Я тоже была вегетарианкой, – продолжала тетя Зои. – Целых пятнадцать лет. А потом, в один прекрасный день зашла в “Макдональдс” и съела биг-мак. Тем все и кончилось.
– Знаю, – сказал Джамаль.
Когда Константин копался с ней в огороде, в нем что-то менялось. Он начинал чувствовать, что правильно прожил жизнь. Разбил огород для больной дочери. Дал ей возможность любоваться океаном
Билли улыбнулся невольной, похожей на тик улыбкой, и Мэри увидела, – скорее почувствовала, чем увидела, – что глаза его жжет возможность благодарных слез. Просто от того, что она проявила спокойный, простой интерес. Только от этого. Слез, подступавших к глазам мальчика, мужчины, который так долго оставался отделенным от всех, одиноким, точно укрывшееся в своей скорлупе ядрышко миндаля.
Здесь она уже не была матерью смертельно больной женщины. Не отдала свою молодость грубому и вспыльчивому мужчине без образования, бросившему ее ради жирной секретарши с канареечными волосами. Не вела скромную жизнь в огромном пустом доме. Не обслуживала женщин, с которыми когда-то надеялась – попусту, как выяснилось, – близко сойтись.
По магазинам пройтись не желаешь?
– Пожалуй, нет – сказала Зои. – Все, что мне нужно, у меня имеется.
– Милочка, если бы это мешало людям ходить по магазинам, экономика давно уж лежала бы в руинах.
Она думала о том, что сможет пережить этот завтрак, как смогла пережить первую брачную ночь, и троекратные роды, и тягостное супружество, и необъяснимую неприязнь детей
Стоящим у алтаря Константином владело приподнимавшее душу счастье, давно знакомое ему счастье, рождаемое пронзительным пониманием того, что в мире царит переменчивый, но нерушимый порядок.