А сейчас, борясь с неврозом, я, не переставая, вертела кружку с остатками остывшего кофе в руках. И по-прежнему не знала, что ей сказать. Какие вообще тут могут быть советы, если не рекомендации?..

Бросить все, не жить с нелюбимым ею человеком и оказаться на улице. Так уж изначально случилось в ее ситуации, что, кроме как профессиональной содержанкой, она никем не являлась. Привезли тепличный цветок в каменный город и закрыли в парнике, а о том, как за его пределами бывает холодно, сообщить не удосужились. А смысл… Пусть уж остается наивной маленькой мышкой – проще манипулировать.

Или, наоборот, держаться и мучиться, целыми днями развлекать себя телевизором, вечерами реветь в ванной, пытаясь накраситься, и временами давать себя насиловать олигархам в надежде, что в ней наконец-то рассмотрят талант не только качественного минета.

Она ведь и уцепилась за нас в тот вечер, потому что тянуло еще к чему-то живому. Где есть о чем поспорить, есть что обсудить, есть на кого стараться произвести впечатление и на кого равняться. Где царит гул, движение, суета. И пусть улыбки тоже встречаются фальшивые, но это все же интереснее, чем качать губы и обсуждать чужие ноги, пока «арендатор жизни» шпилит шлюх в сауне. Она и вступительный взнос-то сняла с пластиковой карточки, оправдавшись, что на новые туфли – кто там будет разбирать, новые они или не новые, когда их количество переваливает за двадцатую пару.

Думаю, не сложно предположить, кем были ее пункты. Можно сказать, мы их вступали сами. Да и бог с ними – я свое получила, а Юрка подход найдет. У меня теперь другая появилась забота. И сидела она напротив меня…

Что я могу ей сказать? Что?! Когда причиной переезда в мегаполис послужило приглашение знакомого по интернету… Где ж голова-то, боже мой, девочки?!

Я сделала последний глоток остывшего кофе и резко встала со стула. Хватит. Я не могу, я не умею решать чужие проблемы. Мне жаль ее. Очень жаль. И я ненавижу это самое адское проявление внимания. Оно даже хуже безразличия, когда тебе элементарно насрать. А здесь я пытаюсь влезть в ее ссутулившуюся исхудалую шкурку и прожить ее момент жизни. За нее.

Я положила ладонь на ее оголившееся плечо из-за сползшего халата, и, помедлив с минуту, вышла из комнаты. Я налила ей водки в баре. Да, водки, и пофиг, что сейчас только десять утра. Время относительно, как известно.

– Пей, – сказала я, хлопнув рюмкой четко перед ней, чтоб хоть так встряхнуть с нее это убогое подвисшее состояние.

Она вздрогнула и перевела взгляд на прозрачную жидкость, но не сдвинулась с места.

– Пей!  – нагнувшись к самому уху, процедила я.

Злость начинала доминировать, а сопливость раздражать еще больше. Жалость к себе – вещь, конечно, затягивающая, но меру тоже имеет. И не надо в таком случае обращаться к кому-то с наболевшим вопросом – незачем расходовать время и силы другого человека. Упиваться этим состоянием лучше в одиночку.

Она неуверенно обхватила рюмку двумя пальцами, оттопырив при этом мизинец (аристократка, блин), и медленно поднесла к губам.

– Пей и одевайся. Через пять минут я жду тебя на улице.

Она вышла через 15 минут, кутаясь в куртку, как будто было холодно, и не поднимала так и не накрашенных глаз. Я взяла ее под локоть и повела к дороге. Таксовать долго не пришлось. Я затолкала ее на протертое заднее сидение гнилой «девятки», сама села вперед. Наблюдать всю дорогу потупленный взгляд в никуда не придавало особой радости.

Я везла ее в лес. Нет, не подумайте, убивать и расчленять я ее не собиралась, да и пакетов мусорных не прихватила. Хотя вломить хотелось, просто нужно было уйти от каменных коробок и густой серости к чему-то более или менее натуральному.

Ивсеев забрал нас ближе к вечеру. Замерзших, голодных и, как всегда, полоумных. После того как я обработала ее мокрым снегом – там его было еще с лихвой, – Маринка начала смеяться, после того как получила снежком в голову – даже соображать. Когда мы садились в машину Стаса, я не чувствовала своих конечностей – пальцы рук и ног были наглухо отморожены, из носа постоянно текло, а замерзшие губы очень смешно, но еще шевелились. Он раздал нам по кофе, заботливо купленному по дороге в ближайшем «Макдоналдсе», – как он все-таки умеет – грамотно и в нужный момент.

