Глава вторая

Я не имела право раскисать и падать духом. Из-за детей, из-за Мишутки. У него осталась только я, и ради него должна была вернуться в строй.

Полина знала, что случилось, и поддерживала меня, проявляя чуткость и заботу. Она всюду сопровождала нас с Мишуткой и в любую минуту могла прийти на помощь: ходила в магазин или приглядывала за братом, пока в магазин ходила я. Она играла с ним на детской площадке: усаживала к себе на колени, скатывалась с ним с горки, и его радостный визг был лучшей наградой за ее старания. Она повзрослела и стала сдержаннее, и у нас больше не было причин для ссор.

Сложнее всего мне было по ночам. Я долго не могла уснуть, вспоминая былые счастливые дни, и тот проклятый визит Гозело, который перевернул все с ног на голову и сотворил непоправимое зло с моей психикой. Я была уверена, что, если бы он тогда не пришел, все могло бы быть по-другому. Пожар случился в субботу, а в этот день Шандор мог быть у меня и остался бы жив. Я не могла знать этого наверняка, но вероятность такого исхода не давала мне покоя. Меня одолевало чувство вины, что поверила человеку, которого видела в первый раз в жизни, а Шандора заподозрила в коварстве.

Засыпая я тоже не находила успокоения. Мне снились тревожные сны, мне снился пожар. Я не видела в нем Шандора, но слышала его истошный крик, и резко просыпалась посреди ночи в поту и с тахикардией и не сразу понимала, где нахожусь. Дважды меня будила мама: я кричала во сне. Она забрала Мишутку к себе в комнату, а мне настоятельно рекомендовала сходить к психологу.

Но вместо психолога я позвонила Насте Веденеевой, своему тренеру по верховой езде. Она открыла собственный клуб и тренировала начинающих спортсменов. Я знала, как лошади могут взбодрить и отключить от дурных мыслей, а верховая езда вымотать физически, и поэтому решила снова вернуться к занятиям.

Настя была приятно удивлена, что за годы отсутствия, я не растеряла форм и практиковалась в другом месте. Ей как любителю лошадей и верховой езды это весьма импонировало, и мы сблизились даже больше, чем до моего отъезда из Краснодара.

Пару раз я встретилась с Денисом. Никогда бы не подумала, что у нас могут быть столь похожими судьбы. Он поддерживал меня, учил жить по-новому, одобрял мои занятия в конном клубе и говорил, что любое увлечение – это хороший способ забыть о неприятностях.

Юля тоже не осталась в стороне и развлекала меня в своей обычной манере. Вместе с детьми мы выходили на любые городские мероприятия и это помогало отвлечься от горестных мыслей. Я была благодарна ей за участие, и охотно принимала все ее предложения.

Она не спешила поделиться со мной переменами в жизни, и, когда на прогулке в парке у нее закружилась голова, я за нее испугалась. После смерти Шандора, я стала чересчур тревожной и ранимой и заподозрила самое худшее. Чтобы развеять мои опасения, Юля созналась, что беременна. Несколько лет у них с Сашей не получалось зачать второго ребенка, и она отчаялась снова стать матерью, как вдруг ее молитвы были услышаны, и тест на беременность показал две полоски. Срок был невелик, и она не спешила кому-то об этом рассказывать. Я пообещала сохранить новость в тайне до тех пор, пока она не решится повестить остальных, но чистосердечно порадовалась за них с Сашей. Юля любила детей, и роль заботливой матери подходила ей больше, чем роль строгого завуча в школе, и с этим она не могла не согласиться.

Когда выдавалось свободное время, я бралась читать книги: те, что приобрела у Глеба. Но не все подряд, а только самые интересные для меня фрагменты истории.

Не оставлял без своего внимания и заботы меня и отец. Он приглашал нас с детьми в гости, и мы приятно проводили время за настольными играми. Самыми увлекательными из них были «Тик-так-бум» и «Активити». Мишутка не участвовал в игре, потому что был ещё мал, но тоже веселился, наблюдая за тем, как мы передаём «бомбочку» по кругу, называя слова на определённый слог, или как изображаем что-то без слов.

Но вместе с ним мы играли в «Башню». В этой игре нужно было вытаскивать бруски и не разрушить всю конструкцию. У него это не получалось, но крах его не огорчал, а наоборот веселил. Это означало, что можно было построить башню заново, а ему строительство нравилось больше, чем сама игра.

