Глава 2

После школы я стою посреди парковки и щурюсь от слишком яркого солнца. Когда Элла предложила встретиться на спортивной трибуне в три часа, я едва успела сказать «окей». Она тут же убежала на первый урок. У меня внутри все скрутилось в узел. А еще, кажется, голова начала побаливать. Точно! Так и есть! Болит голова! Кто обвинил бы меня в том, что я не пришла на встречу со спазмом в желудке и головной болью? Да и лодыжка моя раздулась, как тыква. Она уже несколько недель так не распухала. Нужно было взять с собой дурацкие костыли. Завтра я скажу Элле, что сразу после школы мне пришлось идти домой. Вряд ли она расстроится.

Но что, если она и правда все знает?

Листья на деревьях начинают менять цвет, и на секунду внутри меня вспыхивает радость от осознания, что это ужасное лето осталось позади. Единственное препятствие, которое не дает мне спокойно жить дальше и вести себя так, будто ничего страшного не произошло, сидит сейчас где-то там на трибуне и ждет меня.

Бр-р-р. А ведь можно и сразу с этим разделаться. Я смотрю на часы. Из-за разговора с Эллой я могу опоздать на занятие к Су, но этот риск оправдан. Ветер треплет волосы вокруг лица, и я умудряюсь вслепую собрать их в хвостик. Внешний вид напрягает меня ровно до тех пор, пока я не замечаю Эллу.

Копна растрепанных кудрявых волос обрамляет ее голову и делает ее похожей на медузу-брюнетку. Две пряди крепко заткнуты за уши и прижаты дужками очков. Элла наблюдает за игрой, параллельно что-то яростно записывая в блокнот. Клетчатая юбка с неоновыми колготками и коричневыми ботинками в стиле милитари – интересный выбор, и все это совершенно не сочетается с темно-оранжевой футболкой с периодической таблицей Менделеева на груди. Интересно, можно ли приходить в такой футболке на контрольную по химии? Впрочем, сам факт, что у нее есть такая футболка, скорее всего, означает, что шпаргалки по химии ей не нужны.

– Привет, – говорю я, ковыляя по трибуне к тому месту, где она расположилась.

– Привет.

Элла продолжает что-то писать в блокнот. Я молчу, но сердце выпрыгивает у меня из груди. Я же могу вести себя беззаботно, так? Конечно, могу. Я подключаю все навыки, которым научилась в драмкружке в девятом классе. Беззаботная Натали. Без-за-бот-ная. Я заглядываю к Элле в блокнот. Там сплошные стрелочки и крестики.

– Чем занимаешься?

– Записываю игровые моменты. Я люблю следить за тренировками команды. Зная, как они разыгрывали мяч, я с помощью логики, теории вероятности и психологии учусь предсказывать, кто кому отдаст пас в игре с командой-соперником. Сестра вечно таскает меня на футбол. Мама говорит, мне важно это делать, чтобы «повышать социальные навыки». Вот я и пытаюсь найти в этом свой интерес.

– Ого.

Что тут еще сказать? Честно говоря, я думала, Элла ничем не отличается от других школьниц, которым просто нравится глазеть на симпатичных мальчиков, бегающих по полю.

– Так вот… – Я не знаю, как подступиться к разговору. – Ты хотела со мной поговорить?

– Ах да, – отвечает она, как будто вспомнив, для чего я здесь, и закрывает блокнот. – Мне просто интересно, почему ты соврала, и все.

И все. Как будто это нечто незначительное. Как будто у меня есть простое объяснение этой лжи.

Погоди, рано паниковать. Нужно сначала понять, что она видела.

– Ты шла домой по Мартин-роуд, так?

– Я там всегда хожу, когда возвращаюсь от бабули. Я увидела машину и сразу поняла, что она твоя, потому что у нее на бампере был этот стикер, ну, «Мир без искусства – сплошная тоска». Прикольный, кстати.

– Спасибо.

Скучаю по нему.

Элла снимает очки, убирает более крупные пряди волос за уши и обратно надевает очки. Она смотрит прямо перед собой.

– Я знаю, что ты не от оленя уворачивалась. Не было там никакого оленя.

Бах. Этого уже достаточно, чтобы меня потопить. Выдуманная мной история гарантировала мне безопасность в последние два месяца. Даже когда мама и Брент узнали правду, моя выдумка помогала скрывать ее от остальных. Без нее я чувствовала бы себя голой.

