Время больших ожиданий

Четвёртая часть «Повести о жизни» Константина Паустовского предлагает нам зрелый и стойкий взгляд на мир, окружавший автора. В отличие от предыдущих частей, здесь исчезает теплота семейных связей и глубокие интроспекции — романтика, некогда представляемая детской безмятежностью, обретает суровые и реалистичные черты. События, разворачивающиеся сто лет назад, описаны с поразительной ясностью и актуальностью. Язык Паустовского поражает своей выразительной простотой, благодаря чему чтение приносит истинное удовольствие.

Книга наполнена комическими моментами, что становится неожиданным и приятным открытием. Отсылки к произведениям Ильфа и Петрова, Булгакова создают атмосферу, насыщенную бюрократическим абсурдом и политическими конфликтами, и позволяют глубже осмыслить дух эпохи. Если в начале произведения ещё слышны отголоски радости, то к концу они становятся всё более редкими, уступая место доминирующему чувству отчаяния, реальность становится полной страданий: голода, холода и повседневных затруднений, и жестокая правда о человеческих мучениях вызывает сильные эмоциональные отклики. У персонажей Паустовского есть чему поучиться: прежде всего, радости жизни. Люди сталкивались с гораздо более сложными условиями жизни, чем те, в которых мы находимся сегодня, и создаётся ощущение, что они не жаловались на каждом шагу о том, как всё плохо, и что всё только ухудшится. Они просто жили своей жизнью в том времени и тех обстоятельствах, которые им были даны, и старались улучшить ситуацию, насколько могли.

Паустовский виртуозно переносит читателя в атмосферу своего произведения. Его стиль и ритм варьируются: иногда текст течёт плавно, словно величественная река, а порой ускоряется, увлекая за собой. Это непредсказуемое движение создаёт ощущение, будто сам становишься активным участником описываемых событий.

Мне нравится, как «Повесть о жизни» открывает интересные аспекты бытия в зарождающемся Советском Союзе. Удивительно, что в тот период ещё существовала возможность свободного самовыражения и писательства на разнообразные темы, а террор, который в дальнейшем обрушится на страну, оставался в тени. Книга ярко отображает значение литератора в советской действительности: ожидания от той эпохи, хоть и не оправдались, всё ещё были высокими. Судьбы друзей Паустовского, таких как Бабель, полны трагизма — его расстреляли, а творчество оказалось почти забытым. Тем не менее, в эпоху оттепели его талант вновь был признан, и работы вернулись в печать. К сожалению, Булгаков не имел такой же удачи — его произведения долгое время оставались в тени. С особым вниманием читала про Эдуарда Багрицкого, стихотворения которого очень люблю.

Несмотря на все испытания, «Время больших ожиданий» Константина Паустовского остаётся великолепным художественным произведением, которое продолжает вдохновлять и будить глубокие размышления.

От многолетнего соприкосновения с человеческой кожей самое грубое дерево приобретает благородный цвет и делается похожим на слоновую кость. Вот так же и наши слова, так же и русский язык. К нему нужно приложить теплую ладонь, и он превращается в живую драгоценность.

Нет, ну мне реально в последнее время попадаются книги о предреволюционных и революционных событиях в Украине. Интересно, сколько мне еще предстоит прочитать о соседней стране? Вот и очередная, уже четвертая повесть Паустовского из "Книги о жизни" продолжает знакомить нас с жизнью в Одессе и Севастополе.

Напомню и повторю - все повести из "Книги о жизни" являются чистой воды автобиографией. Точнее чистейшей воды, незамутненной, родниковой, без примесей. Той, которую испив один раз, не забыть вовек. Вот и я в очередной раз покорен публицистическим стилем, простотой, образностью и выразительностью языка Паустовского.

На мой взгляд "Время больших перемен" интереснее трех предыдущих книг, хотя и те - самородки. Во-первых здесь наиболее близкая для меня тема. Паустовский стал сотрудником газеты, и не просто газеты, а портовой. Читай - производственной. Я сам почти всю жизнь работал в производственной журналистике, и мне было невероятно интересно узнать, как делалась такая газета едва ли не век назад. А это было невероятно, скажу я вам. Кругом разруха. Нормальной бумаги нет. Газету печатают на чайных бандеролях, и она пользуется бешеной популярностью.

