Глава первая

Я ехала на такси в поселок, в который, как мне казалось, нога моя никогда не ступит. Молодой кавказский таксист всю дорогу эмоционально разговаривал на своем языке с кем-то по телефону, и от его трескотни у меня заболела голова. А может не только от этого. В машине тихо играла веселая кавказская музыка, которая совсем не соответствовала моему настроению, работал кондиционер, но меня всякий раз бросало в жар, когда я вспоминала, куда и зачем еду.

Вдруг мужчина вскрикнул, резко нажал на тормоза и, несмотря на то, что я была пристегнута, меня отбросило вперед, так что я ударилась головой о подголовник переднего сидения. С глаз слетели солнцезащитные очки. По инерции я вернулась назад и с испугом огляделась по сторонам, пытаясь понять, что послужило причиной резкого торможения. Мы стояли на узкой проселочной дороге и никаких препятствий не наблюдалось.

– Ой, простите, девушка, я случайно, – сказал он с кавказским акцентом и обернулся ко мне всем корпусом, сбросил звонок и устремил на меня испуганный взгляд. – Такой новость, такой новость! У меня сын родился! Три девочки и вот сын! Поздравьте меня.

Я выдавила из себя улыбку и, поправляя на голове съехавший платок, поздравила, как он и просил. А на глаза навернулись слезы. Я быстро надела очки и уставилась в окно.

Мне было знакомо его чувство. Шандор тоже радовался сыну. Сыну, которого так и не увидел. И не увидит никогда.

– Давайте уже поедем, – выдавила я из себя, – мне еще нужно успеть до поезда вернуться в город.

Боковым зрением я заметила, как мужчина пробежал по мне глазами, будто только сейчас разглядел меня.

– Простите, пожалуйста, у вас что-то случилось? Вы вся в черном…

Вот только этого не надо. Поезжайте уже… Но из моего рта не вырвалось ни звука. Вместо этого я плотнее сжала губы и махнула ему рукой, указывая двигаться вперед. Таксист, в очередной раз извинившись, развернулся лицом к рулю и тронулся в путь.

Всю оставшуюся дорогу мужчина молчал, и это позволило мне успокоиться и убрать жжение с глаз. Вот если бы еще можно было избавиться от него в сердце… Но этот орган жил сам по себе.

Едва я вышла из такси и захлопнула дверь, как машина рванула с места. Она сделала крутой разворот, подняв пыль с дороги, и помчалась прочь из села. Словно промедление могло стоить жизни. Я бы сделала то же самое, если бы моя цель не была иной.

Улица передо мной была пустынна, и я бы решила, что в поселке, кроме петухов и собак, никто не живет, если бы издалека не доносились строительные звуки: гудел и визжал электроинструмент, который как червь вгрызался в ухо, и слышался стук по дереву, а для меня все равно, что стук по крышке гроба.

Из двора ближайшего дома поднимался дым, наполняя воздух тошнотворными ароматами жареного мяса. Кто-то готовил шашлык. Возможно, у хозяев праздник, и придут гости. Или поминки. Люди умирают. Так бывает.

Я вошла в закусочную с выцветшей на беспощадном солнце вывеской и ржавой решеткой на окнах. Скрипучая дверь и так называемая музыка ветра, которая была здесь совсем ни к чему, известили всех присутствующих о моем приходе. Мой нос учуял резкий запах пива, и за барной стойкой я увидела двух мужчин, потягивающих его из больших стеклянных кружек. Они окинули меня любопытным взглядом, переглянулись между собой, будто бы спрашивая, что за краля к ним явилась, и пожав плечами, потеряли ко мне всякий интерес. Они устремили взгляд на телевизор, где показывали куда более интересное зрелище – футбол.

Вдоль окна протянулась еще одна стойка с барными стульями, за которой сидели два подростка, которые пили «Колу» и ели чебуреки. Они лишь мельком взглянули на меня и вернулись к своим разговорам.

