– Это уже вторая задача, не беспокойся сейчас об этом, – Лена будто попыталась успокоить меня. – Вживись в роль. Сделай и правда проверку института! Благотворительный фонд, погрязший в коррупции… – она засмеялась в трубку. – Внутреннее расследование показало, что всех пора валить. Рано или поздно они сдадутся и откроют дверь к… – на той стороне резко прервалась мысль, затем послушалось зажигание второй сигареты. – Ох. Ладно, что-то устала. Люблю и целую. Помни, что ты дал мне клятву. Сделай это ради меня.

Звонок сбросили. Чудесно, просто чудесно. Она сейчас будет плакать, сжавшись на огромной кровати, а я вдали от неё и не смогу её поддержать. Страх, что кто-то другой, такой же красивый и идеальный, приблизится к Лене в момент её слабости, уничтожал меня.

Наступила полночь. Сон родился быстро и был он ярок.

Настоятель монастыря не появился ни сегодня, ни на следующий день; до конца недели мне приходилось ездить и целоваться с закрытыми воротами, общаться с быками и втайне надеяться, что всё само умрет. Конечно, приходило в голову обидное предположение, что меня водят за нос, втайне насмехаясь, но я решил играть по правилам: честно ходить в монастырь, изымать документы для проверки, вести подсчеты и опрашивать монахов при должностях.

Жара в Будве обострялась повышенной влажностью, а мои страдания силились от категоричного протеста таксистов везти к стенам монастыря. Пожалуйста, в сотню-другую метров от входа, но ни на шаг ближе. Каждая поездка требовала от меня мужества – сгореть под балканским солнцем или рухнуть от духоты под кустами мелкой красной розы, усаженными вдоль пыльной дороги.

Одного таксиста, худенького паренька по имени Александар, я развел на разговор:

– Почему вы так боитесь монастырь?

– Я никого не боюсь, черногорцы – православные люди, – нервно ответил он. – Мои предки турок били.

– А это что тогда? Православный монастырь. Может, я плохо говорю по-сербски, чего-то не понимаю.

– По-черногорски говоришь неплохо, мне нравится, – приободрительно мигнул мне водитель. – Ты, рус, совсем недавно приехал. Те русы, что живут пару лет в Черногории, знают о монастыре правду.

– Что за правда?

– Ваша богатая женщина из России крайне жестокая, – Александар почему-то ткнул в меня пальцем, словно я и есть Елена Станкович. – Она отобрала нашу святыню ради своей сестры… или тёти. Или даже мамы! Господи, пощади нас. Как мы только терпим такое отношение к себе? Монастырь отдали под услуги олигарха, чтобы затворница вымаливала грехи на черногорской земле. Поглядите-ка, удобное местечко себе подобрала!

Разговор застопорился. Худенький парень докурил сигарету и посмотрел мне в глаза.

– Ну?

– Ладно. Спасибо, что сбросил недалеко.

Без отца Симеона, следившего за затворницей и отвечавшего за её безопасность, в монастыре оставалось только докучать монахам. В один день я нагло сел во время обеда: столовая наполнилась людьми, а Пимен прочитал речь:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь… Помилуй нас, Господи, пощади рабов своих. Помните, помните и держите обет. Берегите тайну, как зеницу ока.

Монахи неодобрительно взглянули на меня, но промолчали.

– Помните и берегите. На нас возложен священный долг: молитвой, кротостью, опекой и заботой выпросить прощение у Бога за грехи затворницы. Час её утешения наступит. Монастырь исполнит свои обязательства перед невинной жертвой.

– Аминь! – хором произнесла братия.

И так всё время. Никаких чётких объяснений, что происходит за толстыми стенами монастыря. Охрана стояла на постах, мимика лицевых мышц околонулевая. Монахи, видя мою фигуру, уходили в сторону. Поняв, что нужно усилить давление, я застучал в кабинет Пимена. В пятницу он наконец-то меня принял.

Я предъявил свою претензию – проверка откладывается, а с ней и мой отъезд, что вызовет у них же неприятности. К тому же монахи были абсолютно несговорчивы и делали вид, будто бы не ведают, чем занимаются в монастыре.

Старик раздражал своей нерасторопностью и неуважением к моей личности: за завесой красивых, усиленно снабженных набожностью слов видилось явное презрение чужака.

– Вы отдохните, – настаивал Пимен, поглаживая бороду. – Наш отец Симеон вернётся со дня на день. Пожилой, отдавший шесть десятков лет Господу Богу нашему, он испытывает проблемы от недуга. Вы, молодой человек, знакомы с христианским отношением к ближнему?

Видя мое закипающее раздражение, он усмехнулся и с улыбкой сказал:

– Вы ещё не поняли, как живут черногорцы. Здесь всё идёт в медленном течении. Полако. Полако, Вячеслав. К тому же ваше рвение излишне привлекает внимание. Мне уже приходилось убеждать нашу охрану в том, что вы не журналист как Виктор Фарбер. Сколько нервов он нам помотал, Господи! Столько мольб пришлось сделать, чтобы его просто не убили за настырность.

Ох ты, интересная личность. Поняв бесперспективность текущего момента в монастыре, я спросил, где найти журналиста, чтобы «определить степень угрозы для фонда».

«Тю! Мальчик мой, он отныне полностью безопасен. Ищите среди приезжих русов, ошивающихся в барах. Виктор приехал в двадцать втором, – махнул рукой старик на дверь. – Его фамилия на самом деле должна быть другой. Маульвурф! Подонок, какого мир ещё не видел. Но хотите, заведите знакомство, раз уж решили проверить нашу благотворительную миссию от и до»

Попрощавшись, я тут же отправился на поиски русского бара. Искать пришлось недолго. Для такого мелкого городка известность была средством выживания, и даже черногорские метрдотели упомянули парочку адресов.

