Перезванивать я никому не стала. Просто выехала на работу и положила заявление по собственному желанию. Тупо оставила его у Катьки на ресепшене – директрисы в салоне к тому времени уже не было – и, ничего не объясняя, удалилась. Даже вещи свои немногочисленные собирать не стала. Что мне с этой чашки и прочей мелочевки? Это как с кладбища в дом нести – плохая примета, так и я с отмершего места решила ничего не брать. Затем съездила к квартиросъемщице, распотрошив для этого последнюю заначку, чтоб заплатить за предстоящий месяц, и устроила встречу с малознакомым товарищем, который так и норовил перейти в разряд «виделись пару раз». Только после этого набрала заветные цифры и, заведомо внутренне сжавшись, услышала то, чего, по сути, слышать была не должна.

* * *

Бывают такие дни, бывают моменты, когда в тебе словно что-то назревает, что-то вырождается и вылезает наружу. Молча. Без громких лозунгов и истерик. Когда ты, не совсем понимая зачем, но точно зная, что надо именно так, встаешь, идешь и делаешь. В таких случаях тебе не нужно ничье поощрение, ничьи рекомендации и наставления. В таких ситуациях ты есть эпицентр решимости, ты – скопление важности и концентрат стремления. Или просто на какую-то секунду ты смог уловить понимание жизни и себя в ней. На долю секунды, но и этого бывает достаточно…

Ведь жизнь – она же без размеров, без параметров. Она, в общем-то, исчезнувшая уже наперед. И какая бы ни была временами прекрасная или угнетающая, ее крайности ровным счетом ничего не значат. Так же как и она сама-то, по сути, ничего не меняет в масштабах мира, хоть и размазывает в мучениях и возвышает в восторге. Изменит ли она, чья-то отдельно взятая жизнь, скорость вращения Земли? Вряд ли. А укротит ли разбушевавшуюся стихию? Сильно сомневаюсь. Так же как и смену времен года вряд ли сможет остановить, как бы сильно ей этого ни хотелось (в межсезонье особенно). Неизменным остается лишь одно – нелепость этой жизни. И у каждой по-своему. Поэтому нет никакой разницы, чем я изощрю ее сегодня, главное – не останавливаться.

Как там умно так говорилось… Зори гибели каждого озаряют своим очарованием все кругом, даже ваши гильотины. Именно! Как заумно и как потрясающе. Почему бы не озарить сегодня еще парочку? А почему бы и нет, собственно?!

Ведь что мне ваши судьбы, как и вам моя, собственно? Просто отрывок воспоминаний об ушедших моментах – у кого светлый, у кого в более мрачных тонах. Все мы друг для друга – лишь антураж времени, которое больше не повторится, не более. И у каждого есть свой срок годности, хранения и реализации.

Все зависит от степени зацикленности на собственной персоне и предела упоения своей бессмысленностью.

А все эти громкие слова о вечности, стабильности и положенности оставьте для дешевых тренингов личностного роста. Они потому и дешевые, что настоящие Личности там редкие гости.

Но вот однажды появившееся яркое пятно в твоей жизни вдруг распахивает перед тобой всю ту серость, в которой ты доселе более или менее комфортно существовал. И чем ближе становишься к этой яркости, тем контрастнее серость, тем вязче и грязнее вся ее суть. Часть этой сути с моей легкой руки осталась сегодня за дверью салона, в то время как «Яркость» тепло и ненавязчиво рассказывала мне по телефону, кто я и чего достойна по этой жизни.

Я слушала и не верила. Я слушала и не понимала, как кто-то может настолько верить в меня, настолько глубоко заглядывать и поднимать наружу все то, что я когда-то желала, когда-то загадывала и по-тихому похоронила под плотными слоями реальности. Мягким заговорщицким голосом он касался самого сокровенного и зарождал будто маленькую тайну между нами: я знаю, что вы хотите, я знаю, что вы можете все это иметь, и я всячески буду вам об этом напоминать, пока вы сами не решитесь заговорить во всеуслышание. Я не решалась. Пока…

* * *

Но я стала звонить все чаще. Я слушала. Я верила. Я получала нагоняи и похвалы. Мне хотелось закопать себя заживо, когда я что-то делала не так, или говорила, как не делала, или делала, не как говорила. И хотела объять весь мир от восторга, когда получала одобряющее рукопожатие и все тот же мягкий обволакивающий тембр.