Маша перестала запрыгивать к отцу на колени, как это случалось, когда она была маленькая, и не так часто встревала в наши с ним беседы. Но каждый раз, когда мы уходили от них или прощались где-нибудь на улице, она прижималась к нему, словно давала мне понять, что он остается с ней, и в этом ее преимущество передо мной. Я стала относиться к ней снисходительнее. В моей жизни произошла трагедия, и ревность на фоне нее стала ничтожной и пустой. Главное, что отец с нами, он любит нас обеих, и его любовь нельзя делить на части. Она одна – на всех.

Свой день рождения я провела как обычный день и гостей не собирала. Все понимали мое нежелание что-то праздновать и ограничились лишь телефонными звонками. Но мама все равно испекла мой любимый «Рыжик» и приготовила пару салатов. Мы скромно поужинали вчетвером, я задула свечку на торте и загадала желание. Мне хотелось, чтобы одна одиннадцатилетняя девочка, которая в этот день тоже не отмечала свой день рождения, однажды позвонила и снова впустила меня в свою жизнь. Сбудется оно или нет, я не знала, но надежда грела мое сердце и заставляла его биться быстрее. Я чувствовала ответственность за ее судьбу и судьбу ее сестер, и все больше проникалась ощущением, что у меня не двое детей, а шестеро, и все они нуждались во мне.

Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.

– Помогите, – донеслось до меня из-под завала.

– Шандор, это ты? – удалось мне заговорить.

– Лизавета? Да, это я, спаси меня.

Мной овладело безумие, и я начала неистово отбрасывать одну обгоревшую головешку за другой. Неожиданно головешки стали огромными и тяжелыми бревнами, но я будто не чувствовала их веса – во мне пробудились внутренние силы, и они руководили моими движениями. В ноздри все глубже пробирался дым, и я была на грани обморока. Но не могла упасть, не могла погибнуть, иначе Шандора никто не спасет. У него есть только я.

И вдруг замерла, чтобы перевести дыхание. Я обнаружила, что стою по колени в пепле, который затягивает меня в пучину точно болото. Передо мной все та же обгоревшая груда деревяшек, которая нисколько не уменьшилась, а чудесным образом восстановилась. И звуки из-под нее уже не слышны. Начала громко звать Шандора и умолять не уходить. Я рядом, я помогу, надо только держаться. И снова бросалась разгребать завал.

Проснулась я от прикосновения теплых рук к моему телу, которые прижимали меня к себе. Мама. На прикроватной тумбе горел светильник, а в детской кроватке было пусто. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, что Мишутка спит с мамой, и поводов для тревоги за него нет.

– Что-то твоя верховая езда не помогает, – сказала мама, когда я пришла в себя. – Сходила бы лучше к психологу. Есть же у Андрея знакомые в этой сфере.

– Какое сегодня число? – игнорируя слова мамы, спросила я.

– Четырнадцатое июля.

– Значит, завтра у Шандора сорок дней. Мне нужно поехать к нему на могилу.

– Лиза, ты и так сама не своя, сон потеряла. Зачем лишний раз бередить раны?

– Мама, его душа еще здесь, и она хочет мне что-то сказать. Сегодняшний сон приснился не просто так. Он просил меня спасти его. Я не знаю, что это значит, но я не успокоюсь, пока снова не съезжу к нему на могилу и не поговорю с ним.

– Ты несешь какой-то вздор. С кем ты собралась говорить? Шандор мертв.

– А если нет? Он просил спасти его. Вдруг он лежит, погребенный в завалах, и никто его не достал. Я даже не спросила Глеба, с открытым или закрытым гробом хоронили Шандора, видел ли он сам его после пожара. А если от Шандора ничего не осталось, и в гробу был только пепел? И вдруг это не его пепел?

– О, Господи, все еще хуже, чем я думала. Утром позвоню Андрею, тебе нужна медицинская помощь.

– Мама, ты не понимаешь? Все сны не спроста. Я тебе никогда не говорила, но несколько раз в жизни мне снились вещие сны. А вдруг эти сны тоже что-то значат?

Мама взяла меня за плечи с двух сторон и чуть встряхнула.

– Они значат только одно: ты не хочешь отпустить Шандора. Но тебе надо признать, что он умер и его больше нет. Перестань мучить себя. Смирись и подумай о сыне. Ему нужна здравомыслящая мать.