Уснувшую по дороге Маринку мы выгрузили у гостиницы – она сняла там номер, чтоб не возвращаться домой. Трубку она так и не включала – боялась, что б она там ни говорила. Продолжала скрываться, понимая, что чем больше это затягивает, тем быстрее ее найдут. Хотя, по моим прогнозам, там вряд ли кто-то затруднялся поисками, все решалось гораздо проще – птичка сама постучится в окно, когда средства на карте иссякнут. Ей еще услужливо подыгрывали, не заблокировав ее в первый же день. Агония длится недолго, как известно…

Но тем не менее девочка была довольна и в гораздо лучшем состоянии, нежели с утра. Она даже отзвонилась с ресепшена со словами благодарности и планами на завтрашний день. Они были не менее чем грандиозные, прям как новая жизнь с понедельника. Та же информация постигла и Юрку, прежде чем, отмороженная за день, она наконец угомонилась. И я бы с удовольствием последовала ее примеру, но меня еще ждала ночь откровений…

Ивсеев. Кто бы мог подумать! Всегда выдержанный, всегда собранный, всегда пример галантности и обходительности, сейчас сидел передо мной потерянным и растрепанным. Он был похож на взъерошенного воробья, сброшенного с ветки порывистым ветром. И я смотрела на него с пассажирского сидения его «паркетника» и не переставала удивляться. Я могла сотворить с ним все, что угодно. Одним взглядом, одним поднятием брови. Он был искренен, слегка неловок и тем самым немного смешон. Он хотел меня всем своим существом – подавляемое чувство рано или поздно все равно находит выход, причем не всегда советуясь с его обладателем. Так и здесь. Всем нутром, всем своим сознанием он сейчас был отдан в рабство собственных эмоций. И они не скупились на вольности. Я знала, он бы сделал все красиво – льстил тот факт, что все это время он просто стремился быть рядом и быть нужным, не требуя чего-то взамен. Он и сейчас не требовал – просто выражал как есть, не сдерживая напора. И все бы хорошо, но я представляла на его месте другого. Это несправедливость и правда жизни одновременно.

«Стас, ты хороший мальчик, но я тебя не хочу. Не хочу ни минуты, понимаешь? А если б хотела, все равно бы не стала. И ты знаешь почему».

Я гладила его по плечам, нежно прикасалась к ключицам в расстегнутой горловине рубашки. Он сходил с ума от этих прикосновений, с каждым разом все сильнее впиваясь в меня поцелуем. Это была игра на грани, но степень тонкости этой грани определяла все же я.

– Почему? – спросил он, наконец осознав, что дальнейшая настойчивость не имеет смысла. – Просто скажи, почему?

– Я не хочу тебя… обижать.

– Тогда придется ответить.

С секунду он промолчал.

– У тебя есть кто-то?

– Нет.

– Ты меня не хочешь?

– Нет.

Я понимала суть происходящего, и здесь он был прав. Я прикоснулась к его плечу, нарочито пощекотав ресницами, и, не поднимая глаз, ответила:

– Я не чувствую к тебе того же, что и ты ко мне. Ты понимаешь, о чем я, – я все же поймала его взгляд. – И с моей стороны было бы свинством играть твоими чувствами.

Он отвернулся, глядя сквозь лобовое стекло перед собой.

– Повезет же кому-то… – куда-то без адреса парировал он, – но целовать ты себя позволяешь?

Я улыбнулась.

– Это диалог, Стас. Диалог немного другого уровня. Он понятен не каждому… Я так считаю.

Он долго всматривался в меня. Затем изрек:

– Я провожу тебя?

Я одобрительно кивнула, накрыла ладонью его руку на коробке передач и не отпускала ее все время, пока мы ехали.

Возле подъезда мне не было смысла долго задерживаться и плодить неловкую паузу.

– Я все равно очень хорошо провел сегодняшний вечер, и ты…

Я приложила ему палец к губам: гораздо больше было сказано без слов. И, поцеловав, вышла из машины.

