– Тять, вона что я нашарил! Поджегчи хотел энтот!

Сергей, подбежав, увидел облитую стенку сарая и заготовленную солому рядом. Вылетев из огорода, Сергей молнией подскочил к Тарасу и двинул его кулаком между бровей. Тарас пошатнулся. И тут закричали все разом и стеной двинулись на Тараску,

начали молотить, кто чем и как мог. Тарас упал, заливаясь

кровью, дико заорал.

Но разъяренные люди колотили его. Били крепко, со злобой:

«Сжечь захотел!». Наконец Тарас затих, обмяк.

– Стойте, убили, убили, – снова закричали те же люди, но как

будто уже с сожалением. Один по одному стали исчезать во

тьме все еще оравшие люди, осталось совсем немного. Сергей растолкал народ во все стороны с криком: «Убьете -

отвечать будем,стойте! Народ отошел, все еще не расходясь совсем, с ужасом смотря на свою работу. Тарас лежал окровавленный, скорчившись, с открытыми глазами.

– Все! Теперь будет нам, ой, будет! – жена Сергея закричала,

напугалась, – ой, горюшко, да откуда его принесло? Что же

теперь будем делать, ой-ой-ой! – приговаривая, как над покойником, наводила ужас в темноте.

– Тихо, – крикнул Сергей, – не о ком тужить!

Вы не бойтесь, этого давно прихлопать надо было, – кивком

головы на лежавшего. – Вот он докажет, – и показал на Ивана, который стоял с опущенной головой;

– Скажи, братуха, скажи, кто этот человек, зачем он тут, для

чо приволокся? Аль его мы сами затащили сюда, – и тут

вспомнили, что раз пришел он с огорода, значит, нет ли там еще кого, или хоть коня его.Так и есть.Не заметили,как немного рассвело.стало видно,что за огородом стояла хорошая,та самая лошадь,вернее конь привязанный к огородному столбу.

– Люди, – сказал Иван, немного успокоенный тем, что конь стоит, – значит, никого больше нет. Он был один.

Сергей завел коня во двор, поставил в стайку.

– Люди, – снова обратился Иван, и рассказал все с самого начала, кто этот человек, и все оглянулись снова на лежавшего Тараса.

– Стойте, да ведь он живой! Живой, – обрадовалась жена

Сергея, – ой, батюшки, живой!

Тарас чуть заметно зашевелился, все затихли. Тихо-тихо стало

крутом. Долго стояла над ним небольшая группа людей, в основном родные и близкие Сергея.

Тарас пришел в себя. Его осторожно перенесли в сенки на постель Ивана. Тарас поднял голову:

– Мать, где я?, – слабо произнес и снова уронил голову.

Жена Сергея завыла громче прежнего:

– Ой, батюшки, прощается, прощается? – и ушла в дом.

– Тю, дура, – крикнул хозяин и крепче прихлопнул за ней двери.

Часов в двенадцать дня Тараса увезли в город, и года два о нем

в деревне не было слышно. Коня вернули хозяину – Митрохе.

Кражи прекратились, разбой тоже. Молодой разбойник исчез из

деревни и долго не появлялся. Люди думали: «Исчез парень бедный, позору не перенес! Бедный Тарас!».

Ожили понемногу люди, успокоились. Однажды был тихий летний день, вернее, еще утро. Звонили на церквушке колокола, созывая народ к заутрене – утренней молитве. Был старинный весенний

праздник, как называли его в деревне: Троица. Отовсюду подъезжали люди, шли парами, семьями, компанией и по одному. Безногий

Рябинин не ходил в церковь, он вообще не стал подчиняться ей.

Мать рано убралась и торопилась к заутрене, взяла с собой

принаряженную дочку – Дашутку. По дороге торопила: – Скорей,

не то не пролезем!

Протолкавшись вперед, она поставила перед собой своё сокровище и, сияющая, довольная, стала усердно молиться, кланяясь в пояс.

– Молись, Дашенька, молись, ласточка!

