© Международный Центр Рерихов, 2024

1. Н.К.Рерих – З.Г.Лихтман, Ф.Грант, К.Кэмпбелл и М.Лихтману

2 января 1937 г.

[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 125

Дорогие наши Зин[а], Фр[ансис], Амр[ида] и Мор[ис],

Читали Ваши письма – от Зин[ы] от 7–14 дек[абря] и от Фр[ансис] и Мор[иса] от 15 дек[абря] – читали и вместе с Зиной восклицали: «Живем в стране чудес!» Получается какая-то ЧУДОВИЩНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ. Леви может взламывать замки и красть документы и чеки – и это признается, по-видимому, правильным. Белокурая^[1] может лжесвидетельствовать – и это признается, по-видимому, правильным. Черная^[2] может клеймить картины фальшивыми штемпелями – и это, по-видимому, признается правильным. Преступное трио может красть, лжесвидетельствовать, клеветать, кощунствовать, и все это, по-видимому, признается правильным. Когсда же кто-либо из Вас хочет сказать слово в оправдание, его резко останавливают и даже не вносят в рекорды следствий. Наконец, что же это такое и почему даже показания свидетелей-очевидцев не производят никакого впечатления? Точно бы кем-то таинственным зловеще предуказано во что бы то ни стало считать всех белых черными, а черных – белыми. В воздухе повисает какое-то странное предложение – отказом от преследования клеветы купить помощь в деле о несправедливо взимаемых с нас налогов. Может получиться такая невообразимая вещь, что, отказываясь от дела клеветы, можем навсегда остаться «спайем»^[3]. А помощь врагов в деле несправедливо взимаемых с нас налогов – не окажется ли в конце концов, что дело о налогах повиснет в воздухе, а наименование «фродом»^[4] останется? Может быть, где-то имеются люди, для которых честь и достоинство являются какими-то отжившими, ненужными в наш «практический век» понятиями. Но не убоимся показаться этим людям архаическими, ибо будем защищать честь всеми силами. Обратите внимание, какое ужасное предложение уже приближается. Предлагается ценою чести купить проблематическую «помощь» в освобождении от несправедливо потребованных налогов. При этом все отлично знают, что отказ от чести требуется единственно потому, чтобы обелить недопустимые поступки Глиина. А в деле несправедливых налогов кто же будет помогать – ведь помогать будет сам доносчик. Когда Вы взвесите все эти обстоятельства, то каждый подумает – какие же ужасные страницы вносятся в рекорды истории! Ведь все то, что Вы нам пишете, и наши слова Вам – это не будут случайные письма, затем брошенные в корзину хлама. Нет, это будут страницы позорной истории, и надо удивляться тем законникам, которые могут так легко ставить на карту чужую честь и достоинство. Можно приводить цитаты из Конфуция, Ювеналия, Шекспира и многих других о том, что клевета хуже убийства. Во Франции только что доведен до самоубийства оклеветанный министр Салангро^[5]. После этого прискорбного случая, потрясшего общественное мнение, спешно был проведен строгий закон, карающий клевету. Вы знаете, что Юсуповы получили полное удовлетворение в английском суде за клевету в фильме^[6]. Много примеров можно приводить, когда общественное мнение и суд возмущенно осуждали клеветников. Почему же только в нашем деле клевета неосуждаема? Почему же так легко предлагается ценою чести купить какую-то проблематическую помощь в деле, в котором мы правы стопроцентно? Вероятно, Вы все четверо в один голос ответите, что Вы-то все это понимаете и горсть наших друзей это тоже понимает, но, мол, «местные обычаи времени» таковы, что честь считается наименьшим обстоятельством. Насколько несправедлив и бездушен должен быть человек, который бы признал все действия преступного трио превосходными, а все Ваши доводы ничтожными и даже неверными.

Хочется как-то еще яснее и еще проще кому-то сказать о происходящей НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ. Нам предлагают два года выда[ва]ть по пять тысяч с условием, чтобы мы перестали называться людьми. Не лучше ли было бы предложить по три тысячи, чтобы эта сумма более напоминала 30 сребреников? Наверное, со временем, когда кто-то прочтет все наши письма, он подумает, что в какое же такое средневековье могло происходить настолько несправедливое отношение. Вор похищает из-под замка чеки Мориса. Все улыбаются и, вероятно, считают это злодеяние прекраснейшим поступком. Даже суд не протестует против такого воровства, хотя этим самым проступком и сам суд должен быть оскорблен, ибо в этом взломе запертого хранилища во время инджанкшэна^[7] заключено оскорбление самого суда. Неужели преступное трио находится в таком исключительнейшем положении, что ни [за] какое преступление с них не может быть взыскано? В таком случае действительно прав Плаут, говоря, как Вы пишете, что преступники могут подсыпать в еду толченое стекло. После всего происшедшего и это предположение перестает быть диким. Очевидно, все возможно. Какие-то таинственные темные силы разрешили преступникам любые преступления. Происходит какая-то непостижимая несообразность. Всюду культурная работа приветствуется, но лишь в случае трио ничто культурное не принимается во внимание. Выходит, что всякая культурная работа в этом историческом судоговорении считается чем-то ничтожным, самым наипоследним; Вам всем бросают в глаза, что все мы какая-то шайка ничего не стоящих, никогда ничего не сделавших людей. Нам всем противопоставляется подложный Гейдельбергский доктор, который, как оказывается, от колыбели уже был знаменитейшим культурнейшим деятелем, читал лекции, оканчивал университеты, украшен многими дипломами и всегда от рождения был знатоком искусства. Все это Вы со скорбью сообщаете в Ваших письмах. Так пишется история. А где же Баттль, Копланд, Вагнер и все те справедливые люди, которые многократно производили оценку культурной работы? Может быть, все они просто не знают происходящего, не уведомлены вовремя или введены преступниками в грубое заблуждение? Разве не удивительно, что, как пишут Фр[ансис] и Зин[а], судья Вассерфогель признал, что он был введен в заблуждение, но никаких следствий этого признания, видимо, не произошло. Вот если бы все судьи проявляли бы такое прямое благородство, как Маккук, то, наверное, справедливость выявилась бы.