Он смотрел мне вслед, я знаю. Смотрел, пока подъездная дверь не защелкнулась магнитом. Только в этот момент я смогла по-настоящему выдохнуть, высвобождая нарастающую пустоту внутри. Почему же все так непросто?..

Да потому что нет в этом мире подлинного понимания, и никогда его не будет. Во всем принцип двусторонности медали. Когда кому-то хорошо, то кому-то от этого плохо. И эту страницу жизни я бы вырвала и сожгла, и хотя рукописи, как известно, не горят, о них просто забывают. Забывать не получалось. Я по-прежнему косилась на дверь в зал собрания в надежде, что сейчас выйдет Он, как всегда во главе экспертов. И по-прежнему это был кто-то другой. Но мне нужно было жить дальше, просто жить и пить, но не вино, а саму жизнь. И как же хотелось вновь ощутить этот хмель от осознания собственного нахождения на этом свете. И как же плохо у меня это теперь получалось.

Новые увлечения как способ забыть старое, говорите? Что ж…

Я положила заявление на стол Инне Юрьевне.

* * *

Меня начали стажировать в течение недели. Смена власти повлекла за собой уход многих сильных звеньев. И пусть лучшее – враг хорошего, мне было с чем сравнивать. Я побывала на границе эпох, если можно так выразиться. И то, что открывалось передо мной с каждым днем, лишь подтверждало мои догадки.

Всем нам свойственно путать людей и легенды о них. И успешный человек – это, прежде всего тот, кто считает себя успешным, тот, кто заведомо верит в особенность своей жизни. Тревоги, недовольства, душевные раны и комплексы – вот из чего вытачивается успех. Иначе зачем стремиться изменить мир и себя в нем, когда тебя все устраивает?..

Мои скитания еще не достигли своего апогея, но то, что происходило вокруг меня, давно уже перестало устраивать.

Такова была оборотная сторона, такова была их истина, и ее вопросы никак не входили в круг общественных проблем. Не поэтому ли всегда существовала и существует эта четкая грань между руководящим звеном и партнерами…

* * *

По массе своей люди слепы. Они всегда оперируют только целесообразностью данного момента. И моральные принципы тут совсем ни при чем. Они никогда не оказывали виляния на общество, не были исключением и наши рядовые партнеры. Так что если вы удосужились попасть в те единицы, которые этой истины не боятся, и если вы действительно нацелены в этом мире чего-то достичь, то вам придется обманным путем добиваться от людей, чтоб они позволяли вам это сделать. Другого не дано. И это правило номер один.

Компания незыблема не потому, что совершенна, а потому, что монументальна.

Только, к сожалению, ее франшизы теряют в цене при снижении человеческого фактора. Кадры решают, как известно, пусть и не все, но решают многое.

* * *

Я поправила узкие очки на переносице, вновь вникая в текст персональных переговоров. Заучивала я быстро, пересказывала с выражением тоже неплохо. Оставалось отточить жестикуляцию и прикупить брючный костюм. Симпатичная женщина в деловом костюме – это ваш фетиш, господа, что бы она при этом ни говорила. Вы мечтаете о такой стерве в лице начальства и в вашей постели. И, как следствие, такая особа достаточно быстро продвигается по иерархической лестнице без особых усилий. За примером далеко ходить не буду: Инна Юрьевна – ярчайшее тому подтверждение. Она сидела через стол напротив, оживленно беседуя с господином Проценко, одним из немногих оставшихся экспертов старой гвардии, и эта красная помада была ей исключительно к лицу.

«Мое восхищение, И. Ю.!»

* * *

Меня дрессировали по всем правилам. Каждый играл свою партию, они – незаинтересованность, я – целесообразность своего присутствия. Им нужны были лидеры, а лидерам всегда нужен кто-то, кто вознесет их на вершину. Поэтому я старалась, как могла. Так или иначе, я планировала задержаться здесь на какое-то время, а все это в глубине души «на время» слишком хорошо известно. Крепости на время не берут…

* * *

Маринка так и не отзвонилась на следующий день, как и на все последующие. Не нарастила еще пока она хитиновый покров, да и успеет ли теперь? Мне не хотелось влезать, чужая жизнь, сами знаете… только тревожный звонок Юрки заставил встрепенуться. Он не мог ее найти. Нигде. Хотя перед этим они договаривались о встрече – приглашение. Ее подруга прибыла чуть с опозданием, Марина же не пришла вовсе.

