И, пожалуй, эта странная сосредоточенность пугала больше, чем непривычное молчание и отборная ругань накануне.

Когда принц Орест зашёл на следующий день к другу, он едва поверил своим глазам: Нестор встретил его одетым, спокойным, даже улыбнулся, приветствуя августейшего, и первым принялся за расспросы о том, какие события дворцовой жизни он вынужденно пропустил. Орест отвечал рассеянно, не решаясь поверить, что Ликонт вот так запросто пережил и смирился со страшной утратой, но мало-помалу втянулся, заулыбался в ответ, с радостным облегчением понимая, что друг жаждет общения более чем жалости.

На вопросы о здоровье герцог широко улыбнулся и ответил, что чувствует себя хотя и необычно, но вполне терпимо. Януш не поднимал глаз: только он знал, какую боль чувствовал Нестор в тот самый миг, когда улыбался принцу, как болело и ныло отрубленное запястье, и – что самое неприятное – болело там, где болеть уже не могло…

А затем Нестор вернулся к дворцовой жизни, демонстрируя необыкновенное жизнелюбие и отличное самочувствие, несмотря на заправленный в карман военного мундира пустой рукав; побывал на званых обедах и ужинах, заново влюбил в себя местных красавиц, сыграл вничью шахматную партию с крон-принцем Таиром, рассмеялся его шутке и ответил своей; получил и провёл несколько личных аудиенций с императрицей Севериной.

И лишь по вечерам, во время перевязок, после изнурительных придворных игр и бесконечного притворства, Януш замечал его взгляд, направленный на висевший на стене двуручник…

– Я подумала, что найду тебя здесь. Здравствуй, Януш.

Лекарь вздрогнул и обернулся: шум воды скрыл от него шаги, а собственные мысли заглушили цокот копыт.

– Миледи…

Марион спустила коня к воде, позволяя животному с фырканием зайти в ручей, и присела рядом. Януш смотрел на неё, забыв обо всём: о прошедших тяжёлых днях, о дворцовых сплетнях и о патроне…

Он запомнил её поверженной, раненой, обозлённой и обессилевшей, почти нагой, защищённой лишь плотной тканью походного плаща, – сегодня перед ним сидела ухоженная, одетая в платье тонкой работы женщина с аккуратно уложенными волосами. Короткие чёрные кудри, обрамляющие овал её лица, выдавали неприятность, произошедшую с роскошными прядями, но сегодня она вовсе не казалась униженной или уязвлённой. Пожалуй, лишь бесконечная усталость, мрачной тенью ложась на лицо, портила правильные черты.

– Долго ты ждал?

Януш коротко улыбнулся.

– Не очень. Я стараюсь не отлучаться надолго из дворца.

– Беспокоишься о герцоге?

– В свете последних событий… имею на это полное право, миледи, – тихо ответил лекарь, не отрывая от неё глаз.

Марион вздохнула, обхватила колени руками, натягивая ткань юбки. Разговаривать с доктором оказалось сложнее, чем она предполагала: баронесса слишком привыкла к враждебным фразам, язвительным шуткам и колючим словам придворных бесед, чтобы сейчас адекватно реагировать на лишенный всякой агрессии, полный участливой заботы голос Януша. Лекарь знал всё, что происходило между ней и Ликонтом – и тем не менее, в понимающих зелёных глазах она не видела ни ненависти, ни неприязни, ни даже осуждения.

– Я не думала, что так всё выйдет, – призналась ему баронесса, поглаживая левое плечо: рана затянулась, оставив ноющую царапину. – Я не собиралась оставлять генерала калекой. Я всего лишь хотела его смерти.

По лицу лекаря пробежала тень: женщина, чьё присутствие так странно влияло на него, вызывая ответную сладкую дрожь, непривычную и оттого пугающую, в его теле, оказалась на деле страшным человеком, убийцей. Светлые мечты о том, что он встретит юную, невинную девушку и влюбится, чтобы жениться и завести семью, основанную на взаимной любви и доверии, разбивались, как хрустальная ваза при первом знакомстве с жестоким каменным полом. За годы жизни при монастыре Единого Януш утвердился во мнении, что идеальные отношения могут быть только такими, ведь первая любовь всегда самая сильная… и что воздержание необходимо, чтобы, встретив ту, единственную, суметь по достоинству оценить то, как они берегли себя друг для друга.