И серость отступала. Иногда ее совсем не оставалось, когда наша немая тайна невидимой нитью пробегала в глазах. Я не чувствовала больше себя одинокой. Я просто знала, что теперь есть кто-то, кто знает чуть больше, чем кто бы то ни было другой. Причем без слов, без фраз и объяснений. Даже Ромке я ничего не рассказала. Я вообще стала очень мало говорить… больше наблюдать и слушать. Со временем это вообще превратилось в мое любимое развлечение.

А пока я всячески берегла это состояние. Неумело и неловко. Иногда с содроганием, что чем-то вдруг смогу не нарочно разрушить и уже никогда не сумею себе этого простить, иногда с блаженной полуулыбкой, и безграничной теплотой невообразимой наполненности где-то в области сердца, и с перманентным страхом неминуемой потери, если об этом хоть кто-то узнает. Не знал никто. Даже он сам, как мне казалось…

* * *

И все шло бы своим чередом, пока однажды я не зацепила взглядом нацарапанное на бархатной скатерти стола персональных переговоров со стороны эксперта чуть ниже от сложенной стопки бланков потенциальных партнеров короткое слово «УСПЕХ». Явно чем-то не острым, похоже, что ручкой без стержня. Тем самым «Паркером» с позолоченным наконечником… которым он перечеркнул заявление моего воскресного «друга».

«Друг» тогда много выеживался по поводу себя, но при первой же попытке привести хотя бы часть понтов в демонстрацию действия сильно обкакался и никак не хотел признавать, что это единственное, что может сделать быстро, уверенно и без чьей-либо помощи.

С долгой организации я с натиском привезла его на отказ.

Отказ был красивым, как я и попросила, послав СМС на номер, связь с которым была уже более чем 24 часа в сутки и все чаще в письменной форме, нежели по звонку.

После эффектного размазывания и выставления за дверь нерадивого гостя я как раз и увидела эту надпись. Что-то притаилось во мне в тот момент. Что-то очевидное, но пока выжидающее. А потом я долго смотрела ему в глаза. И впервые они показались мне уставшими. Я накрыла своей ладонью его безостановочно вращающие мобильник пальцы: «Ты и я. Вместе против идиотов». Сделала я это мысленно, потому что в реальности просто не могла себе это позволить. Да и не нужно все это было. Ему не нужно. А мне и так хорошо. Главное, что он улыбнулся в ответ. Сначала глазами, потом как положено. Я лишь незаметно покачала головой в знак подтверждения и поспешила удалиться. Нужно было успеть на метро.

* * *

С тех пор как я уволилась с работы, определенная степень свободы привнесла в мою жизнь новые возможности, а вместе с ними и отток пусть и небольших, но систематических финансовых средств.

Деньги заканчивались.

На такси я ездила, только когда заезжала за гостем. В остальное же время обходилась минимальными затратами. Прибегать к помощи партнеров не доводилось, только если было действительно по пути – напрашиваться я не умела.

И, досидев до последнего, я специально выбирала самый длинный путь после собрания до подземки, даже когда погода не совсем располагала к прогулкам, – мне почему-то было неловко погружаться туда при партнерах, хотя те или иные группками топали в сторону метрополитена имени Владимира Ильича, прихватив по дороге бутылочку среднебюджетного пива. Это не совсем укладывалось в голове, но возникший откуда-то барьер все равно не позволял присоединиться к ним. Поэтому я заходила чуть ли не за полночь на пустые перроны подземки и ехала в этих неуютных холодных вагонах с запахом резины и сквозняка.

В мрачноватой палатке возле входа, разбудив стуком в залепленное ассортиментом химических вкусностей окошко немолодую барышню восточной наружности, я покупала себе плитку шоколада и поглощала ее, пока ехала, разломав прямо в фольге на маленькие кусочки. Потому что очень хотелось есть. Очень. До спазмов в желудке и помутнения в голове. Главной задачей было не заснуть, глюкоза спасала.