И если за все это время она не набрала мне ни разу, тогда я знала, где ее искать…

Я объехала четыре клуба. Ни в одном из них ее не было. Ни среди моделей-консуматорш, разводящих на бухло жалкую горстку «мачо», неуверенно переминающихся у бара, ни в сумрачных чилаутах, ни в ВИП-зонах. Я быстро прочесывала территории массового развлечения ночной элиты, в глубине души понимая, что совершаю сейчас очевидные глупости, и покончить с ними нужно было как можно скорее. По-хорошему мне нельзя было сейчас здесь находиться, более того, в поисках «нерадивого» партнера. Я уже переступила ту бездну, отделяющую меня отныне от партнеров. Теперь весь бизнес делился для меня на три лагеря: партнеры, руководящий состав и жизнь «вне». Всецело я принадлежала теперь второму, пусть находясь только на подножке этого сверхкомфортабельного вагона, без права возврата. Однако это ничуть не помешало мне после стажировки на собрании и личных наставлений Инны Юрьевны переодеться в короткое платье, навести боевой раскрас, набрызгаться парфюмом и поехать в клубный рейд…

* * *

В одном месте меня пытались снять пять раз, в другом – три. «Сдаю позиции, черт возьми!»

Между делом я невольно наблюдала за людьми и пыталась понять смысл их пребывания в подобных заведениях. Я стояла на балкончике и видела эти жадные глаза, шаркающие по моим ногам и выше уровня короткой юбки, и лицезрела, что по-настоящему движет ими (клубными людьми) уже давно и далеко не праздность. Комплексы и либидо, прямо пропорционально зависящее от комплексов, – чем больше они, тем сильнее зовет либидо. Факт. И большой молодец тот, кто осознал это в разы раньше меня и смог зарабатывать на этих двух составляющих хорошие деньги. Красавчик просто. Но, к сожалению, модель устаревает, и в скором времени понадобится совершенно новая клубная концепция, если кому-то будет еще интересно взрывать этот гребаный клубный мир Москвы. Как мне казалось, он будет основан на недоступности.

* * *

Они пожирали меня глазами… почему? Потому что я была над ними. И они понимали, что хрена они смогут ко мне подняться и хрена с два спущусь к ним я. Однако смотрели и не отводили глаз. Мне же оставалось лишь бросать самодостаточный взгляд, чтоб просто подогревать интригу. Но стоило бы хоть на мгновение потерять контроль и каким-то неловким движением охарактеризовать себя как «продается за недорого» – все! Интерес испарился бы со скоростью горящего шота – быстро, крепко, в голову дало – и ладно.

Недоступность. Вот что манит сейчас наш зажравшийся и бедствующий народ. Ведь быть недоступным – значит быть избирательным! Быть недоступным – значит бережно прикасаться к миру, значит не выжимать все до последней капли и тем самым сознательно избегать истощения и себя, и его. Это значит не поддаваться голоду и отчаянию, как дегенерат, который боится, что не сможет поесть больше никогда в жизни, сжирает без остатка все, что попадается на пути. И даже на то, что ему недоступно, он смотрит исключительно с потребительской точки зрения.

Люди перестали ценить не только то, что имеют, они перестали ценить даже то, что могут, как им кажется, поиметь. И на этой иллюзии с надменным видом устанавливают свою социальную значимость, пряча под дешевыми маскарадами свое перманентное беспокойство. Именно оно-то и делает человека доступным. Оно раскрывает, и накатывающая тревога заставляет в отчаянии цепляться за что попало, а зацепившись, ты истощаешь либо себя, либо то, за что зацепился. Либо и то и другое вместе. Как бы там ни было, результат идет на разрушение. И разрушения эти кому-то очень играют на руку…

* * *

Обламывать иллюзорность, рушить оптическую возможность выбора и направить ее в нужное русло. Нужное для конкретных, определенных задач. Просто кто-то прогибается под эти задачи (ему, как правило, все равно, подо что прогибаться), а кто-то их искусственно создает. В этом вся разница. И только в этом.

По какую сторону находишься ты?

* * *

Маринка сидела на красном кожаном диване в одной из приват-комнат. Я нашла ее в заведении, которое числилось в моем списке последним. Именно по тому и числилось, что, побывав в нем однажды, возвращаться не возникало желания.