Жизнь показала оборотную сторону медали, и Януш просто терялся в догадках. Быть может, он не достоин такой, чистой и непорочной, любви? И эта женщина – искушение, самое настоящее искушение для него? Ответа он не знал, но ясно понимал, что не сможет жить, как прежде, и делать вид, что этой встречи не было. Она ворвалась в его жизнь – и он оказался не готов, сдал позиции при одном лишь виде прекрасного противника.

– И он умер бы, если бы сэр Дейл не был так поспешен, и ты не оказался бы на месте, чтобы вовремя оказать помощь.

– Зачем вы так? – спросил Януш, сглатывая вставший в горле ком. – Зачем? Я… знаю, что произошло в битве при Пратте. Нестор рассказывал… но миледи! Вы оба воевали, вы знаете, что такое убийство на поле боя. Кажется, по военному уставу это даже не считается преступлением.

– Считается, – суховато поправила Марион, – если враг просит о пощаде и готов сдаться.

– Вряд ли командующий Магнус просил о пощаде, – мягко сказал лекарь, не глядя на собеседницу. – Герцог сделал то, что сделал бы на его месте каждый. Вы тоже убивали, не спрашивая чинов и не делая скидок на родственные связи. Ведь так?

– Так, – согласилась воительница, глядя на их зеркальное отражение в прозрачной воде, – но это случилось, и я ничего не могу сделать. И генерал знает, что я не забуду о своем долге кровной мести.

– Долг, – Януш передёрнул плечами, – кровная месть… миледи, это лишь слова, пережитки дикого прошлого. Есть кое-что ещё, о чём вы не подумали. Есть ещё… прощение.

Марион не выдержала, повернулась к молодому доктору, рассматривая его лицо. Не найдя в честных глазах подвоха, фыркнула, не сдерживаясь, неверяще покачала головой.

– Прощение! Януш! Порой я думаю… откуда ты такой?! Прощение… а разве генерал Ликонт просил меня о прощении? Нет? Вот и я не помню такого! Зато прекрасно помню, как он начал наше знакомство, как унизил меня перед моими воинами – такое не забывается! Читай нотации своему патрону, Януш, потому что это он поступил, как пережиток прошлого, как дикарь и варвар, и заслужил то, что получил!

– Он тоже неправ, – грустно согласился лекарь. – Но какой смысл искать правых там, где их нет? На вашем месте я бы задумался о насущном, о том, что действительно имеет смысл… Мужа вы не вернёте, но можете потерять то, что имеете, если ввяжетесь в войну с герцогом. Он сильнее вас, правда, леди Марион, он… у него такие связи… – Януш запнулся, не решаясь продолжать. О том, какие родственные связи у Нестора Ликонта, и впрямь следовало молчать; достаточно того, что об этом прознал крон-принц Андоим, в тот же день возненавидевший герцога, но, тем не менее, побоявшийся устранить его. – У вас есть сын. Прежде чем развязывать войну, нужно хорошо подумать, готовы ли вы рискнуть благополучием своих близких…

Удар опрокинул его на землю. Януш оторопело разглядывал холодное голубое небо над головой, и на его фоне – побледневшее от ярости женское лицо с огромными темными глазами, блестящими, как звёзды в безлунную ночь. Марион схватила его за воротник, приподнимая с земли.

– Скажи мне, Януш, – медленно и раздельно проговорила она, – твой патрон знает, где ты? Это он послал тебя… с предупреждением? Угрожать мне… моему сыну! Или, может быть, он нанял тебя для шпионажа? Отвечай!

Она встряхнула его, приближая его лицо к своему, и от этой невозможной близости, этого дурманящего запаха лесных трав, сумасшедшего желания он не смог больше сдерживаться. Схватив за плечо, Януш притянул её к себе, касаясь мягких, тёплых губ своими, замер, вдыхая женское тепло – вкус незнакомого счастья…

– Януш, – поражённо выдохнула Марион, мгновенно расцепив кольцо.