Нужно было отвлечься, нужно было о чем-то подумать… еще пару станций, и там я выйду на переход, а это уже легче.

Нужно было подумать…

И я думала. Я представляла, как в этот самый момент мой хороший человечек сидит на совещании, может, грустит, погруженный в свои мысли, а может, смеется, даже, может, получает люлей от руководства, потому что мы, такие балбесы, не можем сделать элементарных вещей и заработать себе же на банальные нужды, чтоб хотя бы не ездить на метро, как я сейчас. А просто враз позволить себе все то, на что раньше хватало только фантазии. Взять так и позволить. Легко. И весело. И ровно настолько же страшно и непозволительно. Но безумно желаемо. Безумно…

И вот именно здесь начинается война. У кого-то затяжная, холодная, с четко выработанной стратегией самообмана и переубеждения, у кого-то, напротив, атомная, разрушительная, с применением тяжелой артиллерии и запрещенных боевых единиц, сравнивающих с землей все старое, отжившее и резко ставшее незначительным.

* * *

«Все мы мыслим образами, картинками…» – как говорит г-н Саров. И как бы вас ни передергивало при этой фразе, живем мы ими же. «Я говорю вам: “Эйфелева башня”, и вы сразу – оп, представили себе Эйфелеву башню…»

Просто у кого-то эти башни в деталях и огоньках, а у кого-то не хватает воображения даже на хороший сарай. И просто кто-то с упоением тратит большую часть своего времени на рисование шедевральных полотен, боясь порой прерваться на естественные нужды, а кто-то только озабочен наличием рисовальных принадлежностей. И у того, и у другого полотна идут. И у того, и у другого полотна проходят. Друг за другом. След в след. Проходят, черт возьми, пока кто-то только намеревается заточить карандаш.

И в этот самый момент, да, да, именно в этот, пока я еду в метро, а вы читаете мои разглагольствования, она тоже проходит.

Палитра обычно где-то слева находится, насколько мне известно…

* * *

Рисовать я не умела. Так случилось. Еще в школе я только переводила листы и разливала окрашенную акварелью водичку на альбомы, получая четверки в основном за старание.

Время прошло – рисовать я так и не научилась. В прямом смысле. А старание и вовсе обесценилось.

Однако все случается в очередной раз. Но уж никак я не думала, что возьмусь еще когда-нибудь за рисование, и уж тем более не предполагала, что это будет не изобразительное искусство вовсе, а целиком и полностью моя жизнь.

С палитрой я, кажется, разобралась сразу. С набросками тоже становилось худо-бедно понятно. Но вот КАК – оставалось действительно сложным вопросом…

Но я старалась. Я правда старалась. Сначала по памяти, затем перекладывая чужие изображения, добавляя в процессе что-то свое, а со временем даже воплощая какие-то импровизационные задумки.

Случалось иногда и каверапить (cover up) – перекрывать старую зарисовку более новой и актуальной, поэтому не обижайтесь, если кого-то я не запомнила, кого-то не зарисовала в своей картинной галерее памяти, просто приходит момент, когда берешься за новый холст, и место там совершенно для иного сюжета.

В такие минуты главное, чтоб кто-то был рядом…

Чтобы просто был и понимал. Чтобы был и разделял.

Чтоб принести четыре тысячи евро – компенсацию за прошедшие выходные, рывком разорвать конверт, вдохнуть этот исключительный запах иностранной валюты и прыгать на кровати, раскидывая вокруг себя деньги. Прыгать и орать от восторга, прыгать и задыхаться от понимания глупостей, переполняющих голову, прыгать до тех пор, пока натужно ни скрипнут пружины пусть и казенного пока дивана, пусть и на съемной пока квартире. А потом валяться, восстанавливая дыхание, запивать роящиеся мысли холодным шампанским, рассказывая эксперту в трубку свои самые скорые грандиозные планы, и засыпать прямо на этой куче рассыпанных купюр.