Куда большее удивление вызвало мое появление у женщины за барной стойкой, которая натирала не слишком чистой тряпкой пивную кружку. Мне в спину подул вентилятор, и глоток этой прохлады развеял запах пива перед моим носом.

– Здравствуйте, – поздоровалась я с ней, делая несколько шагов в ее сторону.

– Здрасьте, – не очень любезно ответила она. – Что-то желаете перекусить?

Я оставалась в черных очках, сквозь которые женщина пыталась разглядеть мои глаза, чуть вытягивая шею вперед, будто этот жест мог добавить ей зоркости.

– Нет, спасибо. Я хотела узнать, где мне найти Глеба. К сожалению, мне не известна его фамилия. Знаю только, что он дружил с цыганами. Ему где-то тридцать четыре года.

Женщина повернула голову к мужчинам. Они комментировали игру по телевизору и не обращали на нас внимание.

– Свиридов, это кажется к тебе! – крикнула она.

Я последовала за ее взглядом. Среди двух мужчин дальним оказался тот самый Свиридов. Светлые взъерошенные волосы, голубые широко посаженные глаза, круглое лицо с длинным прямым носом напомнили мне того мальчика, что я видела на фотографиях Шандора, которые он привозил на пятом курсе. Да, это, безусловно, был он.

– Ко мне?

Он удивленно воззрился на меня, внимательно изучая мое лицо. Потом спустился с табурета и приблизился. Он был высок, но ниже Шандора.

– Мы знакомы? – спросил он.

Я сняла очки и направила взгляд на Глеба. Видел ли он то фото, что показывала всем Софа? Или Шандор ему показывал? В любом случае, он должен был меня знать.

Через две секунды глаза Глеба округлились, дыхание перехватило, и он испуганно огляделся по сторонам.

– Давайте выйдем, – сказал он, схватив меня за локоть, и резко направился на выход.

Он вытащил меня на улицу – именно вытащил, другого слова не подобрать.

– Что вы здесь делаете? – тихо процедил он.

– Глеб, остановитесь! Отпустите меня!

Я вырвалась из его рук и надела очки, скрывая глаза от солнца.

– Ради бога, давайте отойдем туда, где вас не смогут увидеть.

– Глеб, мне нужно на кладбище. Вы можете меня проводить на могилу Шандора.

Он остановился, обернулся ко мне и вновь осмотрелся по сторонам.

– Вы приехали за сотни километров, чтобы попасть к нему на могилу?

– Что вас удивляет? У любви нет расстояния.

– Хорошо, я вам покажу, где он похоронен. После этого вы уедете?

– А что еще мне здесь делать?

– Идемте. Это недалеко.

Мы пошли по улице вдоль домов. Рядом с палисадниками прогуливались куры, что-то рыщущие в траве, во все горло орали петухи и в диссонанс им лаяли собаки. Глеб вынул пачку сигарет и зажигалку из кармана джинсов и закурил. Ветром сигаретный дым отнесло в мою сторону, и невольно я кашлянула. Он извинился и перестроился слева от меня.

По пути нам встретились люди: они поздоровались с Глебом и с любопытством поглядели на меня. Я не могла определить, были ли они цыганами и на их ли мы территории находились, и уточнила у Глеба:

– А где табор?

– Там. – Глеб ткнул большим пальцем себе за спину и кивнул головой женщине, которая с ним поздоровалась. – Но кладбище одно у всех. Только у цыган свой сектор.

– Глеб, расскажите, как это произошло.

– Вы Лиза? Могу я вас так называть?

– Конечно.

– Хорошо, – и он продолжил: – Все случилось вечером, когда стемнело. Как все началось, никто сказать не может: когда обнаружили пожар, уже все полыхало. Шандор и Тамаш бросились спасать лошадей. Потом люди заметили, что Шандор не выходит из конюшни, Тамаш кинулся за ним. Обрушилась балка. Пару ребят вытащили Тамаша, но Шандора спасти не смогли.