В «Варваре» было тесно, темно и шумно, зато вайб московского заведения я считал почти сразу. Усатый молодой парень по-русски спросил:

– Здравствуй, что хочешь?

– Привет. А что есть из особенного?

Бармен зачесал бровь, потеребил в ней пирсинг.

– Ну, парняга, лично мне нравится Green Pie. Но что тебе по душе, я без понятия. Кажется, ты здесь впервые. Никогда раньше не видел в наших краях.

– Ага, – положил десятку на стойку. – Жду встречу с одним местным типом.

– Могу помочь?

– Виктор Фарбер. Журналист.

– Ааа! – бармен от удивления перестал тереть бокал. – Классная личность. Поехавший на всю голову чел, решил потягаться с олигархами. Говорят, это сделало ему проблемы. Короче, он бритый, низкорослый и с татухой на лбу Praxis.

– И что это значит? – засмеялся я от такого описания человека.

– Он вроде левак. Независимец, так себя зовет. Всё копал вокруг Подмайне, но лучше его спроси. И да, если что – наверху книжный магазинчик. Можешь полистать пока бумагу, вдруг встреча отложится. Виктор часто посещает наш бар, но ничего не гарантирую.

Коктейль я вытянул быстро. Вальяжно играл фьюжн, люди теснились и громко переговаривались. Атмосфера всё больше наполнялась энергией. Толстая девушка с разноцветными волосами и в белом платье заказала себе Blue Night: её рука предательски устала после продолжительных возлияний и уронила коктейль на себя, хлестанув синюшным напитком на грудь и живот. С грохочущим смехом она прокричала:

– Какая же я теперь сладкая свинья!

– И синенькая к тому же, – многозначительно подметил бармен указательным пальцем. – Салфетку дать?

Наконец-то явился человек, похожий по приметам на Виктора. Я попытался с ним поздороваться, однако у него явно были свои планы на этот вечер.

– День сменился ночью, белое на черное. Green Pie, пожалуйста. Нет, давай сразу два – полумеры не нужны, раскручиваюсь по-полной. Педалирование будванской нежности начинается с пятницы на субботу.

В науке меры Виктор разбирался очень плохо. Напившись, он шлепал по ягодицам всех подряд, призывал к всеобщей свободе, равенству и братству, обещал прогрессивное будущее и говорил: «Как прекрасно на брудершафт чапать в черногорский сречан пут! Живели. Живели, говорю! Да в глаза мне смотри, дурочка!»

Коктейлей он выпил семь. На восьмом я не выдержал:

– Вы Виктор Фарбер?

– Ты кто такой? Что за кукла Кен сидит рядом со мной?

– Слава. Рад познакомиться.

Прежде бесшабашный Виктор вдруг посуровел. Руку он пожал вяло, потно и с пренебрежением, будто прикасался к грязной, полной бактерий дверной ручке лепрозория.

– Что тебе нужно?

– Для начала выпьем.

– Только за твой счет.

Я тут же оплатил ему три коктейля вперед. Бармен исправно мешал коктейли без жадности к горячительному ингредиенту.

– У меня возникли некоторые проблемы с институтом Подмайне, – сказал я, когда Виктор закончил пить коктейль.

– О как, – пьяный журналист повел пальчиком. – Давайте выйдем на улицу. Страстно желаю воздуха.

Мы вышли, и он тут же ухватился за сигарету. Пустив дым, мужчина расклабился вновь:

– Как прекрасно на брудершафт…

– Так вот, дело в том, что я никак не могу проникнуть в это заведение, – прервал его блаженство.

– Никто не может. Странный ты конь. Кто ты такой вообще?

– Мне сложно называть вещи своими именами, но если кратко – изучаю деятельность корпорации госпожи Станкович.

– Наш человек! Корпорации покрыты глянцем, а ноготочком поцарапаешь, так сразу эксплуатация и обман.

– Говорят, вы журналист, расследовавший историю Подмайне.

– Ну было дело, – Виктор рефлекторно схватился за затылок. – Было дело, да… Давно было. Я тут больше не при чем. Полгода как. Ты, если что, понимаешь, с кем разговариваешь?

– Отдаленно, весьма отдаленно.

– Больно умный и красивый ты, – скепсис снова поразил журналиста. – Зачем пришел?

– Мне нужна помощь с институтом.

– Какая?

– Достучаться до настоятеля монастыря.

– Симеон, что ли?

– Он самый. Меня не подпускают к нему, говорят, будто бы он болеет.

– Ещё бы этот убийца не болел, – проболтался пьяный журналист. Быстро сообразив, что сказал лишнее, он извинился и захотел уйти.

Однако я усадил его рывком обратно на стул.

– Если вы что-то знаете о них такое, возможно имеющее частный, интимный характер, то это окажет мне услугу.Взамен готов обеспечить передачу любого компромата, – без всякого стеснения соврал я. – На Запад или Восток, неважно.

– Такие вещи разве обсуждают вот так… – журналист растерянно развел руками.

Чувство горячего любопытства охватило меня целиком. Напоследок я всё же решил рискнуть:

– Почему вы назвали Симеона убийцей?

Виктор затаился, держал молчание.

– Что-то происходило в монастыре?

Виктор молчал.

– Что-то страшное, ужасное?

Он наконец поднял голову:

– Да. Очень страшное и ужасное. Настолько ужасное, что заставило меня, левака, усомниться в атеизме.

Я вскинул бровь от недовольства, но Виктор предпочел по-быстрому ретироваться, не добавляя никаких деталей к такому серьезному обвинению.