– Я все равно поеду туда на сорок дней, – высвобождаясь из рук мамы, сказала я твердо.

– Ох, Лиза, не кончится это добром.

– Мама, ты постоянно об этом говоришь и только привлекаешь беду.

– Что ты собираешься делать в селе?

– Сначала я схожу на кладбище, а потом к Глебу. Мне нужно с ним снова поговорить и до конца выяснить все обстоятельства гибели Шандора.

Мама всплеснула руками, но больше не стала со мной спорить. Она знала, что, если я что-то задумала, меня не переубедить. Она ушла к себе в комнату, а я взяла фотографию Шандора, которая стояла на прикроватной тумбочке, и внимательно всмотрелась в его глаза. Словно они могли мне что-то сказать. Может быть мама права, и я действительно не хочу отпустить Шандора, но и не реагировать на знаки тоже не могла. Шандор просил меня спасти его, и я должна понять, что это значит.

Я снова в поселке Шандора, только в этот раз доехала на такси до кладбища. На мне то же черное платье и туфли, что и месяц назад. Другое бы здесь было неуместно. Я не стала надевать косынку, спрятавшись лишь за черными очками, и легкий ветерок трепал мои локоны.

Раннее солнечное утро еще хранило остатки ночного дождя: земля была сырой, а воздух влажный и свежий. Наравне с радостным щебетанием птиц слышалось воронье карканье, которое будто бы напоминало, что и среди жизни может быть смерть. На могилах Шандора и Джофранки те же кресты и венки, только выгоревшие на солнце, те же фотографии.

Я положила на могилу Джофранки две гвоздики, а Шандору – розу. Одну, бордовую. Возможно, так не принято, но не могла взять две. Для меня он один. Навсегда.

Около могилы Джофранки установили деревянную лавку, которой прежде не было, и я села на нее, устремив взгляд на фотографию Шандора. Он также улыбался, но улыбка была чужой и не отзывалась в моем сердце. Если бы он нахмурил брови и чуть сжал губы, в нем было бы больше от того Шандора, которого я знала. Казалась незнакомой и расслабленная покатость его плеч… Разве он такой на тех фотографиях, которые остались у меня после фотосессии? Нет, здесь он совсем другой.

Я вернулась мыслями в свой сон, и в голове пронеслась безумная затея: а что, если взять лопату и раскопать могилу? Не это ли мне снилось? Я искала Шандора под завалом, но может быть завал – это могила, и нужно рыть ее. Я встала с лавки и огляделась, словно в поисках лопаты, но ничего не нашла. Тогда я напрягла слух: все также пели птички, где-то вдали каркали вороны, доносился шум автомобилей, мчащихся по трассе. Но ни одного звука, напоминающего человеческий голос, я не услышала. Что же делать? Рыть землю, ломая ногти и истязая свои руки, как это было во сне? Ох нет. Это безумие, святотатство и преступление. Меня посадят, мои дети останутся без матери, и я ничем не смогу помочь девочкам Шандора.

Что мне остается? Привлечь власти? Но если я буду основывать свои подозрения на кошмарном сне, меня отправят в психушку и будут правы. Я и в самом деле схожу с ума. Вот же крест и даты жизни Юрия Слободы. Кто бы стал хоронить вместо Шандора другого человека? Как бы тогда жил сам Шандор, кем бы он был без документов? Нет, все мои домыслы безумны.

Но почему Шандор просил о спасении? Или я неправильно истолковала его слова? Вдруг в спасении нуждается не он, а его дети. Но что может им угрожать? Выдать замуж сейчас Гозело их не может, они еще малы. Сосватать? Это еще ничего не значит. Что другое может им грозить?

И вдруг меня осенило. Школа. Дед может запретить Динаре учиться. Он считал, что это ни к чему мальчику, а девочке и подавно. Если он запретит Динаре учиться, кто его остановит? Никто. И никакие органы власти не помогут: цыганские дети мало кого волнуют. Ох, девочки, что же делать?

Я погрузилась в размышления и потеряла счет времени. Лишь припекающее спину солнце вернуло меня в реальность: прошло больше часа. Нужно было уходить. Могли прийти родственники Шандора, но лучше бы с ними не пересекаться.

Я подошла к кресту, насколько это позволяли окружавшие его венки, и коснулась рукой фотографии. Погладила Шандора по волосам, очертила контур его лица, провела пальцем по его губам, оставляя прозрачные полоски на грязном стекле.