Заявление Эллы повисло в воздухе. Мне хотелось бы его опровергнуть, но я не вижу в этом смысла. Она была на месте аварии.

Пару минут я просто молчу.

– Ты кому-то рассказывала?

У меня такое чувство, что вся моя жизнь разбилась в лепешку вместе с машиной. Но если машина вышла из строя навсегда и стоит себе на месте, мне приходится жить обычной жизнью, как будто никакой аварии не было. Очень трудно функционировать с поломанными внутренними механизмами.

– Нет, я никому не сказала. – Элла пожимает плечами. – Я побежала домой, чтобы подзарядить смартфон и позвонить в скорую, но они уже были в курсе. Я сказала сестре, что нам нужно навестить тебя в больнице, но она уехала в лагерь. К тому же мы с тобой не подруги. Было бы странно заявиться к тебе в палату.

Мне не очень приятно слышать от нее, что мы не подруги, но мы же и правда не подруги, с этим трудно не согласиться. Элла – полная противоположность Алисы, которая притворяется, что мы очень близки, притом что это точно не так. Кажется, так лучше, решаю я. По крайней мере, честнее.

– Короче, когда в новостях сказали, что ты врезалась в дерево, чтобы избежать столкновения с оленем, я подумала, что у тебя есть причины так говорить. И вообще, это не мое дело.

– И все же мы сейчас разговариваем именно об этом.

– Да, но это только потому, что я хотела у тебя об этом спросить. Я же там была и все такое.

– Могла бы написать мне имейл.

Меня очень смущает, что мы ведем этот разговор вживую. Не хватает времени придумать хороший ответ.

– Мы же не подруги. Я не знаю твоего электронного адреса.

– А «Снэпчат»?

– А мы разве друзья в «Снэпчате»?

– Не знаю. Проверю. – Я достаю смартфон, радуясь, что могу отвлечься от разговора. В «Снэпчате» у меня ее нет. – Сейчас отправлю тебе запрос. – Я убираю смартфон обратно в поддельную сумочку от «Кейт Спейд».

– Круто. Проверю, когда буду дома. – Элла снова открывает свой блокнот. – Погоди-ка. Кажется, это какая-то новая комбинация на поле. Нужно записать.

– Не вопрос.

Таких странных разговоров у меня давненько не было. Если вообще когда-то были. Каков ее скрытый интерес? Чего она хочет добиться? Сердце грохочет в груди, но я снова достаю смартфон, потому что именно это обычно делает человек во время неловкой паузы. На экране всплывает сообщение от Бринн, и я отвечаю.

Ты где??

Думала, ты ушла, прости. Позвоню вечерком.

Не хочу, чтобы сюда приходила Бринн и слушала этот странный разговор. Элла по-прежнему следит за игроками нашей команды и рисует свои стрелочки и крестики.

– А нельзя спросить тренера, какие комбинации он разыгрывал? Или кого-то из игроков? Они, скорее всего, расскажут тебе расстановку сил на поле.

Элла закатывает глаза.

– А ты, наверное, из тех людей, которые подсматривают слова в конце журнала, когда разгадывают кроссворд, да? Точняк, из тех.

Она качает головой, убирает ручку и снова закрывает блокнот.

– Так вот. – Она поворачивается ко мне. – Представим, что я написала тебе имейл. Допустим, с таким текстом: «Дорогая Натали, я знаю, что в твоей аварии не участвовал олень. Зачем ты врезалась в дерево? Элла». Что бы ты ответила?

Я смотрю на футбольное поле, притворяясь, что понимаю действия игроков. Что бы я ответила? Да ничего. На такое письмо я никак не ответила бы. И старательно избегала бы встреч с Эллой до конца своих дней.

– Наверное, следовало бы добавить еще и постскриптум, типа «я рада, что ты осталась жива». Потому что я и правда рада, что ты жива и все такое.

– Спасибо.

– Увидеть, как кто-то умирает, – это просто жуть. Если же кто-то «чуть не умирает», опыт все же не такой травматичный.

Ее волосы дыбом стоят на ветру. Ну и странная же мы парочка. Интересно, что подумают футболисты, подняв взгляд на трибуну.

Элла молчит. Явно ждет моего ответа. Я смотрю в другую сторону.