– Нет, – прошептал он, не отрывая от неё глаз. – Мой патрон не знает, где я…

Вот теперь Марион верила ему – окончательно и бесповоротно. Она наконец поняла, что не давало ей покоя рядом с этим молодым лекарем, с готовностью пришедшим ей на помощь в самый трудный, самый отчаянный момент её жизни.

Его взгляд. Так смотрят на прекрасную, заветную и заведомо недостижимую мечту…

А ведь друг из Януша наверняка ничуть не хуже, чем любовник. И предавать Ликонта явно не входило в его планы…

Вот только шутить с такими, как этот Януш, баронесса не любила. Среди множества уловок и ухищрений придворных игр она не пользовалась только одним – манипуляцией искренними чувствами. Не собиралась и теперь, и совершенно точно – не с этим человеком. Удивительным. Достаточно смелым, раз решился играть втайне от всесильного патрона, и видеться с ней, несмотря на очевидную для себя опасность, и достаточно безрассудным.

– Януш, – Марион поднялась, растерянно глядя на него сверху вниз. – Януш…

– Не надо ничего говорить, – попросил лекарь, вслед за ней поднимаясь на ноги. – Прошу вас. Я всё понимаю, но… не надо. Оставьте мне надежду. Миледи…

Марион встряхнула головой, прикладывая ладонь к губам, постояла секунду, глядя на молодого доктора, замершего в ожидании, и, развернувшись, свистнула коня. Скакун вышел из ручья, фыркая и пригарцовывая, и воительница запрыгнула в седло.

Скоро цокот копыт смолк, приглушённый водой и лесными звуками, и Януш остался один. Или, точнее, один на один с собственными спутанными, растревоженными мыслями…

***

Флорика воровато огляделась, ступая в опочивальню баронессы, высматривая вездесущую камеристку госпожи, ворчливую Юрту. Вот уж кого она боялась до дрожи, как лесного пожара! Упаси Единый, если эта… это… если Юрта прознает, что она удумала!

Благовония, украшения, платья и прочие женские секреты находились всецело в её ведомстве, и Юрта следила за этим зорче, чем личный телохранитель императора за вверенным ему делом.

Этот вечер был последним, когда она могла увидеть валлийского лекаря. Завтра утром делегация покидала Ренну – а значит, у Флорики оставалось совсем мало времени на осуществление сумасшедшего плана. Девушка ни на что не надеялась – но хотела увидеть красавца лекаря ещё хоть один разок. Кто знает, а вдруг…

Флорика остановилась перед высоким зеркалом, рассматривая собственное застывшее в неловкой позе отражение. Сложно было назвать её сейчас неотразимой красавицей, но вот ежели б мерзкая старуха Юрта поколдовала над ней, как колдует перед каждым званым ужином над госпожой – ох, как хороша бы она была! По мнению самой Флорики, у неё были все шансы – если бы уложить прямые каштановые пряди в высокую прическу, если бы одеть одно из тех блестящих, красивых платьев, какие она видела у местных дам, если бы привести в порядок сбитые в кровь, загрубевшие руки со множеством ссадин, царапин и синяков, если бы…

Улыбаясь своему мысленному образу, Флорика несмело потянулась к трюмо, перебирая стеклянные пузырьки. Ну вот как миледи тут вообще что-то разбирает? Столько бутылок, и каждая пахнет чем-то особенным.

Девушка открывала один пузырек за другим, вдыхая незнакомые, дивные ароматы, неловко поднесла запястье к горлышку одного из них, пропустила капельку, тотчас тщательно закручивая бутылочку. Присев около трюмо, Флорика с интересом рассматривала баночки, мази, краски, кисточки – всё богатство женского арсенала, тонкости которого ей, возможно, только предстояло постичь. Или нет – Фло не слишком задумывалась о том, что готовит ей жизнь.

