Они были безыскусно прекрасны, даже спросонок. Откуда берется такая раскованность? Как им дается эта естественность, эта уверенность, даже в пижаме? Читая меню, Лекси никогда не говорила: “А можно мне?..” Она говорила: “Я буду…”
Всю жизнь только Нэт понимал их семейный язык – все, что никак не объяснишь чужим: что книга или платье – не просто вещи, которые читают и носят; что внимание сопряжено с ожиданиями, и они сыплются на тебя снегопадом, заваливают, расплющивают.
Все на свете, замечала она, способно к метаморфозам. Даже два валуна в заднем дворе порой серебрились на раннем утреннем солнце. В книжках, которые она читала, любая река могла обернуться речным богом, любое дерево – переодетой дриадой, любая старуха – могущественной феей, любой камешек – зачарованной душой. Всё умеет преображаться, и в этом Мия видела подлинный смысл искусства.
Пёрл подавила порыв кинуться следом, взять Лекси за руку, пройти с ней по коридору, будто они и вправду сестры, девочки, что поддерживают друг друга в таких вот испытаниях, девочки, что годы спустя будут держать друг друга за руки при родах. Девочки, что не смущаются наготой и болью друг друга; девочки, которым особо нечего друг от друга скрывать.
Она подросток, твердила себе Мия, она примеряет новую кожу, как все подростки; но перемены настораживали ее. Теперь она будет ежедневно видеть Пёрл в этом доме, наблюдать этих Ричардсонов,