Дашенька-ласточка, оглядываясь по сторонам, крестилась, подолгу засматриваясь на иконы, сверкающие золотым отблеском окладов,то на батюшку в праздничных одеждах. Всюду и везде горели свечи. Было душно, пахло ладаном. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу, изредка только кланяясь. Шел молебен, все

молились. Молилась и Дашутка. Шел ей десятый год. Она заметно

подросла, стала хорошенькой девчушкой – глаз не оторвать. Были

на ней новые черные ботиночки, длинная юбка из красивого голубого шелка и такая же кофточка с отливом, большой шелковый

бело-розовый платок букетами, с длинными кистями чуть приспущен с головы. Головка гладко причесана, с длинной черной косой.

Глаза темно-карие.

– Красивая дочь будет у Арины, – шептались люди, с завистью

посматривая на красивую девочку.

Мать, не смотря по сторонам, слышала все, хотя и усердно молилась. Сердце её почему-то тревожно билось. Наверное, ладаном

сильно пахнет, угорела, – подумала она, не придавая этому большого внимания, продолжала шептать про себя, повторяя слова за

священником и дьячком, молитву. Дашутка перестала креститься,

часто посматривая в сторону.

– Чего она там высмотрела? – подувала мать, взглянула, в ту

же сторону и обмерла. На них смотрел молодой разбойник! Арина

чуть не потеряла сознание.

– Он ли, – промелькнуло в голове. – Снова взглянула туда. – Он,

он, снова пронеслось в мозгу.

– Да, но как одет – он ли? – снова взглянуламать.

Василий смотрел вперед на входившего во врата священника с кадилом на длинной цепочке, которое он привычно умело

раскачивал.

Арина, успевшая окинуть взглядом всю фигуру страшного для

неё человека, уже уяснила, что это именно он. Но как он одет!

Красивые глаза улыбались, на нем были черный длиннополый

пиджак с блестящими отворотами, узкие серые брюки и блестящие туфли, изумительно белый воротничок рубашки с загнутыми

кончиками, небольшой бант-бабочка на груди, черные кудрявые

волосы, небольшая бородка. Сейчас он выглядел каким-то барином, франтом.

Девочка залюбовалась его нарядом, потому что вокруг стояли

люди, одетые просто, по-крестьянски, он же сиял среди всех своей

красотой и одеждой.

Он , в свою очередь,знал Арину и надеялся,что она не узнает его в этом костюме и без большой бороды. Девочка его привлекла, она его явно заинтересовала. Девочка заметила его внимание к

ней и уставилась на него надолго.

– Бежать, немедленно бежать, – Арина выждала момент, когда

Василий смотрел в другую сторону, и потянула за собой Дашутку,

– скорей, скорей, дочка, скорей, – торопила девочку мать.

– Чаво тебя понесло среди молитвы,– ворчали старухи, но

Арина упорно проталкивалась к выходу, тащила за руку Дашку.

Только дома у себя она отдышалась. Теперь, подумала она, жди горя. Но горя не оказалось.

Тарас вернулся – слух прошел по Медвежьему логу моментально после того, как приехал в деревню похудевший Тapac.

Первое время Тарас не показывался на люди, чего-то боялся,

выжидал. Стеснялся что ли – думали люди, – то ли одумался в

своей дурацкой работе?

Да и он ли крал лошадей – кто знает, может и украл-то всего одну,

да попался, а другой за его спиной скрылся, – думали-гадали люди.

Через год или чуть больше после возвращения Тараса шел Иван

со своего покоса, держа на плече не свернутую литовку и думал

о Тарасе. И вдруг повстречал его самого, идущего ему навстречу.

Оба остановились, взглянули друг на друга и так же молча разошлись. С тех пор Иван стал опасаться всех тарасовых, плохо стал

спать ночами – не простит Тараска мне этого. Теперь гляди в оба –

не простит! Дурень я, дурень, зачем высунулся тогда? Кто теперь

за меня заступится, – каялся Иван, какая-то смутная тревога не

оставляла его ни на миг. Вскоре, когда шел Иван как-то мимо тарасова двора, налетела сзади специально спущенная и натравленная

хозяином на усталого Ивана собака – чем-то мстить надо.

Собака больно рванула за икры Ивана. Он круто обернулся, испугавшись, потерял равновесие и упал на бок. Черный большущий пес, как годовалый бык, навалился сверху. Иван закричал,

кобель вцепился в плечо и рвал одежду вместе с телом.