Момент столкновения я помню, мягко говоря, неотчетливо. Сотрясение мозга гарантировало отрывочные воспоминания об этом событии. Однако то, как я выхожу из дома в тот день, я помню совершенно ясно. Помню, как я думала: «Ну, вот и все». Улица выглядела обычно, и было так грустно осознавать, что я вижу ее в последний раз. Хорошо было бы оставить записку, но я спешила и не хотела оставлять себе шанса передумать. Прежде чем это произошло, я уже поворачивала ключ в замке зажигания. Я не боялась, не нервничала. Я просто онемела. Несколько месяцев или даже лет я подозревала, что моя жизнь закончится суицидом. А когда я случайно услышала, как мама делится с моей тетей подозрениями насчет меня, причин бороться совсем не осталось.

Автомобильную аварию по крайней мере можно выдать за несчастный случай. Конечно, сначала людям будет грустно, но это можно пережить. Именно так я думала, когда в тот день садилась за руль: «Они все это переживут». Все оставшиеся во мне чувства я вдавила ногой в педаль газа: шестьдесят… семьдесят… восемьдесят. Скоро все закончится. Борьбы больше не будет. Возможно, я проиграла, но во всяком случае борьбы больше не будет.

– Я набирала сообщение. – Я убираю растрепанные пряди за уши. – Переписывалась за рулем. Банальность, да? Мама никогда бы больше не разрешила мне сесть за руль, если бы узнала.

Надеюсь, Элла это съест. Стыдно, конечно, но все же это лучше, чем рассказать правду. Ну же, Элла. Поверь мне. Я отправляю ей мысленные сигналы через облачко кудрявых волос: «Поверь мне».

Элла прищуривается. Поворачивается ко мне и оценивающе меня осматривает.

Я пытаюсь сохранять самое невинное, самое искреннее выражение лица, на которое только способна. Я даже руки сложила, как бедная овечка.

Элла смотрит так, будто заглядывает прямо мне в мозг. Поджимает губы. И наконец произносит:

– Ты не набирала никакое сообщение.

Черт.

– Откуда ты знаешь? Тебя же не было в машине.

– Ну, во-первых, ты лгала, когда это говорила. Ерзала на месте, не поднимала на меня взгляд. Во-вторых, ты врезалась на очень большой скорости. Если двигаешься на такой скорости, просто невозможно набирать сообщения. Ты в прошлом году была помощником президента класса, так? Извини, но не можешь же ты быть настолько тупой.

– Разумеется, могу. – Какая дурь – защищать свою теоретическую тупость. – Куча людей переписываются за рулем!

– Куча людей – да, но ты этого не делала. Я только это хочу сказать.

Это заявление повисает между нами, и у меня нет больше сил защищать свою ложь. Но и правду сказать я еще не готова.

– Пожалуйста, не говори никому, что оленя не было, ладно? Погоди. Ты уже кому-то сказала? Своей сестре?

– Я же уже сказала, я никому ничего не говорила. С сестрой я вообще почти не разговариваю. – Элла замолкает. – Так ты не хочешь рассказать мне, что на самом деле произошло?

– Не-а, – говорю я нарочито небрежно. Она хочет быть прямой и откровенной? Я тоже могу.

– Ладно.

Я благодарна Элле, что она не тянет из меня правду силком. Бринн и Сесили в жизни не остановились бы на полпути.

Элла встает и убирает свои вещи в рюкзак, как будто готова уйти, но вдруг останавливается.

– Эй, а ты можешь оказать мне услугу?

– Какую?

Чего ей нужно? Может быть, она хочет, чтобы я познакомила ее с парнем или как-то ее преобразила? Утюжок для волос и немного туши могут кардинально изменить ее образ.

– Ты не могла бы взять себе собачку моей бабушки?

– Что?

Это что, какая-то дурацкая школьная шутка? Я посмеиваюсь, как будто поняла ее, но Элла не улыбается мне в ответ. Мой неискренний смешок затухает и заканчивается вздохом, я молчу и пытаюсь понять, что она имеет в виду.

Оказывается, что по поводу собаки Элла спросила на полном серьезе. Она впадает в возбуждение, даже подпрыгивает на месте, держась за лямки своего рюкзака.

– Тебе же есть восемнадцать, так?