– Я что-нибудь придумаю. Я спасу твоих девочек. Спи с миром.

Глаза и губы продолжали улыбаться. Он меня не слышал.

– Прости меня. Мне пора, но я приеду еще.

Я повернулась, чтобы уйти, подняла глаза и… остолбенела. Неспешным пружинящим шагом ко мне приближался он. Его задумчивый взгляд, направленный в землю на несколько шагов вперед, и сдвинутые к переносице брови, как отражение моих недавних мыслей, воплотились в реальном человеке. Или он мне мерещился? Небрежная густая бородка и свободно развевающиеся на ветру волосы окунули меня в прошлое, где я пропускала его кудри сквозь свои пальцы и терлась щекой о его щетину. Как давно это было и как недавно. Черная рубашка с расстёгнутым воротом и закатанными до локтей рукавами порывами ветра очерчивала его фигуру и мне казалось, я узнавала в ней каждый мускул. И мое сердце снова разгонялось как болид и мчалось в счастливое будущее.

Но сама я стояла и боялась пошевелиться. Одно мое движение, и мираж рассеется. А я так хотела, чтобы он был настоящим… живым. Голову закружило, и я сделала взмах рукой в сторону креста. Хотела за него ухватиться, но нащупала его не сразу. Мои действия привлекли внимание мужчины, и я ждала, что его образ растворится. Но вот он поднял глаза, и на его лице промелькнуло едва уловимое удивление. Он снизил шаг, и только когда остановился в трех метрах от меня, я пришла в чувства и заставила себя моргнуть.

Это не Шандор, это его брат. Но как он похож на того, кто лежал в земле!

– Здравствуйте, – поздоровался он.

О нет, у него и голос тот же! Я смотрела на него и пыталась увидеть хоть что-то, что отличало бы его от Шандора, но кроме густой бороды других отличий не замечала.

– Здравствуйте. Вы – Тамаш?

– Да, вы знали моего брата?

– Знала.

– Кто вы? Вы из нашего села?

– Нет, я не местная. – На его лице промелькнуло недоумение. Как, впрочем, и на моем. – Вы не догадываетесь, кто я?

– А должен?

Я сняла очки, сделала пару шагов в его направлении и позволила ему лучше меня рассмотреть. Он видел мою фотографию, он не мог меня не узнать.

– В семье Шандора все обо мне знают.

– Шандора? Как странно вы его называете.

Я чуть улыбнулась.

– Не обращайте внимание на мое произношение. Это ошибка, ставшая привычкой.

– Так кто же вы?

– Я близкий друг вашего брата. Очень близкий друг…

Я надеялась, что он поймет, о чем я говорю, но, судя по выражению его лица, мои надежды были напрасны.

– Вы придете помянуть Шандора в наш дом? Его друзьям всегда рады.

– Нет, боюсь, я исключение, – невесело улыбнулась я и добавила, желая внести ясность: – Я была его любовницей. Странно, что вы об этом не знаете. Шандор говорил, вы в курсе.

Неужели он солгал? Но зачем?

Тамаш еще сильнее свел брови на переносице, как будто недоумевая, как мог пропустить эту информацию.

– Простите мое замешательство, – сказал он. – Дело в том, что несколько дней назад я вышел из больницы. Я тоже пострадал на пожаре: повредил голову, получил ожоги и не всех узнаю.

Теперь пришла пора мне удивляться его словам, но они многое мне объяснили.

– Вы потеряли память?

– Скорее да, чем нет. Иногда бывают кратковременные прояснения, но по большому счету, они ни о чем.

– Это ужасно. А что говорят врачи?

– Они сказали, что возможно со временем память восстановится. Нужно вернуться домой и разговаривать с людьми, которые меня знают. Это должно помочь в выздоровлении. Но пока все как в тумане.

– Мне жаль, – сказала я, а в голове только один вопрос: «Почему он, а не Шандор?»

Я опустила глаза, чтобы скрыть свою досаду, и неуверенно потопталась на месте, не зная, как обойти его и распрощаться.

– Как вас зовут? – спросил Тамаш.

– Елизавета. – Я снова устремила на него глаза. – Но вы можете называть меня Лизой.

– А я Тамаш.

– Я знаю. Шандор много про вас рассказывал. Только я представляла вас другим.

– Каким?

– Я знала, что вы близнецы, но почему-то считала, что если бы увидела вас, то заметила бы разницу. Но вы так похожи.