– Помо-ги-и-те! – вырвалось из груди страшно стиснутое слово, – но никого не было на улице в этот час. На одно мгновенье

мелькнуло лицо Тараса, вышедшего из своего двора. Он улыбался, радуясь, как его собственный черный кобель-страшила рвет за

него этого дурня Ивана.

Собака больно рвала тело,норовя уцепить за горло.Иван понял,что дело его плохо,и изо всех сил,схватив за лапу верткого пса ,нажал в сторону, так, что тот взвизгнул от боли.

В это время что-то нестерпимо больно резануло в плечо: чуть не потеряв сознание, Иван держал за лапу собаку, которая рвала его, рыча и подбираясь к горлу.

Иван от страха и боли еле смог вцепиться в

шерсть у горла пса, напружиня все тело, сдавил руками ему горло мертвой хваткой. Был он мужик еще молодой, силы собрав,

боролся за свою жизнь. Пес бил передними лапами, задними

драл одежду и кожу с необыкновенной силой. Брюки и рубаха

Ивана превратились в клочья. Он еще какое-то время продержал

пса, боясь отпустить. Наконец, кобель обвис, обмяк. Иван отшвырнул его с отвращением от себя, встал, шатаясь, побрел, не

видя, куда, обливаясь кровью, волоча кровавые тряпки. Кровь

текла по онемевшему телу, глаза помутились, тошнило, но он

шел, шел домой. Тараска прошел стороной, дико рыча, угрожая

и проклиная Ивана. Но Иван ничего не видел и не слышал, силы

совсем оставляли его.

Через две недели потерялась у Ивана девочка шести лет,

Танюшка. Бегала вместе с соседскими девчушками, бегали везде

не в первый раз, и вдруг куда-то враз исчезла девочка. Искали её,

искали, но найти так и не могли. Стало совсем темнеть, вот уже

и ночь подошла, а её все нет и нет. Предчувствуя неладное, Иван

сел на коня и долго бродил по деревне, за огородами, у пруда, но

девочки нигде не было. Больно щемило сердце – одна она у них

была с женой, больше никогда детей не было.

Всю ночь не сомкнули глаз родители, мать плакала, причитая,

отец угрюмо молчал. Раны его еще не заросли и сильно вертеться

нет сил, а искать надо.

Всю ночь искали они свою девочку, прислушивались, не закричит ли где, не выйдет ли откуда. Но вот уже и утро, а её нет и нет.

Поутру собралось много народа, обыскали сетями пруд, опять искали вдоль и поперек, но Тани не было, как и не бывало.

Дни и ночи плакала исстрадавшаяся мать по дочери, но исчезла

девочка бесследно. Врагов у них никого, кроме Тараса, не было.

Собрали несколько человек, обыскали все уголки у Тараса, но ничего не нашли. Тарас страшно кричал, грозился подать жалобу на Ивана: – Че ты позоришь меня,Чаво я тебе сделал?Ты сам кобеля задушил,душегуб окоянный – зверюгу одолел,– прикинулся Тарас такой бедной овечкой , жаль смотреть стало.

Искали девочку каждый день, день и ночь, но все бесполезно. Мать каждый день ходила к пруду, бродила по берегу, ожидая,

не всплывет ли Танюшка, сидела, плакала, звала, кричала. Отец

ездил на коне далеко в тайгу, стрелял, надеясь, может – на выстрел выйдет, кричал, часами сидел у дерева, пряча слезы.

Мать поседела от горя, ссутулилась. Иван все курил и думал

невеселую думу, думал и ждал: вот откуда-то что-то скажут. Долго мучились и ждали они,но так и не нашлась девочка.

Прошло два года. Шла как-то мать, жена Ивана, у самого амбара Тараса, и что-то вдруг показалось ей, что где-то далеко глухо стонет или завывает. Она остановилась и прислушалась:

– Стонет, стонет, ой, матушки, мне, видно, кажется, ведь нет

моей Танюши. Знать, помянуть надо, земле предать, чего уж больше ждать, сердешную!

