– Каждая варна имеет свой символический цвет. Брамины – самое высокое сословие – священнослужители, врачи и ученые. Их цвет белый. На следующей, более низкой ступени, стоят кшатрии. Это преимущественно представители органов власти, а также воины. Их символ – красный цвет. Вайшьи – торговцы и земледельцы. Цвет этой варны желтый. Остальные – те, кто работает по найму и не имеют собственного земельного надела – шудры. Их цвет черный. По строгому обычаю всем мужчинам предписано носить пояс своей варны. Так вы легко их сможете опознать.

Николь передает Эриху суть разговора, а тем временем Джон продолжает:

– Кроме того, в этой стране велик процент населения, не имеющего крепких родовых корней. Это неприкасаемые. Тоже своего рода каста. В нее входят переселенцы из других стран, а также местные жители, изгнанные из своих каст за совершенные проступки или преступления. К слову сказать, убийства здесь не редкость. К неприкасаемым относятся и люди, занимающиеся грязной работой: охотники, рыбаки, кожевники и все, кто связан с обрядами смерти.

– Бони счастлива в браке? – задал следующий вопрос Краузе.

Николь насупилась и с неохотой ответила:

– Я бы так не сказала. Брак для Бони – долг, который она выполняет с усердием. Мать хорошо ее подготовила ко всем жизненным перипетиям, но даже она не могла предположить, куда судьба забросит ее дочь.

Бони слушала с неохотой, мечтая скорее увидеть детей, которые уехали с отцом на плантации.

– Намасте – это знак приветствия, которым индийцы сопровождают свои встречи с друзьями. – Джон сложил ладони вместе и слегка поклонился, прикоснувшись указательными пальцами ко лбу. – Это символическое выражение фразы «божественное во мне приветствует божественное в тебе».

«Божественное в рабах? Джон слишком проникся к аборигенам», – мысленно усмехнулась Бони, а вслух сказала:

– Давай продолжим завтра, Джон, я не спала половину ночи. Не знаю, привыкну ли когда-нибудь к этой жаре.

Бони зевнула, прикрыв холеной ручкой маленький рот и поднялась с софы, которую привезла с собой из Англии, как и другие предметы мебели, полагая, что в варварской стране не на чем будет спать и сидеть. Раскрыв веер, она нервно помахала им перед лицом и отправилась в спальню, где прилегла на кровать и позвала служанку.

Николь поведала Эриху, что беседа закончилась и он скомандовал:

– Николь, перенесись в следующий важный день Бони!

Гостиная украшена цветами. Разодетое семейство Янг застыло в идиллической позе перед художником. Дети позировать не хотят, никакие уговоры на них не действуют, и Томас приказывает двум няням-индианкам крепко держать детей. Между делом супруг рассказывает о планах на ближайшие дни и Бони понимает, что ей снова предстоят одинокие ночи. Она подавляет рвущееся наружу недовольство, скрывая его за неестественной, вымученной, полной печали улыбкой.

Если бы не посторонние, она бы набралась храбрости и спросила, с кем делит ложе ее муж, когда месяцами пропадает на плантации. Сомнения в его неверности у нее начались год назад, когда отлучки мужа стали затягиваться, а общение с ней и детьми сводились к двум-трем дням в месяц. Ночи, которые Бони ждала с нетерпением, Томас проводил за рабочим столом, старательно излагая в письмах коллегам-ботаникам проблемы, с которыми ему приходится сталкиваться, осваивая новые сорта чая и территории. А вернувшись под утро в их спальню, он был холоден и при ее прикосновениях ссылался на то, что устал и хотел бы поспать хоть пару часов до пробуждения детей.

Откровенного разговора с мужем она одновременно жаждала и боялась. А что, если она узнает правду, которая ей не понравится? Она не может вернуться в Англию к родителям, заявив, что ушла от мужа по причине его неверности. У ее отца было много любовниц, и мать всю жизнь закрывала на это глаза. К тому же Томас никогда ее не отпустит. Без его одобрения она даже не сможет сесть на корабль.

