4

Мама выхватывает фотографии у Рольфа из рук:

– Давай лучше я Белле покажу. Рольф, может, ты пока нальешь нам сангрии, пер фаворе?

Рольф исчезает в кухне. Мы с мамой сидим на диване от Йозефа Франка в их вилле типовой застройки. Она, как всегда, даже и не думала пользоваться какими-нибудь солнцезащитными средствами на Тенерифе. Загорелая кожа лоснится, лицо обгорело. Она считает, что если мазаться кремом от солнца, то за две недели не успеешь загореть. А какой смысл возвращаться домой после отпуска, если по тебе не видно, что ты побывала за границей? Мама показывает фотографию, на которой она запечатлена рядом с испанцем и ослом. На осле яркая шляпа с прорезями для ушей.

– Это милейший Педро, наш гид. А это… как же его звали? Рольф, как звали осла? – кричит мама в сторону кухни. – Как звали осла Педро? Донго? Донко?

Она листает дальше. Рольф на поле для игры в гольф с клюшками для гольфа, Рольф в клетчатых плавках, Рольф с чемоданами в аэропорту – она быстро перебирает фотографии одну за другой, но тут лицо ее расцветает.

– А это наш бассейн. Как же там было здорово! Нас обслуживала одна милая испанка, Марибель, так она приносила коктейли прямо к краю бассейна, а еще там были великолепные тапас – я уж не говорю про апельсины, просто фантастика, теперь я знаю, какими должны быть настоящие апельсины! А на берегу стоял Фелипе и готовил паэлью на открытом огне. Давил помидоры руками и бросал на огромную сковороду прямо на берегу, да вот же он!

Радостный старик-испанец с длинными усами в переднике позирует с осьминогом в руках. Он окружен туристами. Перед ним стоит жаровня с медной сковородой гигантского размера.

– Это было просто чудесно, вам со Стаффаном непременно нужно туда съездить!

– Мама, мы со Стаффаном уже два года как расстались, у нас с ним…

– Ах да, чуть не забыла, мы же тебе купили…

Мама исчезает в кухне и возвращается с огромным свертком в руках.

– С Рождеством, доченька!

Вслед за ней из кухни выходит Рольф с подносом, на котором стоит графин сангрии и пара мисочек. Я разворачиваю подарок. В свертке оказывается огромный вяленый окорок, прикрученный к какой-то зверской деревянной конструкции. Целая нога. Свиная ляжка с маленьким острым копытцем на конце. Пата негра, вяленая ветчина. Чтобы все это съесть, мне понадобится полгода, не меньше. И то, если я буду подкрепляться ею каждые полтора часа, раздаривать друзьям и угощать случайных попутчиков метро. Помимо окорока в свертке лежит длинный преострый нож с черной рукояткой.

– Спасибо большое. Вот здорово! А у меня вам ничего нет.

– Ничего, мы же договорились, что обойдемся без подарков. Нам просто захотелось привезти тебе что-нибудь с Тенерифе. Ну и тяжело же было его тащить! Он, между прочим, больше четырех килограммов весит. Переть такую тушу с Тенерифе! Тебе нравится?

– Да, спасибо огромное. И ножик, кажется, отличный.

– Еще бы, за такие деньги.

Рольф разливает сангрию по маленьким бокалам с голубой каемкой и расставляет на столе миски с зелеными и черными оливками.

– Правда, Рольф?

– Прости, я не слушал. Что ты сказала?

Мама выразительно смотрит на меня и закатывает глаза. Кидает оливку в рот, жует и кладет косточку на поднос.

– М-м-м, Тенерифе. Ой, что-то я все о себе и о себе, ты-то как поживаешь?

– Ничего, тружусь, разослала свое резюме с фотографией и суперделовым письмом по всем театрам и кинокомпаниям Швеции. Сто семьдесят шесть писем! А еще встречалась с Кайсой и…

– Динко! – восклицает она. – Точно, его звали Динко! Милейший Педро так гордился, что ему выпала возможность показать нам свой родной остров! Представляешь, он водил нас по ресторанам, куда ходят одни местные! Ты окорок на метро повезешь или хочешь, чтобы мы его завезли тебе на неделе?.. Дунко, по-моему, все же Дунко? Нет, не помню.

– Ах да, хотела вас спросить, вы не могли бы поездить со мной на машине, поучить вождению? Хочу немного потренироваться, чтобы не тратить безумную кучу денег. А то на мои средства особо не разгуляешься.