Чтоб после собрания понедельника – в аэропорт. Пара часов – и ты уже босыми ступнями проминаешь песчаный берег, и прохладные волны деликатно касаются уставших ног, не минуя узкой юбки ниже колен. Да и бог с ней, с этой юбкой, так же как и со стрелками закатанных брюк. Все равно им одна дорога – в море, когда на рассвете после здоровой дозы янтарного виски так и тянет купаться. И чтобы самой первой (исключительно первой!) в четыре часа утра по московскому времени набрать известные уже наизусть цифры и с вопросом: «Алло, это баня?» – пожелать эксперту доброго утра, не заводя при этом будильник.

И чтоб, как бы страшно ни было, переступить тот самый порог и оказаться наконец по ту сторону шоу «за стеклом». Когда в очередной раз стоишь у огромной стеклянной витрины брендового магазина, практически прилипнув к ней носом, глазеешь с каким-то нелепым придыханием и восторгом на ту красоту, которую кто-то другой так легко и небрежно накидывает на себя в примерочной. А потом взять и, пересиливая нарастающее внутри волнение, резко отодвинуть тугую стеклянную дверь с широкой металлической ручкой и войти. И долго-долго с серьезным лицом изучать вещи на бархатных плечиках, даже пальцами ощущая их качество, и стараться как можно незаметнее выловить бирку с ценником, якобы рассматривая состав и размер. И пусть дрожат коленки, пусть ехидно шушукаются продавцы у кассового аппарата, и пусть большую часть всего, что здесь представлено, я не могу себе позволить, лишь потому что у меня нет таких денег, тупо нет денег. Пусть. Зато я не буду больше смотреть, как кто-то другой, особо не присматриваясь от приторной усталости хождения по подобного рода местам, отнесет эту вещь на кассу, положит в хрустящий пакетик, чтоб надеть потом на очередное скучное светское мероприятие. Может быть, раз, может, пару, а может, просто забросить в немалочисленный гардероб и благополучно забыть. Забыть. Мое желание. Оно ведь МОЕ! Оно даже сидит на мне как влитое! А потом взять и совсем решиться на отчаянный шаг – подойти к консультанту с просьбой отложить, чтоб вернуться за ней в начале следующей недели. И вернуться, потому что она ждала.

* * *

Тогда-то у меня появился вкус. Появился аромат, который, несмотря на эксперименты с новинками, оставался неизменным. Он присутствует и до сих пор. Это запах денег.

И пусть кто-то мудро изрекал, что деньги не пахнут, – он был не прав. Пахнут. Еще как пахнут. И это свой особенный неповторимый запах: чуть острый, насыщенный и с тонкими нотками послевкусия. Его сложно с чем-то спутать и невозможно не узнать, если однажды по-настоящему вдохнул.

Деньги, как специи, придают пикантности жизни. Нужно знать дозу и меру, иначе рискуешь спалить все рецепторы и испортить даже самое изысканное блюдо. Щепотка-другая – то, что нужно, чтоб не загнуться от пресности. А пресность я не переношу патологически. В любом ее проявлении. В человеческом особенно…

* * *

Моя структура росла в геометрической прогрессии. Достаточно правильно выстроить работу, найти к каждому мотивационный рычаг и ни в коем случае не спускать на тормоза, чтоб эта прогрессия прогрессировала еще активнее, давая все новые веточки.

Побочным эффектом в таком раскладе являлся хронический недосып (что не ново), постоянное желание курить и замыливание человеческого фактора.

* * *

– Что? Пирамида? – меня переполняла смесь негодования с возмущением. – Пирамида?!

Гость был деревянный или это с энергетика меня так взвинчивало? А вы, простите, не в пирамиде? Не пашете ли на «дядю» в надежде в конце месяца получить свой скудный кусочек и продолжить с упоением тратить свою жизнь на его обогащение?

Нет, все-таки деревянный. С ним еще на приглашении какие-то сложности были – было в нем что-то мерзко-отталкивающее, и никак не хотел человек понимать, что не в том он положении. Да и Абрамовой моей Катерине, хоть убейся, не объяснишь, что не прогибаться надо, а прогибать, а это разные вещи, и правильно ставить условия, чтоб потом подобных эксцессов мне здесь не происходило.