Николь рассказывает Эриху о терзаниях Бони, как меняются с каждым месяцем отношения между супругами. Перемены коснулись даже детей. В очередной раз, провожая отца семейства, Бони и дети расплакались. Первыми не выдержали дети, а Бони подхватила их настрой. На минуту Томас замер, изучая семейство, потом схватил Бони под локоть, отволок в спальню, швырнул на кровать и злобно прошипел:

– Ты доводишь детей до исступления, если не прекратишь, я вынужден буду написать твоему отцу.

Угроза возымела действие, Бони вскочила и прижалась к стене, будто ей отвесили пощечину, и мгновенно остыла. Грубость мужа была для нее таким шоком, что она даже не вышла его проводить. Если бы не дети, она проплакала бы на кровати до утра.

– Николь, перенесись в следующий важный день Бони. Что происходит дальше? – напомнил о себе Эрих, когда пауза затянулась.

Николь видит, как Бони выскочила из дома на крик прислуги. С лошади спрыгнул Джон и бросился к ней с виноватым видом.

– Бони, с Томасом несчастье! – он сжал ее руки и с сочувствием посмотрел на испуганную женщину. – У него сыпь, жар, лихорадка, мы подозревали малярию, вызвали врача, но он сказал, что никогда с таким не сталкивался. Состояние с каждым часом ухудшается.

– Я должна его увидеть!

– Он запретил тебе приезжать, – запротестовал Джон, отпустил ее руки и отошел назад на пару шагов.

– Почему? Ты же сказал, что его состояние ухудшается.

– Он боится заразить тебя и детей.

Его виноватый вид подсказал Бони, что это не единственная причина, по которой муж не хочет ее видеть, а ведь, по словам Джони, есть риск, что это последние часы его жизни.

– К тому же после дождя размыло дорогу. Повозка не проедет.

– Я поеду верхом! – категорично заявила Бони и крикнула конюху: – Динеш, оседлай мою кобылу!

– Путь долгий, я еду с вами, госпожа, – Динеш помог Бони взобраться на белую кобылицу.

– Николь, не молчи. Что происходит?

– Мы едем на чайную плантацию. Мне сказали, что Томас заболел.

После часа пути всадники поравнялись с группой обнаженных мужчин, вымазанных в грязи, а поверх нее чем-то белым. Их длинные волосы, никогда не знавшие гребня, свалялись в крученые пряди. При ходьбе на их шеях бренчали ожерелья из костей. Самый рослый из них держал в руке человеческий череп с отсутствующими передними зубами. При виде путников здоровяк зашипел, как нападающая змея, и выставил вперед череп. Лошадь Джона встала на дыбы, чуть не скинув всадника.

– Кто это? – с ужасом спросила Бони у Динеша.

– Это агхори – святые, победившие смерть и поклоняющиеся богу Шиве. Они вымазаны белым пеплом, значит, где-то совершился обряд погребения.

– Религиозные каннибалы, – дал свое объяснение Джон, наконец-то усмиривший своего коня. – Не смотри на них, Бони! Это плохой знак.

Но Бони будто приковали к тому, кто держал череп. Их взгляды скрестились. Сердце замерло, по телу Бони пробежал озноб.

– Они похожи на чертей, – Бони поежилась от неприязни.

К обеду трое всадников достигли плантации. Джон помог Бони слезть с кобылы и повел в большой шатер, из которого доносились разные голоса. Рядом с шатром сидели три пожилые индианки в красных сари и плакали навзрыд. Всю дорогу Бони крепилась духом, готовя себя к самому худшему, но то, что она увидела, сокрушило ее выдержку и напрочь выбило из равновесия.

Томас лежал на тигровой шкуре. Рядом находился его секретарь, доктор и служанка, которая обтирала от холодного пота лицо больного. Голова его металась из стороны в сторону, он что-то шептал и стонал.