Гребни лежали тут же, и девушка с удовольствием расчесала длинные тёмные волосы, плащом укрывшие открытые плечи – Флорика надела единственное платье, которое у неё имелось «на выход». Это платье подарила ей сама леди Марион в тот единственный год войны, когда они с Синим бароном встречали день рождения Михаэля дома. Им с Фео тоже достались подарки – миледи всегда привозила что-то для неугомонной парочки, странным образом выделяя их среди слуг.

Не удержавшись, Флорика полезла в карман пышной юбки и надела золотой браслет, украденный у Нивелийской леди на площади. Вот теперь она – почти картинка. Девушка покрутилась перед зеркалом, заулыбалась собственному отражению, мечтательно перебрала висящие на крючках драгоценные украшения. К браслетам Флорика питала особенную слабость – торопливо скинув золотой ободок, девушка примерила один за другим все имевшиеся в трюмо браслеты. Руки уже сами тянулись к изумрудному колье, когда в смежных покоях раздались торопливые шаги, и Флорика испуганно дёрнулась, одним движением срывая с себя украшения.

– И ей понадобились жемчужные булавки именно сейчас? – услышала девушка ворчливый голос Юрты за дверью. – Поверить не могу, что она попросила именно вас…

Фло упала на живот, подминая под себя пышную юбку, и ужом скользнула под кровать. Дверь распахнулась, впуская в опочивальню верную камеристку – Фло узнала её по размашистому, тяжёлому шагу – и незнакомую даму, мелко и бойко процокавшую следом.

– Я просто оказалась рядом, и сама предложила помощь, ведь как раз направлялась в восточное крыло, – голос выдал незнакомку: Флорика прекрасно знала визгливый тон леди Августы, главной соперницы миледи в борьбе за влияние на императрицу. – Я подумала, что если встречу вас, передам вам её просьбу. Леди Марион была слишком занята, чтобы ответить мне, но уверена, её молчание означало согласие и благодарность.

Юрта фыркнула, роясь в ящике стола: о чёрной добродетели леди Августы уже ходили легенды. Нивелийская леди, по слухам, даже милостыню не подавала, не озаботясь прежде выгодой, которую ей могли сулить нищенские языки и уши – лучших информаторов в Ренне не сыскать, чем уличные попрошайки, знающие всех и вся.

– И чем это миледи была так занята, что сдержалась и не ответила? – буркнула камеристка, доставая жемчужные булавки.

– О, её вызвали к её августейшему величеству, – приторно пропела Августа, прохаживаясь вдоль порога опочивальни, чтобы иметь лучший обзор всех углов чужой спальни. – Её императорское величество с утра была не в духе… не завидую баронессе, совсем не зави… мой браслет!

Августа подбежала к трюмо, схватив украшение, едва ли не приплясывая от бешенства. Флорика сжалась под кроватью, прижав пальцы к губам. Дурёха, ох, дурёха! Забыть ворованную вещь, прямо на столике у миледи! О Единый, что же теперь будет…

– Воровка! Воро-овка!!! – взвизгнув, заголосила Нивелийская леди, потрясая золотым браслетом перед носом у Юрты. – Эта… грубая мужланка… выскочка… простолюдинка… безродная шавка… воровка, подлая воровка! Я говорила, говорила императрице, что нельзя доверять черни! Как Марион в наряд не ряди, она свиньёй и останется! – Августа нервно расхохоталась, оттолкнув камеристку с дороги. – Вот оно, вот оно! Бесчестие, позор! Ваша леди падает даже тогда, когда падать больше некуда! О-о-о, будьте уверены, Северина узнает об этом! Все узнают!..

Юрта охнула, устремляясь вслед за разбушевавшейся Нивелийской леди в смежные покои. Крики переместились в коридор, и в опочивальне стало тихо. Флорика опустила лицо на подставленные ладони и тихо заплакала, чувствуя нежный аромат на запястье – единственное, что напоминало о её уже окончательно испорченном наряде…

***

Генерал Нестор Ликонт бросил прощальный взгляд на реннский дворец. История со свадебным подарком разрешилась неожиданно и странно – ожерелье отыскалось в опочивальне той, кому предназначалось. Если бы можно было обратиться к начальнице столичной стражи и привлечь её ресурсы для выяснения этого тёмного и запутанного дела, генерал сделал бы это. Но он не мог; и тайна так и осталась неразгаданной.