– Да…

– Отлично! – Она снова плюхается на сиденье. – Бабуля вчера отправила свою собаку в приют. Говорит, та «требует слишком больших сил и затрат». Если бы у меня спросили, я бы сказала, что наша бабушка сама требует больших сил и затрат, но у меня никогда ничего не спрашивают. Короче, я правда люблю ее собаку. Только ради нее я навещала бабушку. Я спросила маму, нельзя ли оставить ее у нас – собаку, не бабушку, но у меня сестра аллергик. Хлои говорит, что у нее аллергия на собак, но на самом деле я думаю, она просто ненавидит бабушкину псину. Однажды у бабушки дома на нее напал какой-то чих, и с тех пор Хлои официально объявила себя аллергиком. В городском приюте собак убивают, чтобы не тратить на их содержание слишком много, но это, очевидно, не волнует никого, кроме меня. Но ты же можешь взять ее из приюта к себе домой, правда? Приют отдаст тебе собаку на воспитание, потому что ты совершеннолетняя, и к тому же теперь с покалеченной лодыжкой ты не можешь особо заниматься спортом. У тебя есть время на домашнего питомца.

Я несколько раз моргаю. Элла за весь наш разговор не произнесла столько слов, как только что за минуту. Она смотрит на меня с такой надеждой, а мне важно, чтобы она сохранила мою историю в секрете. Мне никогда в жизни так сильно не хотелось произвести впечатление на человека на два года младше меня.

Я не сразу отвечаю, и Элла заполняет возникшую между нами неловкую паузу.

– Я не слишком перегнула палку, сказав про покалеченную лодыжку? Наверное, не стоило так говорить. Мама говорит, в обществе я веду себя неуклюже. Я отвечаю, что называю вещи своими именами, и это общество ведет себя неуклюже. И все же, про твою ногу я грубовато выразилась. Извини.

– Ничего. Ты права. Мне по-прежнему рекомендуют ходить на костылях, так что этой осенью никакой спорт мне не светит. – Я поднимаю вверх брючину и показываю Элле распухшую лодыжку. Надеюсь, она проявит хоть каплю сочувствия, но она не обращает на мою ногу никакого внимания.

– Ясно. Все как я сказала. Так ты возьмешь себе собаку? Можно ее иногда навещать?

– Эм-м, конечно, – отвечаю я.

– Прекрасно! Спасибо! Вот ее фото.

Она достает смартфон и начинает искать нужную фотографию.

Я пытаюсь сдать назад:

– Знаешь, у меня может не получиться. Мама, вполне возможно, не разрешит мне взять собаку.

– Разрешит, потому что расстроилась из-за твоей аварии. – Элла продолжает листать галерею. – У тебя есть козырь ее сочувствия, воспользуйся им. Ты даже представить себе не можешь, что мне сходило с рук, когда я заболела пневмонией. Еще пара дней в больнице, и можно было бы просить у родителей 3D-принтер. А, вот же она! – Элла протягивает мне смартфон, показывая фотографию самой смешной собаки, какую я когда-либо видела.

– Это вообще собака? – Я беру смартфон у нее из рук и одной ладонью прикрываю экран от яркого солнца.

– Да, собака. – Элла закатывает глаза. – Это мопс. И зовут ее Петуния.

– Петуния?

– Да, Петуния. Не забывай чистить ее кривой зубик как минимум раз в неделю. Слишком сильно не обнимай, у нее и так глаза однажды чуть и орбит не вылезли. А еще протирай складки, чтобы там инфекция не завелась. – Элла кладет руки мне на плечи и серьезно смотрит в глаза. – Поверь. Инфекции в складках лучше не допускать.

– Ясно. Эм-м, я не уверена, что…

– Отлично! Спасибо сто тысяч раз. Уф, мне прям полегчало.

Я не успеваю сказать ни слова, когда Элла выхватывает смартфон из моих рук, берет рюкзак и начинает спускаться по трибуне вниз.

– Я зайду ее проведать на следующей неделе, – бросает она через плечо. – Очень тебе благодарна!

Она спускается на самый нижний ярус трибуны, поворачивает за угол и исчезает из вида. Я потеряла дар речи. Что это сейчас было? Она меня шантажирует? Чувствую себя именно так. Я оглядываюсь, словно пытаюсь понять, что именном навело меня на мысль о шантаже. И вижу только трибуну школьного стадиона в ясный солнечный день.

Я согласилась только потому, что хотела проявить доброту, думаю я про себя, вставая и растягивая больную лодыжку. Но если кто-то проявляет доброту только потому, что хочет, чтобы второй человек хранил его секрет, разве это не называется шантажом? Или чем-то типа того? Я смотрю на экран своего смартфона и понимаю, что опаздываю на рисование. Я едва не упала, пока спускалась с трибуны. Может быть, после занятия я смогу придумать подходящую причину, по которой мне никак нельзя брать эту собаку к себе домой.