось бы ему бежать посреди ночи к закрывающейся станции метро. Его «сделаю хорошо» оттолкнуло саму возможность «хорошо» на очень отдаленный срок.

– Тебя когда выпишут? – спросила Маша.

– Не знаю, на ребра гипс не положишь, на нос тоже, так что держать меня тут нет смысла, думаю, завтра сам сбегу. Только вот… – замялся Леонид.

– Что?

– Понимаешь, мало того, что у меня все бабки, телефон и паспорт увели… меня еще и раздели.

– Ни хрена себе, – посочувствовала Маша, – тебе денег занять или одежду найти? Или и то и другое?

– Да. И без хлеба. Ты прости, я реально у Макса помощи попросил, но он походу стрелки перевел.

– Запарил ты своим «прости», а Максим еще то дерьмо, не понимаю, на что ты рассчитывал? Я тебе сегодня вещи привезу и денег займу. С «ашановских» отдашь.

– Да стыдно мне, тебе же вон мелкому своему деньги посылать, а я тут нахлебничаю.

– Перестань, у моего мелкого бабушки с дедушками есть, чай голодным и раздетым не будет. Да и ты скоро отдашь. Шагай, отлеживайся, – Маша помолчала. – Как связываться только с тобой? Телефона-то нет. Может, у соседей по палате номер узнаешь, я тебе на него позвоню?

Леонид кивнул и, прихрамывая, ушел. Через какое-то время он вернулся и протянул Маше клочок бумаги с написанным номером.

– Ок, я поехала, – Маша улыбнулась, поцеловала Леонида в щеку и убежала.

…Леонид в детстве часто болел, регулярно попадая в больницы. Он не любил даже вспоминать об этом. В больнице кажется, что даже время болеет и каждая минута растягивается в разы. Все как останавливается в раздражающем ожидании выздоровления. Все эти процедуры, уколы, осмотры, воспринимаются не как что-то полезное, а как обязательные дополнительные мучения, преподносимые судьбой вместе с болезнями. В палате было тихо и душно, Леонид то и дело проваливался в забытье, но стоило во сне повернуться, как острая боль в груди заставляла буквально подскакивать.

Он злился на себя за то, что каждый раз не получается противостоять женским чарам. Ведь уже неоднократно страдал от излишней доверчивости к представительницам противоположного пола. Случаев таких было множество. Вспомнить хотя бы сказочное время бартерных сделок. Он тогда работал в коммерческом подразделении компании, занимающейся продажей сельскохозяйственной продукции. У компании были подвязки с несколькими хозяйствами и те были готовы отгружать продукцию практически под честное слово. Лёня тогда работал в паре с девушкой по имени Светлана. Выходила хорошая бартерная сделка, в Белорусское Гродно отправлялись борта с болгарским перцем и репчатым луком, а оттуда с текстильного комбината шли ткани. Под ткани был найден покупатель в Махачкале. Светлана отвечала за Махачкалинский контакт, а Леонид на одном из КАМАЗов, груженых перцем, отправился в Гродно.

По прибытию на место выяснилось, что Гродненский партнер отказался от ранее заключенных договоренностей и согласился по бартеру лишь на лук. Леониду пришлось мотаться по овощебазам города с предложением выкупа у него болгарского перца. Весь продать не удалось, и еще целую неделю прицеп отцепляли около какого-нибудь спального района, и Лёня, надев грязный ватник, торговал перцем на развес. Когда к концу недели нераспроданный перец потек, пришлось вывозить его на местную свалку. Пока Леонид выкидывал лопатой гниющий перец из прицепа, Светлана вступила в сговор со своим махачкалинским контактом, и без всякого оформления слила ткани с громадной скидкой себе на карман. А руководству сделала большие глазки, сказав, что ничего слыхом не слыхивала ни про какие договоренности, и что всей сделкой занимался Леонид сам. В результате по возвращению на Лёню повесили долг перед хозяйством и отказались компенсировать расходы, которые он понес на поездку.

– Встаем, в процедурный, на уколы, – резкий голос зашедшей в палату медсестры вырвал Леонида из воспоминаний.

– Может не надо? – отшутился он.

– Надо, Лёня, надо, – в тон ему ответила медсестра, – после уколов подойдешь на пост, там к тебе из милиции приехали.

Скрипнув зубами от резкой боли, Леонид встал и пошаркал за медсестрой. Как настоящий Бармалей, он люто ненавидел докторишек и панически боялся боли. Среди предстоящих уколов, один был с обезболивающим, ради которого Лёня готов был терпеть и остальные. Процедура прошла быстро, у медсестры оказалась легкая рука. Прохромав до поста, застал там ожидающего его мужчину небольшого роста, в потертой короткой черной куртке и с пухлой папкой в руках.

– Афанасьев? – спросил мужчина.

– Да.

– Садитесь, поговорим.

– Да я лучше пока постою, – поморщился Леонид, – только после уколов.

Мужчина сел на стоящую, местами с выщербленным кожзамом, кушетку.

– Заявление писать будете? – сказал он, доставая из своей папки листы бумаги.

– А есть смысл? – раздраженно ответил Леонид.

Отношения с милицией у Леонида были натянутыми с детства. Еще во втором классе он угодил на учет в детской комнате милиции за поджег двери у соседа. Тогда Лёня вместе с друзьями пытался отомстить этому соседу за то, что тот обижал дворовых собак. Они купили за девять копеек бензин для зажигалок, облили им висящий на входной двери почтовый ящик и подожгли. Покрытая дешевым дерматином дверь выгорела дотла. Лёня с детства был приметным, высоким мальчиком, кто-то из соседей заприметил его, убегавшим из подъезда. И вскоре заговор был раскрыт, а родителям Леонида пришлось оплачивать восстановление сгоревшей двери.

Много позже, в 8 классе, он с одноклассниками украл из соседней школы турник. В небольшой лесополосе около одинокой многоэтажки они прибили его к стоявшим рядом деревьям, и ежедневно проводили там время. Самодельные ремни, первые «склепки», «замки» и даже «солнышко» стали скоро получаться у Леонида и у всех его друзей. Но жителям многоэтажки не особо понравилось такое новое соседство. Поэтому они регулярно орали с балконов, чтобы шумные подростки убирались куда подальше, пытались оторвать турник, а один раз даже перемазали его солидолом.

Как-то раз к лесополосе подлетели два бобика, из них выскочили многочисленные представители закона. Ничего не объясняя, пинками, они запихали всех подростков в машины и увезли в ближайшее отделение милиции. Особо возмущавшимся досталось по почкам, затем всех закрыли на ночь в клетке с голым бетонным полом. На утро все прояснилось, всех подростков опять усадили в машины и привезли к их школе, прямиком на школьную линейку. Директор школы с негодованием вещал, что «пока каждый из вас старается получать новые знания, готовит себя к будущей взрослой жизни в нашей замечательной стране, эти шестеро, не побоюсь сказать, недоумков, отмечают день рождения Гитлера! Празднуют рождение человека, из-за которого у каждого из нас есть родные, не вернувшиеся с полей сражения Великой Отечественной Войны! Позор вам и вашим родителям, не сумевшим воспитать в вас любовь к родине и уважение к павшим!». Оказалось, что кто-то из жителей многоэтажки обратился в милицию с требованием угомонить разошедшихся молодых нацистов, собравшихся под домом. Кому-либо что-то объяснять было бесполезно. Приговор был однозначен, никто даже и не сомневался в его справедливости. Еще около полугода их пинали старшеклассники, они были не допущены ко всем школьным развлекательным мероприятиям. А уж что каждого из них ждало дома и говорить не приходится…