Бони подошла ближе, окликнула его, он на минуту замер, а потом залепетал уже громче:

– Маниша… иди ко мне… любовь моя… Маниша…

Все расступились, в шатер вошла молодая индианка с младенцем на руках. Каждый ее шаг сопровождался бренчанием браслетов на руках и ногах. Большие карие глаза были наполнены слезами. Сначала ее притягательная красота вызвала у Бони восхищение, потом зависть, а следом злобу. Она оказалась права! Но Томас не просто делил с ней ложе, он ее полюбил и даже позволил родить от него ребенка.

Маниша передала малыша служанке, а сама легла рядом с Томасом и стала поглаживать его плечи и лицо.

Увидев это зрелище, Бони скомандовала выйти всем из шатра.

– И вы тоже! – кинула она злобно врачу, будто он был повинен в том, что у нее сначала отобрала мужа похотливая индианка, а теперь и болезнь.

Все, кроме красавицы Манишы, покинули шатер. Ее неподчинение вызвало у Бони неконтролируемый прилив гнева.

– Вон! – прокричала она во все горло и сама удивилась силе, которая скрывалась в ней до этого момента.

Маниша вскочила и дерзко выкрикнула:

– Ты его жена там, в белом мире, а я здесь. Я не уйду. Уезжай! Жди, когда привезут его тело. Сейчас моя очередь!

Только сейчас Бони увидела большой портрет, стоявший на деревянной подставке. На нем был изображен Томас в традиционной индийской одежде, а рядом с ним Маниша. Это был свадебный обряд.

К горлу подступил комок, Бони переводила гневный взгляд с соперницы на Томаса. Внутри все клокотало и жаждало отмщения, а беспомощность мужа только подстегнула ее к расправе. В ее руке был все еще зажат кнут, которым она подгоняла свою кобылу. Первый удар кнута рассек прелестное лицо той, кем восторгался последний год ее муж. Бони представила, как он целовал и ласкал юное тело. Ей говорили, что индианки искусны в любви. Она не сомневалась, каким именно орудием воспользовалась эта коварная оборванка, соблазняя ее мужа.

– Знай свое место, рабыня! Это ты его заразила, грязное отродье!

Удар за ударом калечил хрупкое тело, оставляя кровавые следы и рассекая узы, соединенные в тайне от цивилизованного мира. Бони была в таком исступлении, что не слышала окриков Джона.

Николь ахнула и тихо произнесла:

– Бони нашла подле еле живого мужа индианку, которая родила ему сына и в гневе расправилась с ней.

– Она ее убила? – уточнил Эрих.

– Нет, только покалечила.

– Что происходит дальше?

Бони видит, как угасает жизнь в теле Томаса, он уже без сознания. Дыхание тяжелое. Врач говорит, что смерть наступит в ближайший час. Он высказывает сомнение по поводу традиционных похорон и рекомендует сжечь тело, чтобы инфекция не распространилась на столицу Ассама. Бони дает приказ Джону сложить погребальный костер.

– Как я поняла, Томас заразился инфекцией, на которую у местных был выработан иммунитет, вот почему заболел только он. Джон не имел связей с индианками, а Томас сочетался браком по местным традициям с Манишей, красавицей из касты земледельцев.

Эрих сделал пометки в блокнот и спросил:

– Как решилась судьба Маниши?

Николь оказалась около костра, на котором лежало тело Томаса, объятое серым дымом. Слышны крики Маниши, ее волокут к костру. Она что-то кричит, но Николь не понимает и говорит об этом Эриху.

– Николь, ты понимаешь ее язык. О чем кричит девушка?

Теперь доносящиеся до Николь выкрики обрели смысл.

– Она не хочет умирать, – с ужасом отвечает Николь. – Ее хотят сжечь вместе с Томасом.

На сеансах Эрих уже сталкивался с сати – ритуальным обрядом самосожжения вдовы на погребальном костре мужа. В те времена он был широко распространен в сельской местности. Вот только сати совершается добровольно, а судя по рассказу Николь, девушку к этому принудили. Он видел в этом корень проблемы и спросил:

– Николь, кто принудил Манишу к сати?