Я живо представила эту сцену: смертоносный огонь, бегущие из горящей конюшни лошади, их громкое ржание, и два самоотверженных брата, которые не могли оставаться безучастными, когда горело дело их отца. Шандор погиб во имя того, чем жила его семья, но не он сам. Оценил ли это кто-то из его родных? Стал ли он героем для своего отца сейчас, когда его уже нет?

– Кто-то кроме Шандора погиб?

– Нет. Только он. И кажется какой-то конь пострадал.

Господи, почему из всех цыган ты наказал именно его? Я знаю, что нехорошо желать смерти другим, и я никому ее не желаю, но если ты хотел кого-то забрать, почему из всех людей на Земле, ты выбрал его? Он был лучшим из нас, помечен тобой при рождении, чтобы нести в этот мир добро и благо цыганскому народу. А ты лишил Шандора жизни и не подумал о его бедных детях, которые остались во власти их коварного деда, и теперь он волен распоряжаться ими как посчитает нужным. Ах, дорогие мои девочки, я не дам вас в обиду, я обязательно вам помогу. Я пока не знаю, как, но я что-нибудь придумаю.

Мы вышли на безлюдную проселочную дорогу, где не было видно ни одной машины, и уверенно пошли по центру. Вдалеке я уже замечала очертания кладбища.

– Как его дочери пережили эту трагедию?

– Младшие не совсем понимают, что происходит, но ревут вместе со старшими.

– А мать Шандора? Как она это перенесла?

Глеб как-то странно посмотрел на меня, а потом устремил взгляд вперед.

– Сейчас вы все увидите.

Мы обогнули кладбище, где были похоронены русские, и дошли до цыганских захоронений. Вороны, как черные предвестники смерти парили над «городом мертвых», и попеременно каркали, точно переговариваясь между собой. От этих звуков холод глубже проникал в душу и сковывал внутренности.

Приблизившись к могиле, я увидела фотографию Шандора на деревянном кресте, и мне стало невыносимо больно. Словно до этого момента я не верила в происходящее, не верила, что он умер, и его больше нет. Но снимок размером с альбомный лист в рамке за стеклом, обмотанный проволокой вокруг креста, заставил меня, если не принять, то согласиться с тем, что Шандор ушел. Ушел навсегда. И наш сын никогда не увидит его живым, не услышит его голоса и не окажется на его руках. Шандор так и останется для него неодушевленной картинкой, и вина за это лежит на мне.

Слезы тонкой струйкой потекли по щекам. Я почувствовала слабость и ухватилась за Глеба, отворачиваясь от могилы. Глеб докурил сигарету и выбросил окурок, но я уловила слабый запах табака и пива, исходящий от него.

– Лиза, вам плохо?

– Я не могу поверить. Это невозможно.

– Смерть всегда сложно принять.

– Я не понимаю, как вы можете быть таким спокойным? Он был вашим другом!

– Внешне так не кажется, но мне тоже тяжело. Мы редко виделись в последнее время, но все детство и юность провели вместе. Он был мне как брат.

– Когда сделана эта фотография на кресте?

Шандор на ней был совсем не похож на себя. Я никогда не видела, чтобы он улыбался на снимках, а в его глазах отражалось столько безмятежности и свободы. Это ощущение усиливалось бескрайним простором полей за его спиной и размытыми силуэтами двух лошадей, прогуливающихся на пастбище. Даже его белая рубашка с открытым воротом гласила о раскованности и легкости, которые не соответствовало образу известного мне Шандора.

– Лет пять назад, не больше. В тот день они праздновали какой-то день рождения у себя в таборе.

– Вы можете показать мне книги, которые Шандор брал у вас читать? Они еще существуют?

– Да, Шандор бы не позволил мне от них избавиться. Он даже подумывал их у меня выкупить.

– Выкупить?

Я отпустила Глеба. Разве у друга выкупают книги?

– Вы читали их? – спросила я.