2 янв[аря], вечером

Получена Ваша телеграмма об условиях. Конечно, трудно себе представить, как могут совместиться все эти условия, указанные в телеграмме. Как могут существовать две школы рядом, как будет обеспечен Музей – все это, наверное, будет обсуждаться очень долго. Впрочем, затяжной характер и предполагался, и был Указываем. Странно, что вопрос манускриптов не помянут. Нужно думать, что всем настолько ясно, что эти записи были сданы лишь на хранение, что было бы даже странным говорить о каких-то компенсациях за это хранение. Ведь о сохранении манускриптов было поминаемо и в минутсах^[8], и [в] переписке, да и Вы все достаточно знаете, что они были лишь на хранении. Теперь обратимся к еще более странному вопросу, а именно что мы должны прекратить дело о клевете и за это нам проблематически помогут с делом о несправедливо требуемых налогах. Возьмем максимум того, что допустимо. Положим, что мы откажемся от двухмиллионного иска за клевету о каком-то «шпионаже». В таком случае газета должна в приемлемой для нас форме поместить всюду, где прошла заметка «Юнайтед Пресс», достойное опровержение, предварительно нами одобренное. Если газета «Солнце» не окончательно потеряла свое лицо, то ей будет весьма легко сказать, что она была введена в заблуждение, в чем и приносит свое извинение. Так поступил бы каждый порядочный человек. Но, во всяком случае, отказываться от этого иска можно, лишь когда воспоследует полное прекращение дела о налогах. Смешно говорить о какой-то вражеской кооперации в деле с налогами. Оно произошло от этих же врагов и должно быть ими же аннулировано, в чем мы должны получить письменную достаточную гарантию. Так же точно должен быть навсегда покончен вопрос о фиктивных 113 тысячах. Думаем, что Вы не поминаете этот вопрос в телеграмме опять-таки потому, что собственноручно подписанный Хоршем 8 дек[абря] 1924 года [документ] вполне аннулирует эту нелепую претензию. Но, во всяком случае, и по этому делу нужно получить новые исчерпывающие письменные гарантии. Не странно ли, что нам приходится говорить о вопросах, в которых мы правы стопроцентно? Лишь злоумышленная вражеская атака заставляет говорить о том, что всем нам и каждому ознакомленному с делом должно быть абсолютно ясно. Но, так или иначе, если все же придется говорить о прекращении преследования за клевету, то это можно сделать лишь на условиях, в этом письме помянутых. В этом же смысле мы и телеграфируем. Конечно, никто на свете не поймет, почему Юсуповы получили полнейшее удовлетворение за клевету, которая гораздо меньше марала их имя. Почему же мы, будучи абсолютно правыми, имея документ и от японского правительства, и от тиб[етского] правительства, и от князя Монголии, все-таки должны поступаться даже там, где, казалось бы, все обстоятельства за нас? Конечно, Вы прочтете это мое письмо всем друзьям, чтобы всем им была ясна моя точка зрения, которая вовсе не есть личная, но общечеловеческая. Еще раз вспомним, что покушение на честь хуже покушения на жизнь. Напишите нам, какие именно три вещи забрали на память С[утро], К[атрин] и Ст[окс], – нам нужно отметить эти номера.

Наверное, всякие переговоры о соглашении тоже примут затяжной характер. Ведь противники будут всячески запрашивать и выказывать свою аррогантность – в таком случае потребуется большая затяжка. Теперь Вы еще раз видите, насколько необходимо учреждение Общества, которое представит голос общественного мнения. Важно, чтобы само Общество состоялось. Ведь дело не только в инкорпорации, но в жизненности самого движения. Ведь и бывшее Р[ериховское] общество не было инкорпорировано, так же как не было инкорпорировано и Общество в Филадельфии, а все же они и до сих пор действуют, чему имеются доказательства. Непонятно, почему как бы предполагается Ваш выезд из дома – если стоимость квартир так упала, то, казалось бы, всякий может иметь комнату; впрочем, на месте Вам виднее. Прилагаем копию нашей телеграммы Вам. Из нее видите наше отношение, если соглашение все-таки должно состояться. Пожалуйста, отмечайте все новые враждебные выходки – нет ли в них состава клеветы. Нельзя не кончить опять призывом к единению. С каждым днем оно становится необходимее – без него все становится катастрофичным. Будьте едины, бодры и тверды.

Сердцем и духом с Вами,

Р[ерих]