Северина ответила согласием на оба его предложения. Случившийся прошедшим вечером скандал лишь подогрел желание императрицы избавиться от недавней помощницы. Герцог поинтересовался деталями, и получил их в самых ярких красках от леди Августы, взамен вытребовавшей от него обещание написать письмо с тем, насколько благополучно они добрались до сердца Валлии – Галагата. Герцог пообещал – в лице Августы он получал почти бесценный информационный кладезь всех слухов, пикантных событий и скандальных связей при реннском дворе, а уж это давало ему такие неограниченные возможности, что Ликонт мог гордиться собой. Беспокоила только необыкновенная настойчивость Нивелийской леди, но пока что можно оставить всё, как есть: время было его союзником.

Скандал замяли; слово леди Марион против слова леди Августы. Синяя баронесса сослалась на странную готовность Нивелийки идти в чужую опочивальню – уж не затем ли, чтобы подбросить якобы ворованный браслет? Придворные не знали, кому верить – Марион, несмотря на царившую вокруг неё неприязнь, сумела создать себе авторитет уважаемой женщины, человека, который не станет бросать слов на ветер; в отличие от Августы, чей чёрный язык пугал даже самых влиятельных людей Аверона.

И всё же третий скандал за прошедший месяц стал последней каплей для Северины: чаша весов дрогнула, увлекая бывшую верную незаменимую помощницу вместе с собою вниз. Императрица пожелала отправить её подальше от двора – и предложение Ликонта пришлось как нельзя кстати. Синей баронессе были не рады в Авероне – по крайней мере, сейчас – а в Валлии для неё открыта, можно сказать, новая жизнь.

Северина прокрутила разговор в голове несколько раз, прежде чем позвать леди Марион – удивительно, но даже ей было сложно вести подобный разговор с баронессой, хотя императрица много лет, без всякого сожаления изгоняла неугодных придворных со двора.

Марион выслушала её с непробиваемым выражением лица. Как всегда, баронесса не высказала своего недовольства, не проронила ни слова против императорской воли, но Северина знала – в этот самый момент она потеряла самое главное, что было в её личной помощнице и телохранителе – преданность. В тот миг, когда императрица начала говорить, с каждым словом, от которого каменели черты посеревшего лица баронессы, она по капле теряла её верность, её лояльность к патронессе, её готовность порвать в клочья тех, кто угрожал бы авторитету, репутации, здоровью и жизни императрицы. И это оказалось тяжело.

– Скажи мне что-то, – не выдержала тогда Северина, устав ждать от неё реакции. – Марион!

Воительница смерила её взглядом – таким, каким она смотрела на Августу в моменты её диких выходок – и очень спокойно спросила:

– Что вы хотите от меня услышать, ваше величество?

И в тот миг Северина поняла, что доверительные разговоры остались в прошлом. Синяя баронесса могла молчать – но никаких слов не требовалось ей, чтобы осознать главное: Марион не забудет предательства и унижения, пережитого в рабочем кабинете императрицы. А значит, об этом нельзя забывать самой Северине, ведь жалость к неприятелю – самая худшая вещь из возможных. Она не могла считать отныне леди Марион другом, а значит, баронессе придется провести в Валлии долгие, долгие годы…

Марион вспоминала об аудиенции, сидя верхом на коне и в полном облачении. Она, как капитан столичной стражи, и её воины сопровождали делегацию до самого выезда из города. Это был последний день её службы у императрицы. Северина отпускала её домой, в фамильный замок Синих баронов, чтобы привести дела в порядок и должным образом подготовиться к переезду. Принцесса Таира с эскортом отправлялась в Галагат уже через три месяца – монархи спешили, заключая союз, едва выдерживая положенные церемонией сроки – а с ней отправится в путь и сама Марион.