– Нет. Мне не очень интересна история.

– Почему вы просто не подарили их другу? – немного жестко спросила я, глядя сквозь очки в глаза Глебу.

– Это очень дорогие энциклопедии. Я мог бы подарить одну, но Шандор хотел иметь полное собрание.

Что-то внутри меня отказывалось принимать оправдания Глеба за норму, и я крепче стиснула зубы, чтобы не выразить ему свое возмущение. Я не понимала, как можно продавать другу книги, которые достались тебе совершенно бесплатно, никогда тобой не читались и были тебе не нужны. Другу, у которого четверо детей.

– Сколько они стоят? – поинтересовалась я твердым тоном.

– Я не узнавал их стоимость, но, когда они достались нам в наследство, говорили, что они очень дорогие.

– Назовите вашу цену, и я куплю их у вас. Прямо сейчас.

– Мне надо подумать.

– Думайте быстрее.

– Может, тысяч сто.

– Сто тысяч за книги?!

– Да, там двенадцать томов, и как я сказал, они очень ценные.

Я повернулась к могиле Шандора, посмотрела на его улыбающееся лицо. Ради тебя, любимый. Все, что угодно, за любую цену.

– Хорошо, я куплю эти книги за сто тысяч. У вас есть банковская карта?

– Да.

– Я могу забрать энциклопедии сегодня под расписку, а деньги перечислю в ближайшее время? Дайте мне реквизиты карты.

– Извините, но вечером деньги, утром стулья.

Я не смотрела на Глеба, но все равно отвернула голову, чтобы он не заметил, как мне был неприятен этот торг. И это здесь, на могиле его друга!

Невольно я посмотрела на соседнюю могилу и… обомлела. Еще один свежий крест, окруженный венками, на котором табличка: «Слобода Анна Васильевна (Джофранка)» и годы жизни: «10.09.1952 – 15.05.2014», а ниже ее фотография в такой же рамке, как у Шандора. Джофранка тоже умерла? Запись сообщала именно об этом: меньше месяца назад. Так не бывает, чтобы два близких и родных человека ушли один за другим. Это какой-то кошмар!

Вороны раскричались еще сильнее, и в их карканье я услышала издевательский смех.

– Глеб, я не ошибаюсь, это мама Шандора?

– Да, все верно.

– Что случилось?

– Она болела. Шандор бился за ее жизнь целый год, но все тщетно. Исход был ясен сразу, однако он до последнего надеялся на чудо.

– Что у нее было?

– Рак поджелудочной. Ей делали операцию, но уже пошли метастазы и надежд на исцеление не было никаких. Именно из-за ее болезни он не смог выкупить у меня книги. Все деньги шли на ее лечение.

Я думала хуже, чем есть, мне уже быть не может. Но я ощутила себя настолько раздавленной и ничтожной, что мне и самой захотелось умереть. Весь год Шандор заботился о своей матери и не хотел с ней расставаться. Я же бросила его, подозревала в подлости и не понимала, как он мог игнорировать меня и сына столь длительный срок. Я думала только о себе. Неудивительно, что в нашу последнюю встречу он меня презирал. О, Шандор, прости меня!

Я стала падать, но Глеб меня подхватил.

– Лиза, нужно уходить. Это зрелище не для слабонервных.

Я уже не помню, как дошла до поселка, как мы попали в дом Глеба. В себя я пришла только, когда выпила стакан воды и почуяла запах табака. Вероятно, Глеб курил и в доме. Я сидела за столом с клетчатой скатертью, справа от меня окно с легкой занавеской.

– Вам лучше? На вас лица нет.

Я скинула платок и очки и смотрела в пустоту.

– Мы ужасно расстались. Я так виновата перед ним. И то, что это никак не исправить, рвет меня изнутри. Как мне с этим жить, Глеб?

– У вас есть сын. И дочь, кажется. Надо жить ради них.

– Да, вы правы.

Я снова припала к стакану с водой. Прошедшая неделя была самой сложной в моей жизни. Я помню ее только урывками. Агония, жгучая боль и зияющая дыра в сердце, которая не затянется никогда. И уйти бы следом, но Миша держит меня на этой земле. Я ему нужна. И не только ему.

– Глеб, я хочу увидеть Динару.

– Зачем? – встревожился мужчина, опускаясь на соседний стул. – Вы сказали, что сходите на могилу и уедете.

– Я уеду, но сначала хочу увидеть девочку. Приведите ее сюда.

– Зачем, Лиза? – повторил Свиридов.

– Мне нужно с ней поговорить, поддержать ее.

– Лиза, прошу вас не надо. Девочкам сейчас очень тяжело, они остались без отца, и не нужно ворошить их раны.

– Пожалуйста, Глеб, – я вцепила в его плечо и посмотрела на него умоляющим взглядом, чувствуя, как слезы подкатили к глазам. – Я должна ей все объяснить, и сказать, что я их не забуду и обязательно что-нибудь для них сделаю. Я знаю, что Шандор бы этого хотел.

Он несколько секунд взволнованно смотрел мне в глаза, а потом выдохнул и сдался:

– Хорошо, я схожу за ней. Но если рядом будет ее дед, я ничего не смогу сделать.

– Попробуйте, вдруг получится.

Он ушел и перед уходом попросил на улицу не выходить, и, если вдруг кто-то придет, сказать, что я его дальняя родственница. Я согласилась быть кем угодно, только бы он скорее привел Динару.

Пока он отсутствовал, я обвела взглядом комнату, в которой находилась, но не запомнила ничего, кроме небольшого старенького серванта с полками, на одной из которых книги, и именно они вызвали мой интерес. Я подошла к ним и быстро сосчитала выпирающие темные корешки. Двенадцать штук! Это те самые фолианты, которые читал Шандор! Я открыла дверцу серванта и вынула одну из середины. Все, как и описывал Шандор: золотые буквы, позолоченные торцы. Я открыла книгу и пролистала несколько страниц, провела по ним руками, словно хотела ощутить тепло рук Шандора, который их когда-то касался, въедливо прошлась по тексту, представляя, как его глаза бегали по строчкам, откладывая в голове описываемые события. Она действительно была написана на доступном языке и подходила для детского чтения. Для себя я решила, что когда-нибудь их прочитает и наш сын.

Вдруг на бумагу упала капля воды, и в этом месте листок слегка покоробился. Моя слеза. Я быстро вытерла глаза и аккуратно промокнула лист вафельной салфеткой, которая висела на спинке стула.

Я оставила книгу раскрытой, дав ей возможность немного подсохнуть, а сама тем временем выглянула в окно в надежде увидеть в нем Глеба, возвращающегося с Динарой. Но оно было обращено на огород и кроме ухоженных грядок с высокой ботвой я не увидела ничего интересного.

Тогда я написала сообщение Марку и спросила у него, не займет ли он мне денег. Он обычно отвечал довольно быстро, и этот случай не стал исключением. Марк выведал для чего мне нужны деньги и немного оторопел от стоимости книг. Он обеспокоился тем, что меня хотят развести и предостерегающе просил быть аккуратнее.

– Марк, – написала я ему, – я купила бы их за любые деньги, даже если бы мне пришлось заложить свой дом в Витязево. Не переживай, я тебе все верну. Но не сразу.

Он не стал спорить, понимая, что я не в том состоянии, чтобы кого-то слушать, и лишь попросил черкануть ему номер карты, на которую сделать перевод. Я написала ему оставаться на связи, в ближайшее время вышлю ему всю информацию.

Скоро вернулся Глеб, но один. В который раз за этот день внутри у меня все оборвалось.

– Где Динара?

– Она отказалась идти со мной.

– Вы сказали ей обо мне?

– Да, но она не пошла.

– Почему?

– Она не объяснила, но заплакала.