Кроме полотняных удостоверений и бандерольной бумаги, у "Моряка" была еще третья особенность - множество преданных газете сотрудников, не получавших ни копейки гонорара. Они охотно довольствовались ничтожными выдачами натурой.

Выдавали все, что мог достать Кынти: твердую, как булыжник, синьку, кривые перламутровые пуговицы, заплесневелый кубанский табак, ржавую каменную соль (она тут же, в редакции, таяла, выпуская красный едкий тузлук) и обмотки из вельвета.

Да, это ведь удивительно - начало двадцатых. Очень сложная ситуация в стране. А Паустовский пишет об этом не скрывая правды, но все равно получается очень романтично, и невольно жалеешь, почему например в той редакции, где я сейчас работаю, нет таких заводил, нет столь энергичных людей, как в одесском "Моряке". И почему при достаточной свободе творчества и не сильно сжатой авторской позиции мы не можем сделать такую газету, которую как "Моряк" расхватывали в считанные часы, а то и минуты. Да, не постесняюсь - издание, где я имею честь работать, пользуется любовью и уважением среди обычных железнодорожников. Говорю честно без всяких украшательств. А вот ажиотажа нет. Чего нам не хватает? Голода? Трудностей? Дефицита бумаги? Или нехватки зарплаты?

Ой, свят-свят. Господи прости, сейчас накаркаю, типун мне на мой длинный язык и молотом по пальцам с клавиатурой вместе!

Да, история, как делали газету, как писали и о чем писали - это безумно интересно. Но не менее безумно - и рассказ об Одессе, ее непередаваемом быте, менталитете одесситов того времени. Я никогда не был в Одессе. Я никогда не был на море (финский залив в Питере не в счет). Но я словно лично знаком с одесситами, с украинцами и со старыми евреями, и кажется, иногда начинаю говорить их языком. Я словно побывал на море и померз с Паустовским от жесткого норда, вдохнул соленый воздух. Походил по базару, остался в дураках или сам кого-то надул.

...даже в те суровые дни плутовство процветало в Одессе. Оно заражало даже самых бесхарактерных людей. Они тоже начинали верить в древний закон барахолки: "Если хочешь что кушать, то сумей загнать на Толчке рукава от жилетки".

...может быть, на всем земном шаре жизнь и течет закономерно, но что касается Одессы, то за это поручиться нельзя.

Подлинное ощущение моря существует там, где морские запахи окрепли на длительной и чистой жаре. К примеру, в Ялте этих запахов почти нет. Там прибой пахнет размякшими окурками и мандариновыми корками, а не раскаленными каменными молами, старыми канатами, чебрецом, ржавыми минами образца 1912 года, валяющимися на берегу, пристанскими настилами, поседевшими от соли, и розовыми рыбачьими сетями.

Так морем пахнет только в таких портах, как Керчь, Новороссийск, Феодосия, Мариуполь или Скадовск.

Наконец в повестях Паустовского привлекает ненавязчивая философия. Она не давит, она не довлеет. Она тонка, и тем не менее ее нельзя не принять.

Сколько раз я уже убеждался, что ничто хорошее не повторяется. Если и следует ждать хорошего, то каждый раз, конечно, не похожего на пережитое. Но человек так неудачно устроен, что все-таки ждет прекрасных повторений, ждет воскрешения своего собственного прошлого, которое, смягченное временем, кажется ему пленительным и необыкновенным.

Почти каждый уходит из жизни, не свершив и десятой доли того, что он мог бы свершить

Так писал Паустовский, и я верю, что он не совершил меньше.

Эта книга, из прочитанных четырех, оказалась для меня самой интересной. Нет, предыдущие три тоже были хороши, но здесь было всё так ярко, так пронзительно, что воображение поневоле рисовало яркие картины холодной зимы, страшного голода, настроения людей.
Я никогда не была в Одессе, но знаю что это очень колоритный город, и Паустовскому как нельзя лучше удалось передать этот колорит. Базар, где нужно тут же соглашаться на первую предложенную цену, иначе не увидишь ни денег, ни товара.
Среди голода и холода, среди неизвестности люди говорили о книгах, об искусстве, и это так трогательно.
Холодная, голодная, серая Одесса и в тяжёлый период жизни не потеряла своего юмора, смеха сквозь слезы. Тёща Бабеля наверно запомнится мне на долго:"Вы не хотите скушать яичко? Значит Вы не любите свою тёщу." Ну прелесть же)))