Цитаты из книги «Некто Гитлер: Политика преступления»

Что же касается уничтожения сословных привилегий и размывания классовых границ, то нацисты совершенно официально и программно были за это, в отличие от итальянских фашистов, чьим лозунгом было создание «корпоративного» государства, то есть восстановление сословного общества, – это одна из многих причин, по которым нельзя ставить на одну доску гитлеровский национал-социализм и фашизм Муссолини.

Для диктаторского режима, с концлагерями на заднем плане, и то и другое было осуществимо: Гитлер мог не обращать внимание ни на союзы предпринимателей, ни на профсоюзы; и тех и других он загнал в «Немецкий трудовой фронт», чем и обессилил. Он мог посадить в концлагерь любого предпринимателя, у которого появятся зарубежные экономические связи или желание повысить цену на тот или иной товар. В тот же концлагерь могли отправиться и рабочие, требующие повышения зарплаты и грозящие забастовкой. Так что будем справедливы: назовем экономическое чудо тридцатых годов делом Гитлера; и из той же справедливости будем последовательны: не забудем, каким мощным подспорьем для этого чудотворца оказались концлагеря.

В целом использование и дозирование террора в первые шесть лет правления – сперва нагнетание страха совершенно дикими угрозами, потом жестокие, но явно отстающие от угроз акции террора, после чего постепенный и повсеместный переход к почти нормальному существованию на фоне замалчиваемого, старательно не замечаемого террора – следует признать мастерским социально-психологическим достижением Гитлера.

Запоминалось также то, что Гитлер в своих речах, полных безудержных оскорблений руководителей страны, требований неограниченной власти для себя и для своей партии, заискиваний перед недовольными всех мастей, а также очевиднейших противоречий, ни разу не сделал ни одного конкретного предложения; он ничего не сказал о том, как намерен справиться с экономическим кризисом и безработицей – тогдашней всеобщей бедой. Курт Тухольский[38] высказал мнение многих, когда писал: «Нет человека Гитлера, есть только шум, который он производит».

В ранние двадцатые годы в Германии возникло настроение, благодаря которому, по словам Якоба Буркхардта[28], «желание чего-то, что было бы аналогично прежней власти, стало непреодолимо» и «работало это желание лишь на одного человека». И не только в качестве замены свергнутого кайзера бо́льшая часть нации желала этого одного человека, но и по совсем другой причине: из-за злости от проигранной войны, из-за бессильной ярости против воспринятого как оскорбление и унижение вынужденного мира. Поэт Стефан Георге[29] высказал широко распространенные настроения, когда в 1921 году пророчил время, которое

Способность Гитлера превращать собрания самых разных людей – чем больше, чем смешаннее, тем лучше, – в гомогенную, покорно-пластичную массу, доводить эту массу до состояния транса, а потом готовить для нее коллективный оргазм, широко известна. Эта способность основана не на искусстве речи – речи Гитлера длинны, сбивчивы и едва ли очень содержательны; кроме того, Гитлер произносил их грубо-визгливым, гортанным голосом, – но на гипнотической способности, способности концентрированной силой воли овладевать коллективным бессознательным и использовать его в свою пользу.

Польша – покорные народы-помощники; Франция – побочный враг, устраняемый как можно быстрее, а Россия – главный враг, подлежащий завоеванию и покорению, территория, из которой надлежит сделать «жизненное пространство» для Германии, «немецкую Индию». Это план, легший в основу развязанной Гитлером Второй мировой войны, с самого начала несколько не задался, поскольку Англия и Польша не взяли приготовленные для них Гитлером роли. Мы еще много раз будем возвращаться к этому. Здесь же, где мы рассказываем о политическом развитии Гитлера, задерживаться на этом не будем.

Итог сформулирован в «Моей борьбе»: Англия и Италия там видятся или союзниками, или благожелательно нейтральными странами; государства, образовавшиеся после распада Австро-Венгрии, и

очень много евреев. Вот и девятое: исполнение задушевной мечты Гитлера – физического уничтожения «еврейства».

Следует уточнить, что в этом: «Никогда больше в Германии не будет повторения ноября 1918-го», – содержалось всё. Или почти всё. Первое: решение сделать в будущем невозможной революцию в ситуации, схожей с ноябрем 1918 года. Но и второе, без которого первое повисает в воздухе: решение повторить, восстановить ситуацию ноября 1918-го. А это означало третье, а именно переиграть заново и выиграть проигранную войну. Четвертое: война должна быть начата тогда, когда в стране не останется никакой революционной или оппозиционной силы. Отсюда не так уж и далеко до пятого: уничтожение всех левых партий и – почему нет? – уничтожение одним движением руки всех партий вообще. Было, конечно, то, что стояло за всеми левыми партиями – рабочий класс; его не уничтожить, значит, надо политически выиграть рабочий класс для национализма. А это, в свою очередь, означало шестое: рабочему классу нужно предложить его социализм, только определенного рода социализм, а именно национал-социализм. Стало быть, седьмое: прежнюю веру рабочих, марксизм, необходимо безжалостно уничтожить. Из этого следовало восьмое: истребить марксистских политиков и интеллектуалов, среди которых,