– Зато стабильно? Так стабильно плохо в таком случае! – с самого утра он раздражал меня. Я бы и сама его отправила, но эксперт настоял… – Вы и подохнете на службе своей стабильности, так и оставшись без флага, без родины. И детки ваши даже не смогут проводить вас в последний путь, потому как, кроме слов о стабильности, они и вспомнить о вас ничего больше не смогут. Или, еще лучше, в этот самый момент будут слишком сильно увлечены вахтой своей стабильности, ярким примером показанной им в детстве главой семейства. Перспективно, не правда ли?

Я заводилась. И больше всего меня бесил даже не тот факт, что это «чудо-в-дешевом-костюме» не воспринимает, где находится (всем по способностям, как говорится), а позволяет вести себя как последнее чмо и разговаривать в жеманных тонах с людьми, ранга которых он и в следующей жизни вряд ли достигнет…

Отсутствие воспитания и элементарного самоуважения, чтоб вести себя адекватно на чужой территории в присутствии людей, которые являются ее значимой частью, – вот что бесит больше всего!

– Пирамида! Между прочим, самая устойчивая фигура и ваш последний шанс возыметь возможность хоть разок скататься посмотреть воочию это седьмое чудо света.

Пирамида!!! Да, вся жизнь – это пирамида. Город, в который он зачем-то удосужился притащиться в свое время, чтоб занимать место в метрополитене в час пик, – тоже, кстати, пирамида. Здесь каждый стремится к вершине, не брезгая воспользоваться любой подвернувшейся возможностью сбросить вниз другого, чтобы тут же занять его место, если он до сих пор этого не понял. И главное в этом предложении не «сбросить», а «стремиться», потому что, если не стремишься, катись к подножию. И каждый с удовольствием отвесит попутный пинок. Каждый. И в его этой стабильности – не исключение. Пусть для тебя это станет откровением хотя бы под сраку лет.

Абрамова, стоящая рядом, буквально вросла в пол. Она была похожа на сову в тот момент: голова была максимально втянута в плечи, а ее и без того большие глаза стали еще более объемистыми, и доминирующей эмоцией в них читался испуг. Работать и работать еще с ней – третья неделя, а с места так и не сдвинулись. Что там у нее за затык такой в голове, непонятно. Понятно одно: диалог этот оставлять нельзя – он ее раздавит. Поэтому либо перенастраивать, либо убивать самой…

– И вот так из недели в неделю ты слушаешь здесь это все одно и то же? – обратился он к Катерине после моей выжидающей паузы, и нескрываемая ухмылка вновь озаряла его лицо. – Нда…

Каким же еще более омерзительным стало оно в тот момент, будь я поплотнее комплекцией, отпечатала бы на нем все четыре костяшки своей правой руки с кольцом по центру. Аккурат на челюсти, ей-богу. Но, к сожалению, это существо не смогло бы даже понять, за что ему вломили, поэтому стоило ли мараться? Стоило ли?

Катя молчала и неуверенно кивала головой, бросая виноватые взгляды то на меня, то на своего гостя. Жалкое какое-то зрелище, прости, господи…

Я просто улыбнулась с еще более выжигающей мягкостью и, чуть приблизившись в его сторону, негромко, почти шепотом произнесла:

– Знаешь, есть один человек, который в течение пятнадцати лет служил управляющим в крупном страховом концерне. Каждый месяц все страховые контакты, издаваемые его компанией, он регулярно прочитывает, – мерзкая ухмылка продолжала цвести на его узком лице, адресованная уже мне… – Да, он читал одни и те же контракты из месяца в месяц, год за годом. Зачем? Да затем, что жизненный опыт научил его, что только таким путем может он удержать в своей памяти условия этих контрактов.

Ухмылка оставалась, по-прежнему пренебрегая услышанным, в то время как в глазах тягучим сиропом сменялось непонимание.

– Это был богатый человек. Это был ценный и уважаемый сотрудник, который мог организовывать не только работу компании, но и самого себя. Это был достойный человек. Именно поэтому об этом человеке говорят по сей день, а о ком-то не вспоминают и при жизни… Подумай об этом.

Затем я резко отстранилась и, смотря теперь уже со своей высоты на это примитивное создание, закончила: