– Я больше вас не задерживаю. Выход напротив ресепшена.

* * *

– Можно, можно было, конечно, переубедить, Игорь Викторович, я знаю. Можно было в очередной раз все разжевывать и проглатывать вместо него, но зачем? – митинговала уже я за столом эксперта, прождав, как обычно, до победного. – Но если человек не понимает элементарные вещи, я не вижу смыла переубеждать его в этом.

– Всегда есть способ переубедить человека в том или ином, – его серые глаза старались излучать участие, но утопали в усталости, скопившейся за день от переизбытка лиц, фраз и мнений. А ему еще собрание предстоит… – И вы знаете, какой именно, г-жа Батунина. Хорошо знаете…

Знаю, знаю. Все элементарно: заставь человека просто захотеть сделать то, что нужно тебе. Уж каким способом – дело десятое. Помню, что грубые методы влекут за собой неблагоприятные последствия.

Я виновато кивала в ответ, прогоняя в голове все эти мысли, и нервозно скребла маникюром по красному бархату стола.

– А вы опять пережестили. Зачем вы убиваете людей?

Я аж опешила от такого вопроса. И на мгновение уставила на него свои удивленно-расстроенные глаза: «Он что, правда думает, что я могу кого-то убить?»

– Меня не зацепил его вопрос, Игорь Викторович, нет, – залепетала я. – Любая глупость имеет объяснение. Меня вывела надменность, с которой он выражал все свое никчемное отношение. Вы же сами видели. И, как сами же говорили, не незнание страшно – страшнее нежелание понять. И ломать такие стены без толку – есть куда более продуктивные занятия, это мое мнение…

Он снова улыбнулся и завертел в руках телефон.

– Чего бы вам хотелось, г-жа Батунина? – выдал вдруг он, что я опешила второй раз за последние несколько минут. Не зачастили ли вы, г-н Патанин?!

Я многозначительно молчала…

Знали бы вы, Игорь Викторович, чего я на самом деле хочу… Любыми способами, любыми методами. Настолько, что сама боюсь себе в этом признаться. Знали бы…

– Что ж, вы совсем ничего не хотите? – вторглось в мои мысли. – Не поверю… Может быть, в этом как раз и причина. Не зная, куда идешь, можно сильно удивиться, когда придешь не туда, не так ли, госпожа Батунина? Вы как считаете?

Он улыбался, ожидая и заранее зная мой ответ. Улыбался. Черт… Мозги, не покидайте меня.

– Понимаете, господин Патанин, – задумчиво потянула я. – Вы все правильно говорите… все верно… но тут… тут есть такая штука… что… что все мои самые мудрые мысли дохнут при одном запахе ваших духов.

Я выпалила это на одном дыхании, потому что иначе бы точно запнулась и струсила. На секунду мы притихли оба.

Взгляд. Пауза. Снова взгляд. И улыбка. Эта его чертова улыбка!

Как? Ну как мне ему объяснить, что плевала я на эту структуру, плевала на всех долбоебов, которым, очевидно, ни к чему в этой жизни уже не прийти, и их последние шансы были давно уже розданы, задолго до сегодняшнего дня (сегодня – это так, агония, ну, или очередной порыв благотворительности). Плевала на сплетни и разговоры о чьей-то успешности, на негатив со стороны чьих-то родственников, на мелочность того или иного и отсутствие бизнес-планов (сама уже пустила лички на поток). Единственное, что еще имеет значение, – это его эта лукавая улыбка. Улыбка эгоиста, улыбка провокатора. И единственное желание, откровенно пульсирующее в сознание в данный момент, – это желание овладеть им. Прямо здесь, прямо сейчас на этом столе, покрытом бархатной красной материей. Зверски, разметав по сторонам папки с заявлениями. Кусать его губы до крови. Сорвать этот осточертевший, но безумно стильный пиджак, разорвать на куски рубашку, чтобы пуговицы разлетелись по разным углам гомонящего людьми зала и сдирать кожу рук, с остервенением расстегивая пряжку его ремня. Впиться ногтями в его спину. Целовать. Целовать везде и всюду. Прижиматься к груди, чувствовать его дыхание, вдыхать запах, ощущать его кожу, его тепло. И почувствовать себя очень… Очень Его.

Как можно при таких мыслях говорить о новых приглашениях? Как? Господи, какое же это невыносимое самобичевание – вести деловые разговоры с человеком, которого хочешь страстно и нежно изнасиловать. Это приятно и изнуряюще одновременно…

Петрушин появился некстати и вовремя. Вовремя, черт возьми, отозвав его на «минуточку» и давая тем самым возможность перевести дух. Было бы куда переводить…

– Так, ну, что у нас с личным бизнес-планом? – вернулся он, как ни в чем не бывало. Выдавали только дьявольские огоньки в глазах. – Надо, надо, госпожа Батунина, собственным примером показать, как нужно правильно вести себя с гостями. А вы это умеете.

Я чувствовала себя рыбой без воды: эмоции переполняли, а выхода им не было. Под столом я сильно сдавила рукой обивку стула. Надо сдержаться.