Она сидела в углу, прижавшись головой к стене и обхватив себя за колени. Задравшееся чрезмерно платье открывало ее тоненькое нижнее белье и обилие синяков на бледных ногах. Ее безудержно трясло. То монотонно, то яркими вспышками конвульсий.

Я присела через стол напротив нее и негромко позвала. Комната была оборудована некой звукоизоляцией, и с танцпола до нас доносились разве что низкие частоты, которые никаким образом не отражались на восприятии голоса. Только не было его, этого восприятия. Никакого не было. Она не реагировала ни на голос, ни на стук, ни на крик. Она просто дрожала, временами ударяясь головой об стену так, что меня тоже начинало трясти. Только внутренне. Яркими вспышками злости.

Я подсела на ее сторону и рывком развернула за плечо. Лучше б я этого не делала…

Ее лицо походило на полотно, а черты, еще совсем недавно выточенные и проработанные, были будто графические наброски. Глаза сильно впали, утопая в синяках, губы синевато-фиолетового оттенка (девочка даже здесь в тренде, что уж говорить) ходили ходуном, и сквозь плотную пелену проглядывались суженные зрачки, смотрящие куда-то сквозь меня.

Я с силой тряхнула ее за плечо. Оно было необычайно костлявое и холодное. Безвольный кивок головы послужил мне ответом. Я влепила ей пощечину. Голова вслед за моей ладонью без сопротивления ушла вправо. Я схватила пальцами ее впалые щеки, сдавливая губы в смешную трубочку, и попыталась заглянуть в глаза. Там ничего не изменилось. Она меня не слышала. Она меня, возможно, даже не видела. Еще возможнее, она вообще ничего не воспринимала.

Понять бы, под чем она…

Я рыскала взглядом по столу в поисках зацепки. Бокалы с недопитыми разноцветными жидкостями, полупустые бутылки, тарелки с непонятными остатками, горы бычков в пепельницах не давали мне ни малейшего ответа.

– Что ты пила? – попыталась добиться я. – Ты употребляла что-то?

В ответ ее губы по-прежнему только дрожали, становясь разве что синее.

Кульминацией для моего терпения послужили ее закатившиеся вдруг глаза и обмякшее тело, повалившееся на меня. Я успела принять ее на руки и практически волоком вытащить в туалет.

Я засунула ей два пальца в рот. Красноватая масса вырвалась наружу, скрутив ее спазмом вдвое. Я вскинула ручку крана – мощный поток струи мигом разогнал содержимое раковины. Другая рука по-прежнему не выпускала ее загривок, сохраняя тем самым возможность ее вертикального положения. Ее голова странно моталась из стороны в сторону, как будто шейные мышцы атрофировались и полностью отказались удерживать опустевшую черепную коробку, заполненную ли когда – уже закрадывалось сомнение. Я набрала в свободную ладонь ледяной воды и плеснула ей в лицо. На секунду она замерла и, широко распахнув глаза, судорожно стала хватать воздух пересушенными губами. Вязкая смесь туши, теней и обильного тонального крема медленно поползла по ее щекам, брызгами оседая на моих руках и одежде. Не медля ни секунды, я рывком притянула ее к зеркалу. Какая же злость играла во мне в тот момент.

– Смотри! – орала я ей в ухо, не замечая, как перекрикиваю частоты музыки. – Посмотри в зеркало! Нравится? Нравится то, что ты видишь?! И ты сделала это сама! Собственными руками!!!

Я трясла ее, крепко сжимая загривок. Обмякшее тело податливо отзывалось на мои порывы достучаться до изможденного сознания. Бесполезно. Бесполезно что-либо сейчас говорить. Для этого нужно хотя бы, чтоб оппонент мог тебя слышать. И, поборов в себе нарастающее желание приложить ее лбом о раковину, я выволокла это тело из туалета опять же практически на себе. Оставив Марину ненадолго на попечительство охраны, я вернулась на танцпол и забрала ее манатки. Как они не покинули это заведение без своей владелицы, воистину оставалось загадкой. Однако сумка оказалась заваленной за диван, видимо, поэтому и не тронутой. Как и ее содержимое. Ключи от дома нашлись в боковом кармане, адрес – в моей памяти. Медлить не хотелось…