– Конечно, могли бы, правда, Рольф?

– Что? Извини, я не слушал.

Мама берет еще оливку. Отхлебывает сангрию.

– А еще там была восхитительная бодега, где готовили домашнюю тортилью, а во время сиесты мы всегда ели вот эти оливки, не хочешь попробовать? Прямиком с Тенерифе! Сразу чувствуется, что они созрели на солнце, а не в каком-нибудь старом грузовике.

Я делаю несколько глотков.

– Белла, так, может, тебя подбросить до дома? Вот и окорок завезем. Заодно можешь немного покататься по стоянке перед нашим домом. По-моему, отличная мысль, – говорит мама, собирая обрывки подарочной упаковки и ленточек. – Ты обратила внимание на бумагу? Правда, красивая? Я нашла ее в одной очаровательной деревенской лавчонке. Хозяйка – милейшая женщина, вдова, ее муж был рыбаком и погиб в море, да-да, ее звали София, такая милая, а какая чудесная колоритная лавочка со всякой всячиной, чего там только не было! Правда, Рольф?

Мама смотрит на него, ища поддержки.

– Да.

– Ты хоть слышал, что я сказала? Или просто так поддакиваешь?

Мама сердито допивает свою сангрию.

– Конечно, слышал!

– И что же я сказала?

Рольф смущенно ежится.

Мама встает с дивана.

– Дронко! – восклицает она. – Осла звали Сеньор Дронко! Точно! Милейший Дронко. Поехали, Белла, оставим Рольфа в покое, пускай здесь сидит со своими газетами двухнедельной давности. Я и выпила-то всего ничего, подумаешь, глоточек сангрии! Ай! – вскрикивает она, схватившись за поясницу. – Я себе радикулит заработала, пока волокла эту свинью через всю Европу. Я про окорок, не подумай, что про него, – добавляет она со смехом.

– Я, между прочим, все слышал! – отвечает Рольф.

5

– Номер шестьдесят четыре!

– Я! – отвечаю я и поднимаю руку.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Наконец-то моя очередь! Фойе театра «Сёдер» забито людьми, пребывающими в той или иной степени волнения, – кто-то делает дыхательные упражнения, кто-то сидит и зубрит текст. Может, мне надо было надеть что-нибудь более спортивное? Или располагающее к общению с детьми? Длинное хлопчатобумажное платье? Большинство девушек одето в свободные спортивные костюмы. На молодых людях, стоящих у входной двери, – видавшие виды костюмы и рубашки из секонд-хенда. Они дурачатся, обмениваясь дружескими тычками и остротами. Похоже, совсем не волнуются – знай скачут себе и ржут. Вот черт. Не дают сосредоточиться. Теперь я забыла все свои реплики! Да ладно, все будет хорошо. И нечего психовать. Сойдут и штаны со свитером. Текст я вызубрила наизусть. Чуть ли не весь сценарий.

Из всех пятидесяти трех театров, двадцати шести режиссеров, девятнадцати режиссеров по кастингу и семидесяти восьми кинокомпаний, получивших мое резюме, откликнулся лишь этот театр. Одно-единственное прослушивание. Причем об этом театре я даже не слышала. Театр «Годо». Судя по всему, они занимаются исключительно детскими постановками, с которыми гастролируют по стране. Как бы то ни было, если мне не достанется эта работа, с пособием можно распрощаться. Так что теперь – или никогда. Выбора нет. Я пытаюсь расслабиться, не теряя присутствия духа. Как там учит техника Александера? Актер должен быть собранным. Сфокусированным. И в то же время бодрым.

Я бегу за ассистентом сначала вверх по лестнице, затем вниз. Он открывает дверь и машет мне рукой, приглашая войти. Мы входим за кулисы. С потолка свисает длинный черный занавес. Он указывает на щель между тяжелыми складками и шепчет:

– Когда вас вызовут, выходите на сцену и надевайте театр.

– Что? Что вы сказали? – отвечаю я шепотом. – Какой еще театр? Что значит «надевайте театр»? Что это значит?

Тут из громкоговорителя раздается:

– Изабелла Эклёф, ваш выход.

Ассистент показывает мне большой палец и тихонько выходит. Я бегу за ним, открываю дверь и громким шепотом взываю вслед:

– Эй, что мне там надо надеть? Я ничего не поняла! Подождите!