Стоны как будто прекратились. Стоит и думает мать о девочке. И вдруг страшно стало: «Что же, господи, стою-то я, что стою

здесь? – но ноги не несут домой, идти нет сил. – Вот теперь

не стонет, кажется это мне, наверное, я с ума сходу.

Хотела двинуться, но что-то словно её держит. Оглянулась кругом – никого, закружилась голова, навалилась на стенку спиной,

задумалась, все прошло опять перед глазами. Кто-то сбоку к

ней подошел, погладил руку, – она сразу и не взглянула, но через мгновение оглянулась – кругом никого, посмотрела кругом – никого.

По спине поползли мурашки, внутри все похолодело. Хотела идти

– ноги стали деревянными – не идут, хочется выть от боли.

– Таня, милая дочь моя, горе ты моё, – слезы полились по измученному лицу, она сделала два-три шага, как кольнуло в самое

сердце: повторились стоны, сильные, зовущие, задевавшие за самое сердце!

Она ринулась к земле, стала на колени, припала ухом к земле

– стонет, даже плачет! Стоны идут из земли! Рывком вскочила, кинулась к воротам – нет, туда не войдешь, кругом бегают собаки, –

и она снова вернулась на то же место к сараю, – Это она, доченька,

я знаю! – она затряслась в ознобе и кинулась домой, к мужу, к людям. День был ясный, шел покос, люди косили сено,– но многие уже приехали с поля.Тараса со всей семьёй дома не было целый день.

Мать бежала, кричала изо всей силы. На её крик из домов выскакивали люди, как-то сразу набежало много народа. Рыли тут

взрослые и дети – в большой праздник столько не набиралось.

Иван выбежал навстречу жене, раскинув в стороны руки, испугался, что она, бедная, наконец, с ума сошла, не выдержала муки.

Она пролетела мимо, вернулась, волосы растрепались, глаза как

у безумной смотрели дико, не понимая, что с ней, за ней люди,

много людей, недоумевающих, но понявших, что случилось чтото страшное.

– Иван, Иван, скорей, там она, – кричит, – она там, там – скорей!

Иван с силой прижал её к себе – она вся дрожит.

– Скорей, скорей, что же ты стоишь? Да пойми же ты, пойми –

у Тараса в земле она, кричит, зовет! Ваня, да что же ты стоишь?

Иван, не добившись ничего связного, все же схватил вилы, которыми выбрасывал навоз из стайки, и бегом за женой, за ними

все люди. Все кричали, вооружались кто – чем: дубинками, палками, кто-то притащил топор.

Ввалились все во двор, орали, но хозяев дома никого не было,

одни собаки, и те позабивались в свои конуры, повизгивая от страха. Все было на замках – висели, чуть не пудовые, и на амбаре,

откуда послышались матери стоны, на дверях дома, у подвалов.

В том амбаре, откуда слышались стоны, был хлеб и ценные вещи –

сломать замок без хозяина было нельзя. Кто-то закричал: «Стойте,

стойте! – шум мало-помалу притих. – Давайте послушаем!

Наступила тишина. Но ни звука, ни стона, ни плача из-под земли, где слышала мать. Все молчали.

Вдруг ворота открылись, вошел мальчик лет тринадцати, посмотрел на всех с удивлением, быстро распахнул створки ворот и

встал в сторонку. У ворот стояла пара добрых лошадей – они рывком влетели во двор, не ожидая окрика хозяина. За ней – другая

пара лошадей с одними дрожками. На обеих дрожках сидели

жены хозяина и его второго сына, Василий, два мальчика-подростки и сам хозяин Тарас, старый разбойник да девочка-нянька. Жена

старшего сына держала на руках грудного ребенка.

Мужики разом соскочили с дрожек, женщины сидели, испуганно уставившись на такое скопление народа. Тарас понял, что людям что то стало известно,с повелевшим лицом подошёл к амбара,взглянул на видевшие замки и сразу поднял выше голову.

– Ну, чего набежали? Ломайте, коли хотели, ломайте, а я

посмотрю!

– Ты открой немедля, а то расшибу! Коль пришли – тута, знать,

не твоя забота, зачем и чаво, – заорали громко мужики.