– Сейчас совещание начнется, – продолжил он. – Завтра с утра мы с вами свяжемся и обсудим все, планы же на новую неделю у вас уже есть?

Да уж… интересная ситуация, комичность которой обрисовывалась явной нелепостью и отражалась непроизвольными движениями мышц на губах. Едва сдерживаясь от нарастающей вспышки смеха, я утвердительно кивала в такт его наставлениям и демонстративно подыгрывала этой затянувшейся трагикомедии. Сцена: напутствия эксперта, как правильно расставлять заборы. Актеры те же. Главное – не налажать…

– Все будет хорошо, г-жа Батунина, – добавил он, пожимая мне руку в проеме входной двери. – Я в этом не сомневаюсь.

– Я тоже.

И дверь захлопнулась.

Все будет, Игорь. Все еще будет…

* * *

Мы все проживаем аналогичную жизнь, по сути. Мы все спим, едим, занимаемся сексом время от времени, стоим в пробках, болеем, думаем иногда, говорим что-то умное, как нам кажется, страдаем бессонницей, переутомляемся, сидим ночами в инете в поисках ответов на вечные вопросы, переедаем, комментим чьи-то фото с полной уверенностью, что это кому-нибудь нужно, плачем, чувствуем себя одинокими, напиваемся, мучаемся похмельем, снова напиваемся, занимаемся тупостью с пониманием, что важнее дела нет, а потом вниз по списку – закрепляем материал. Все мы ищем единомышленников, называя их разными именами, друзьями, любимыми, соратниками; мечтаем, зная порой, что этим мечтам не суждено сбыться; ставим цели, иногда добиваемся; все чего-то боимся и все что-то ненавидим. Другой вопрос, как мы это делаем. И где. И с кем. И какие при этом испытываем эмоции. Ведь для человека здесь всегда не так хорошо, как где-то там. А когда здесь становится хорошо, как там, появляется другое Там. И так бесконечно.

И пока не станет здесь хорошо, как там, другое там не наступит. Хорошо ли тебе здесь? Хорошо ли мне здесь? Если нет, то чего не хватает? Каждый сам для себя, не правда ли? Ведь кому-то щи жидковаты, а кому-то бриллианты мелковаты. Так было и так будет всегда.

Вся жизнь сводится к трем вещам по сути: это поесть, поспать и продолжить род, все остальное – занятия, чтоб скоротать время в перерывах между этими делами. И градация происходит на уровне, что есть, где спать и с кем продолжать род. Выбор есть всегда. Просто кто к чему готов: решишься ли ты на что-то большее, чтобы поесть получше, поспать помягче и заполучить партнера поприятнее?

Все это время я просто жила, как и все, иногда не понимая зачем. Просто заканчивала институт, встречалась с друзьями, посещала тренировки, читала книги, иногда ходила на дискотеки и напивалась с подружками. Все это воспринималось мной как нечто временное в ожидании настоящей жизни, настоящей любви, всего того, что сделает меня наконец настоящей.

Теперь мне кажется, что все это время я предпринимала попытки, чтоб не состояться ни в одном из дел, которыми я занималась. По причине?.. По причине банального страха.

Потому что изначально все кажется простым. Все до противного просто. Просто лень, просто причины. Держусь на плаву – и этого уже достаточно!

А потом приходит страх. Он не дает спать по ночам, душит, когда ты едешь в транспорте, легонько похлопывает по плечу в моменты мнимого расслабления. Затем ты начинаешь видеть его повсюду – в новостях, в лицах друзей, в вечернем отражении в зеркале, в ночном алкоголе, который уже не расслабляет, а лишний раз доказывает, что без допинга ты даже отключиться не можешь. Традиции накладывают свой отпечаток: я стала выпивать. Почти каждый день.

А потом становится страшно. Страшно не успеть. Не успеть сделать то, что можно не успеть сделать в жизни только по одной причине. Страшно не успеть сделать для близкого человека в ежедневной суете то, что для него значимее всего, страшно не заметить этой значимости, не увидеть и не оценить, не сказать и не выразить.

Страшно, что из года в год ничего не меняется. И лишь потому, что казалось, что времени еще вагон и все само устроится. Скажи об этом вагоне своим престарелым родственникам, для которых ты так ничего и не сделал, и пусть они рассмеются тебе в лицо, если у них еще будут на это силы.

А потом ты уже не задаешь вопрос «зачем?». Потому что не знаешь ответа.

И начинаешь плакать.

Думаю, девочки меня поймут. Все мы плачем. Просто так, без особой причины. Просто сидишь, сжавшись в клубок, и ревешь.