Но он уже бежит вверх по лестнице, а из громкоговорителя снова слышится:

– Номер шестьдесят четыре. Номер шестьдесят четыре, Изабелла Эклёф, ваш выход!

Я выхожу на освещенную сцену и моргаю от света прожекторов. Я не вижу человека, сидящего в зале, который обращается ко мне в микрофон на южно-шведском диалекте:

– Прошу вас, Изабелла. Надевайте театр.

Я оглядываюсь по сторонам. Рядом со мной на сцене – белый стол, выхваченный лучом прожектора, на котором стоит красный домик с окошками и тряпичными лоскутами. Размером он где-то метр на метр и сделан из папье-маше. Кое-где выведены надписи: «Игра фантазии! Радость гармонии! Желание играть!», а с другой стороны затейливым шрифтом: «Позволь ребенку в твоей душе насладиться фантастическим путешествием внутрь себя!»

– Прошу вас, наденьте театр, – произносит голос.

Надеть театр? Как это? Я поднимаю домик. Внутри какая-то конструкция из проволоки. Я пробую надеть театр на голову. Проволочный каркас впивается в лоб. Я ничего не вижу. Прямо перед моими глазами болтаются два куска красного бархата.

– Итак, Матушка Театр поднимает занавес! – раздается из зала.

Я раздвигаю куски бархата в стороны и теперь хоть что-то вижу. Передо мной несколько человек, сидящих в центре зала, один из них наклоняется к микрофону и произносит:

– Пожалуйста, приступайте.

Я слегка откашливаюсь, чуть поправляю на голове театр, который чертовски режет лоб. Какое-то мгновение я собираюсь с мыслями, припоминая свои реплики, затем делаю глубокий вдох и начинаю:

– Я – Матушка Театр. Только вы, дети, можете меня видеть. Взрослые думают: «Подумаешь, какой-то старый дом, ничего особенного», – и просто проходят мимо, но вы, дети, обладаете магическими силами, волшебные крылья могут с легкостью перенести вас в чудесную страну воображения. Достаточно лишь очень сильно этого пожелать, и вам откроются драгоценные сокровища, которых зачастую уже лишились взрослые: радость, дух творчества – и жизнь просто забьет ключом! Так давайте же, дети, отправимся в фантастическое путешествие в мир театра! Возьмемся за руки, и…

– Большое спасибо, можете снять театр… Вызываем следующего. Номер шестьдесят пять!

Я выхожу в фойе. Как-то уж слишком быстро все прошло. Я даже толком не успела показать, на что способна. Продемонстрировать свое актерское мастерство. Хотя, конечно, они торопятся и им некогда выслушивать весь текст целиком. Я здороваюсь с Агнетой Хелин, с которой мы вместе учились в театральном училище Калле Флюгаре. Она всерьез подошла к делу и вырядилась с ног до головы во все оранжевое. Даже оранжевая подводка вокруг глаз. И сверху, и снизу.

– Ой, Белла, привет! Боже, сколько лет, сколько зим! Даже не знала, что ты все еще играешь. Как прошло прослушивание? Хорошо?

– Да так, – отвечаю я, – меня и слушали-то всего минуту. А я думала…

– Слушай, да тебе еще повезло! Знаешь Элизабет из театра «Перу», ей даже театр не дали надеть. Сама-то я весь текст прочитала. Два раза от начала до конца, без перерыва. По-моему, я им понравилась. По крайней мере, мне так кажется. Может, посидим в кафе? Тебе ведь сказали, что после прослушивания они вывесят на дверь список с фамилиями тех, кто их заинтересовал? Прямо как в театральном училище. Хотя ты, по-моему, провалилась на первом туре вступительных, да? Сама-то я несколько раз доходила до третьего, уже почти прошла, хотя нутром чувствовала, что это не мое, а когда меня вместо этого взяли в школу Жака Лекока в Париже, я наконец поняла, почему так и не попала в театральное училище – в глубине души я все же туда не хотела, и приемная комиссия наверняка это почувствовала, что-то, видимо, такое от меня исходило, внутреннее сопротивление какое-то. И вообще, я скорее южанка по темпераменту, к тому же Скорпион, причем весьма ярко выраженный, так что Франция мне по-любому лучше подходила, – балаболит она.