– А ну, кто смелый – расшибай! Вона, вали, чаво тебе надыть

– забирай, чаво стоишь, – подзуживал Тарас с улыбкой, – чаво потеряли в чужом амбаре? Хлебца надыть – забирай, у меня много,

сожрешь – сдохнешь, облопасся!

Долго бы пререкались с наглым Тарасом люди, но на выручку

пришла его жена. Она подошла, отвязала от шнурка на поясе юбки

ключи и отперла оба замка.

– Идите; смотрите, чего хотели, смотрите, – сама подошла к

мужу, взяла за руку, силой завела на крыльцо дома, быстро отперла дверь, и не заметили люди, как в дом вошли все они до единого, она снова накинула замчище, а ключ – к поясу сунула внутрь,

ближе к телу. Народ кинулся в амбар, перерыли все до дна, но ни

одной живой души и ни единого нигде звука. Кто-то постучал по

полу ногами: звуки отдавались совершенно глухие – значит, там

сразу земля, пустота отдается звонко.

Нигде ничего. Посмотрели на жену Ивана и стали один по одному выходить из амбара.

Пока в амбаре копошились люди, Марья, толстая, широкоплечая, высокая баба – жена Тараса – под стать самому Тарасу, – завела во двор лошадей, распрягла, привязала у стойки.

Тарас насмерть переполошился, выглядывал из окна из дальнего угла избы, а оба брата забежали в кладовку, схватили ружья,

припасы, один залез на чердак, другой в кладовке сел на корточки,

ожидая нападения.

Все вышли. Остались только Иван с женой.

– Пойдем, Лена, пойдем, родная!

Мать оттолкнула Ивана, сама не тронулась с места. Уйти она не

могла: как же так, ведь она ясно слышала! Неужели ей померещилось? Она оглянулась кругом – ничего. Народ понемногу уходил

со двора. В амбаре такая тишина – муха пролетит, услышишь. И

вдруг снова, как еле слышный писк, опять стон!

– Ваня-я, слышишь? – еле слышно прошептала она,– слышишь?

Иван услышал,сам услышал,явно: стонет,поёт кто– то,да так близко, так жутко. Теперь он упал на колени – стона не стало.

Он долго лежал на полу, плотно прижавшись ухом к пыльному

полу, и опять кто-то так сильно заныл, и, чувствуя свое, родное, оно отдалось прямо в сердце, Иван взвыл сам.

– Люди, милые, сюда, – выскакивая, закричал Иван, – и снова

бросился в амбар. Все гурьбой ринулись обратно, давя друг друга.

И снова нет ничего.

– Здесь она, здесь, – стуча каблуками по полу, кричал Иван.

Кто-то кричит: «Тащите лом, ломать будем! Лом тут как тут.

Топор уже был в руках у одного.

– Руби, ребята, – скомандовал Иван. – Кромсай! Чаво тут, здесь она!

На крик вошла хозяйка:

– Не трожь, харя этакая, пшеницу выпустишь под пол! – Она

широка расставила руки, согнулась до пояса и, отталкивая мужиков, толкая головой кого попало, нещадно раскидывала,

исходя диким криком.

– Валяй отсюда, жаба толстопузая, – рявкнул Иван, – размозжу,

размозжу тебе башку, тварь эдакая!

Один из мужиков стукал ломиком по стенкам, и вдруг стена от

сарая загремела с каким-то отзвуком пустым, гулким, отдаленным.

– Стойте, – еще раз застучал он снова, – там что-то есть –

сюда-а, – скомандовал он.

Все ринулись к стене, стали чиркать огня ничего нет.

– Не дам! – закричала Марья и начала отталкивать мужиков от

стены.

Но мужики скрутили ей назад руки и держат: «Стой; сволочь!».

– Тут тайник – толкали стену, она не подается никуда. Кто-то

увидал внизу железку с крючком, наклонился, зацепил пальцем,

потянул на себя. Бревна в ширину двери со скрипом отошли на

тяжелых скобах, и вниз пошла широкая лестница.

– Братцы, да тут тайник – лаз, сюда за мной! Кто-то увидал

железный фонарь на стене, схватил, подтащил спичку, и огонь загорел, стекло поставили на место и удивились, что и фонарь для

этого тут висит. Значит, и правда там что-то есть.