* * *

Я стала очень много плакать в последнее время, пусть только там, где никто не сможет увидеть, никто не узнает и, не дай бог, не начнет жалеть. Маленькая девочка плакала в полной темноте, сидя на маленькой сидушке кухонного уголка, поджав под себя ноги и прилипая босыми ступнями к бежевому кожзаму сиденья. В соседних домах, расположенных так близко в новостройках спальных районов, кое-где еще горели окна, но никто в них не смотрел. Люди столицы, я заметила, вообще очень редко смотрят в окна, если это не престижное кафе с панорамным обзором. Но даже оттуда никто не видит маленьких девочек, ревущих в темноте. Наблюдает за ними разве что безразличие. Целый город безразличных окон. Хорошо, что они умеют молчать…

* * *

Я не люблю говорить о своем прошлом. И не потому, что там есть что скрывать, отнюдь. Скорее, не хочу тратить время на воспоминания, как бездарно я тратила его до сих пор. Но как только я начинаю думать о своем будущем, передо мной сразу возникает слово «самооценка». А она у меня не то чтобы заниженная – она справедливая. Я не могу утешать себя мыслями, что кому-то гораздо хуже, чем мне, что кто-то так же удален от своих жизненных и умственных уровней, как земля от луны. Такое мнимое утешение: «некоторые живут даже хуже – и ничего» – это удел неудачников. Ставить перед собой цель, и, по крайней мере, пробовать идти к ней – вот нормальный ход развития себя. Только крайняя степень напряжения приводит сейчас к результату. Слишком велика конкуренция, которую создают те, кто идет вперед. Ведь никто и никогда не задумывается, какой ценой был достигнут статус «красавчика», видим, как правило, только результат, который и кружит голову.

* * *

Вот и я инвестировала три тысячи евро: я хотела эмоций, хотела пройти этот путь от «серой мышки» к «красавице» со всеми вытекающими оттуда, хотела ощутить это напряжение и этот естественный рост. И я захлебнулась ими в полной мере. Ведь все это время я была словно рыба без воды: хлопала ртом, выпучив натужно глаза, в попытке жить, чувствовать и просто наслаждаться, а не тупо обеспечивать жизнедеятельность своего организма. Но тут, когда, казалось бы, неоткуда ждать влаги, захлестнула волна и утащила в море, где бури, штормы, смерчи, вихри эмоций. И я захлебнулась. Любовью, дружбой, непониманием, провокациями, радостью, несправедливостью, злостью, страстью, смехом… И все как на острие ножа. Как на пике, на накалившейся игле.

Все мы ищем этого, все только и озабочены борьбой с пожизненной скукой. Не все только способны себе в этом признаться.

А я вообще расту только благодаря внутреннему противостоянию, как выяснилось. Я всегда любила ящики с двойным дном. Я и сама двулична. Не люблю односложностей. Мой удел в этой жизни, как показывает практика, – лепить мотивации из человеческих мозгов, придавая им формы, какие мне заблагорассудится. И я без этого уже не могу.

* * *

– Ты вообще представляешь, как живут такие, как я?

Вечер начался с откровений моего уже, можно сказать, не новенького кандидата, и принимал этот разговор изначально не совсем приятную окраску, чем вызывал мои сомнения в его необходимости в принципе.

– Представляю.

– Да ни хрена ты не представляешь! Я получаю двадцать пять тысяч рублей. В начале каждого месяца покупаю себе рубашку и галстук – я же должен соответствовать «успешному» – это примерно три тысячи. Отдаю банку триста пятьдесят долларов ежемесячно на погашение кредита, который я взял, чтоб купить гребаный Opel (я ведь должен передвигаться мобильно). Другому банку плачу еще трешку за вступительный взнос. Что-то проедается-пропивается. Кофе там в перерыве. Традиции при регистрации неполного пакета и т. д. К тому же еще жена и ребенок. И это нескончаемый круг. Кредиты, займы, скандалы с женой и, не дай бог, еще какие неприятности. Экономия, наверно, только на мелких радостях, типа пива под футбол по телеку с друзьями, они все равно все поотворачивались. А приходишь сюда – и тебе говорят о «ценностях», о «команде», о том, какие у тебя «перспективы», о «самосовершенствовании и общих целях», об успехе и о том, что ты, Виталий, полный бездарь, но все-таки компания позволяет считать себя партнером, гордо носить бейджик… и приходить на каждое собрание, не дай бог, с опозданием, ведь вы все еще нужны команде. А ты думаешь, я сюда не за красивой жизнью пришел? Миллионером не хочу стать?

Этот вопрос прозвучал риторически и растворился где-то между клубов табачного дыма его не до конца затушенной сигареты.

«Все мы за этим приходим. Только кто-то не просто хочет, а что-то еще и делает для этого», – ответила я про себя.

– А тебе не приходила мысль, что мы занимаемся здесь подобным лохотронством?

– Мне? Честно говоря, нет, – а что я еще могла ответить. – Мы работаем с живыми людьми, продаем нормальную систему и получаем вменяемые деньги.

– Вот именно, что мы работаем с живыми людьми… Как с сырьем. Как с расходным материалом… Не подошла втулка, не отработала… ну, что ж. Другая практичнее будет. А о том, что это тоже люди, не задумывается никто.

«Что за нежный лепет? Откуда только берется эта тонкая душевная организация в людях, когда они тупо потеряны?»

– О тебе-то кто в последний раз задумался, Васильев? – мне казались подобные вопросы абсурдом. – Много ли кто?

В ответ последовала пауза.