Мы заходим в небольшое кафе на другом конце парка. В витрине стоит механическая пластмассовая кукла – повар метрового роста с густыми бровями и мерзкой ухмылкой. В руках у него скалка, которая ходит вверх-вниз. Рывками. Хм, что бы нам такого выставить в витрине, чтобы завлечь сюда как можно больше посетителей? О, не купить ли нам механического монстра с приступами эпилепсии и кухонной утварью в руках?

Отличная мысль, интересно, сколько он стоит? Всего-то 4000 крон, идеальное приобретение, от посетителей теперь отбоя не будет!

Мы садимся за свободный столик у окна. Агнета машет молодому человеку, который сидит у выхода и читает газету.

– Помнишь его? Учился на курс младше нас. Тоббе. Правда, тогда у него были длинные волосы, – говорит Агнета, очищая мандарин. Она аккуратно складывает куски кожуры один в другой на салфеточке. – Ну, как поживаешь? Дети? Муж? Сама я пять лет как развелась с Пирре, но мы расстались друзьями – чисто по-человечески мы все еще любим друг друга… Ну и вот, Мелькеру уже восемь, а Тимми через пару недель стукнет шесть. Ой, с ума сойти, до чего время летит!

– Нет, детей у меня нет. Пока. И мужа тоже. Я…

– My God^[14], как же давно мы не виделись, и чем же ты занималась все это время? Я и правда понятия не имела, что ты все еще пытаешься играть, я думала, я единственная с нашего курса, кому удалась актерская карьера.

– Да так, работала понемногу, рекламные ролики на радио и все такое, потом снялась в нескольких сериях «Сегемюру, до востребования», я там играла уборщицу Юхана Ульвесона^[15], а до этого проработала год в Театре округа Норботтен.

– А, понятно… «Сегемюру, до востребования»… Хотя, честно говоря, я реалити-шоу не смотрю, по-моему, от них только тупеешь, я вообще телевизор почти не включаю…

– Это не реалити-шоу, это…

– Конечно, кроме театральных постановок. Недавно смотрела совершенно потрясающую постановку театра «Орион», они сделали экранизацию…

– Извини, конечно, но «Сегемюр» – это не какое-нибудь там тупое реалити-шоу!

– Слушай, а чего ты кричишь? Белла, да ты вся на нервах. Тебе надо расслабиться. Я понимаю, что ты перенервничала на пробах, но не надо на мне срываться! Господи! – возмущается Агнета, качая головой.

Она дует на чай и смотрит в окно. Наклоняет голову сначала в одну, потом в другую сторону, словно проверяя, не слишком ли сама напряжена. Делает глоток и массирует себе шею. Повар в витрине дергается как сумасшедший.

– А ты больше никого с нашего курса не встречала, Белла? Я тут пару месяцев назад встретила Маттиаса в автобусе, он окончательно забросил театр, работает сиделкой при каком-то инвалиде. Все уверял меня, что ни капли не скучает по театру. Сказал, что наконец-то чувствует, что делает что-то стоящее. Ну, мне-то он, конечно, может заливать сколько угодно. Хотя по нему еще в училище видно было, что он не выкладывается по полной. Как в тот раз, когда мы ездили всем курсом на театральный фестиваль в Авиньон, помнишь? Он только всех тормозил, когда мы решили поимпровизировать на площади. Помнишь, как мы выступали перед прохожими под тем мостом при свете факелов, я исполняла танец живота, все хлопали… а ты что делала?

– Ходила с шляпой и собирала деньги.

– …А потом мы спали вповалку в нашем автобусе… Хорошая была поездка. Такое не забывается.

Агнета вынимает чайный пакетик из чашки и оборачивает его вокруг ложки, выжимая последние капли.

– Но до чего же здорово, Белла, что ты не сдалась, хоть тебе и пришлось несладко. Сама-то я в основном занимаюсь пантомимой и клоунадой. Иными словами, пластическим театром. Этот театр «Годо» просто идеально мне подходит, правда, здорово они придумали с этой потрясающей шляпой?

– Ну… не знаю, – отвечаю я. – Мне вообще-то вся эта история с Матушкой Театром показалась довольно смехотворной. Пока я там стояла, чувствовала себя какой-то идиоткой.

– Ну что ты, Белла, нельзя так рассуждать! Ты же тогда не сможешь играть ни убийц, ни психопаток, ни любых других неприятных персонажей. Представь себе, от скольких ролей тебе придется отказаться! Офелия! Леди Макбет!